Путь в Версаль (др. перевод), стр. 75

– Нет, продолжайте, прошу вас! – задыхаясь, попросила Анжелика.

– Да дело в том… что, по правде говоря, и рассказывать-то почти больше нечего. Сам Жильбер так говорил. Он ничего не видел. Лавчонка-то темная. Он услышал, что мэтр Обен кричит, потому что никто не вышел его обслужить. Полицейские снаружи охраняли дверь. Приговоренного положили на стол.

– А что делали люди в масках?

– Они сидели или стояли, кто их знает? Было ведь темно. Жильбер говорил: «Я ничего не видел». Но он не мог запретить себе думать – это было сильнее его, – что тот сверток, который другие люди сразу унесли, был не тот же самый, который они принесли, и что… в тот день на Гревской площади сожгли покойника, принесенного из подвала!

Анжелика провела рукой по лбу. Эта история показалась ей невероятной, и она не могла понять, зачем ей это рассказывают. До нее плохо доходил тайный смысл изложенного. Но понемногу через затуманенное сознание пробился свет. ВОЗМОЖНО, ЖОФФРЕЙ НЕ УМЕР!

Но могло ли такое случиться? Она ведь видела бесформенную черную фигуру, привязанную к столбу. И потом она осталась одна, на поругание любому встречному… Ни одного лучика света в окружавшей ночи, ни одного слова, записки, дружеского привета… Жоффрей жив! Пришлось ждать пять долгих лет, чтобы услышать намек на это чудо… от колбасника, который, по его же собственному признанию, ничего не видел, а просто повторял слова какого-то пьянчужки… Безумие!

Жоффрей жив!.. И она могла бы увидеть его, коснуться… Увидеть его таинственное, завораживающее лицо, неповторимое, изуродованное и такое прекрасное лицо! Где он? Почему до сих пор не появился? Ах! Если до сих пор не появился, значит он мертв! Да, мертв! И нет никакой надежды…

– Успокойтесь, – сказал колбасник. – Не дрожите же так, это ведь только предположение. Ну-ка, выпейте вина.

Крепкое вино помогло Анжелике овладеть собой. Она два-три раза глубоко вздохнула и обрела ясность мысли. Но ее покинули силы, как после непродолжительной, но тяжелой болезни.

– Все, что вы мне рассказали, действительно очень странно, – сказала она грустно, качая головой. – И как это понимать? Если бы произошла подмена, мэтр Обен ее бы заметил, когда надевал на приговоренного черный колпак, прежде чем привязать его к столбу на костре. Тогда надо допустить, что мэтру Обену хорошо заплатили за соучастие и что…

Она вздрогнула.

– Если бы вы хоть раз видели палача вблизи, как его видела я, вы бы поняли, что допустить такое невозможно.

Супруги беспомощно развели руками:

– Мы больше ничего не знаем, милая дамочка! Мы просто считали, что вам это интересно. Мы часто думали: «Почему бедная крошка не приходит снова? Может быть, эта история дала бы ей маленькую надежду!»

– Пять лет! – прошептала Анжелика. – И ничего, за все это время! Если бы у него были преданные друзья – но кто они? – способные вырвать его из рук палача, друзья достаточно богатые, чтобы заплатить огромные деньги, которые склонили бы мэтра Обена к подмене, то почему с тех пор они не подали мне ни одного знака? Нет, все это просто безумие!

Анжелика встала. Ноги ее дрожали. Она с беспокойством взглянула на своих собеседников:

– Почему вы все это мне рассказали? Вы хотите на меня донести?

– Нет, конечно! За кого вы нас принимаете, душенька?

– Так почему же? Вам нужно еще денег?

– У вас с головой не все в порядке! – вставая, ответил колбасник с неожиданным достоинством. – Просто я люблю помогать ближнему. И чем больше я думал об этой истории, тем больше убеждался, что в ней что-то есть и что надо бы вам ее рассказать.

Он набожно обратил глаза к статуе Святой Девы.

– Я часто просил Мадонну, чтобы Она подвигла меня на истинно милосердные поступки, на такое милосердие, от которого есть польза и добро, а не на те, которые восхваляют только тебя и унижают их принимающего.

– Если вы добрый христианин, вы должны были бы радоваться смерти колдуна.

– Меня ничья смерть не радует, – прошептал колбасник, голубые глаза которого, утонувшие в жирных щеках, светились ясным светом. – Любой человек перед лицом смерти просто гибнущая душа. Ни один осужденный не побывал на этой площади, чтобы я не помолился Мадонне о его спасении, чтобы у него достало времени искупить грехи или честно жить, соизмерив свое ничтожество с бездной вечности. А происходит иногда и такое: гонец от короля с помилованием или… вот как случилось недавно: вспыхнул бунт и трое осужденных смогли сбежать. Да, когда видишь такое, то только радуешься…

Хозяйка Люка отворила дверь. Солнечные лучи ворвались в лавчонку и озарили доброе лицо колбасника. Анжелика, жизненный опыт которой сделал ее очень наблюдательной, не заметила в нем и следа притворства.

– Почему вы так добры? – спросила она с удивлением. – Люди вашего цеха обычно суровы. Они никогда не оказывают услуг без надежды на вознаграждение.

– А почему бы мне не быть добрым? – возразил колбасник с улыбкой. – Я не хочу лишиться рая из-за каких-нибудь плутней или жестокостей, которые сделают меня в этой временной жизни чуть богаче или значительнее других, мне подобных.

Анжелика отослала свою карету и до Королевской площади [5] решила пройтись пешком.

Она чувствовала слабость, но ей требовалось привести мысли в порядок.

Анжелика шла по недавно построенной набережной Сены вдоль ограды монастыря селестинцев.

Решетки беседок прекрасного монастырского сада уже покрывались нежной зеленью листьев и усиками виноградных лоз. В саду разрешалось гулять всем желающим. Ворота закрывали только в сезон сбора винограда, который мог соблазнить посетителей, но после уборки урожая сад вновь открывался.

Анжелика вошла в ограду и села в беседке. Она часто приходила сюда с подругами и поклонниками, читавшими ей стихи, или по воскресеньям, как достойная мать семейства, с Флоримоном и Кантором.

В это утро в саду было еще малолюдно. Несколько братьев, в коричневых сутанах, в грубых холщовых передниках, перекапывали грядки или прививали лозы. Из монастыря доносились гул молитв, пение псалмов и постоянный звон колокола.

Из этого смешения голосов, песнопений, горящих свечей, ладана, из этого постоянного исполнения обрядов, строгого следования ритуалам и догмам на протяжении веков иногда появляются цветы истинной Божественной святости, примером которой мог служить господин Венсан или колбасник с Гревской площади.

Святости повседневной, добродушно-наивной, которая служит искуплением бесчисленных подлых поступков и религиозной нетерпимости.

«И во имя этих необыкновенных людей можно и прощать», – подумала Анжелика.

Глава XXX

Сидя в беседке, Анжелика мысленно вернулась к истории, рассказанной колбасником. Ее размышления вертелись вокруг доброго человека, мэтра Люка, надеясь обрести либо подтверждение, либо новые сомнения.

Смысл рассказа менялся в зависимости от того, как она представляла себе колбасника. То она видела во всем этом плод мистического воображения, то интриги, имеющие целью вытянуть у нее побольше денег, то просто россказни болтуна, желающего показать, что он знает больше других.

Какое значение нужно придавать через столько лет поступкам каких-то шутников в масках в день казни? Если допустить, что в хмельной голове такого пьяницы, как хозяин «Синего Винограда», не смешались два события воедино, кто же мог помочь бежать Жоффрею де Пейраку?

Анжелика лучше всех знала, в каком беспомощном положении находились они с мужем, после того как оказались в опале.

В те времена Андижос был в бегах. Правда, позднее они узнали, что он поднял против короля весь Лангедок. Началась глухая борьба, состоящая из вооруженных столкновений и партизанских нападений, отказа от уплаты налогов и стычек с королевскими войсками. В конечном счете в прошлом году королю пришлось лично отправиться в Лангедок, чтобы положить конец этой опасной напряженности, и Андижос был схвачен. Все это Анжелика узнала из пересудов придворных, вкушающих шоколад в «Испанской Карлице».