Черная Пасть, стр. 34
- Ладно хвастаться! Приду посмотрю, - повеселев, отозвался Сергей. - Лучше помогайте и слушайтесь Ивана Ильича.
- Такому человеку памятник надо хлопотать на Кара-Богазе! При жизни, - растроганно проговорил Погос. - Стоит этого Волков.
И уже когда разошлись в разные стороны, из темноты снова послышался голос возбужденного Погоса:
- У писателя ашхабадского, кажись, кто-то родился! И как-то светлее вдруг стало от этих слов и на земле и в небе.
- Поздравляю, Виктор Степанович! - с радостным чувством прошептал Сергей.
- Благодарю, - стесняясь чего-то, не сразу, осторожно, как бы опасаясь не спугнуть добрую весть, ответил
Пральников. - Наконец-то родилась. Книжка! Самая важная и дорогая в жизни.
- Да, у вас настоящее рождество!
- Увидеть надо, во что оно все вылилось и вылепилось! Знаете, Сергей Денисович, встреча со своей книгой - труднейшее испытание! Чего-то даже боязно, перед этим высочайшим выступлением на миру! Книга твоя и уже - не твоя. Без твоего спроса пойдет она теперь к людям. Как ее примут и оценят? Хочется, чтобы она стала советчиком и помощницей людям в жизни. Стоит ли она больших и вечных дел народа? Другой меры у нас нет и не должно быть в творчестве, - Виктор Пральников говорил возвышенные, как могло показаться, громкие слова, но произносил он их просто и задушевно, видимо, давно уже обдумав это внутренне необходимое для себя. Сергей так и понимал, что для него это были повседневные рабочие думы, нужные не для парадных излияний, а ставшие жизненной потребностью.
Они брели по песку, перемешанному с солью и мокрыми леденцами мирабилита, шагали тяжело и медленно, с бурлацкими поклонами навстречу красной мигалке у крыльца шиферного домика. Неподалеку высилась печная махина. Вспыхивали форсунки и над высокой кирпичной трубой темнел дымный тельпек. Во всем чувствовалось движение, заполошная суета, однако смысл происходящего стал понятен только после того, как Брагин уловил чей-то ворчливый разговор на краю завальной ямы, около бездействующего экскаватора.
- Сачкуем!
- Козе-ел!
- А я толкую, что не та схема... У циклона, видишь ли, настоящее бешенство проявилось! В трубу уносит прорву, чуть ли не всю плановую продукцию. Вот и выходит, что в дыре не та схема!..
- Ну, положим, не все уносит.
- Остается курам на смехоту!
- Эй, подожди закуривать! Не придется ли из бункера кувалдой дурь выбивать?
- Вот бы сюда этих дошлых изобретателей! Дал бы я самому главному кувалду и заставил по машине лупить, чтоб она мирабилит подавала. Мне уже надоело...
- Сём Сёмыч, говорят, у этих изобретателей на первой скрипке играет.
- На самом большом барабане! Ну, лезем наверх. Там и покурим.
В шорохе песка и просоленной робы послышалась жалоба:
- Зачем я бросил фанерку? Елозил бы с ней помалу и в кошель добрую толику отделял!
- Жалеешь что ль старую? У брошенной зазнобушки всегда все лучше.
- Ладно те, охальник!
- А что замечено на горизонте?
- Сама хозяйка появилась! И когда успела примчаться? Не спится девоньке без Коленьки!..
- Спрячь спички.
В свете матовой от пыли лампочки в своем утреннем голубом платье с пояском около забитого глыбами оплывшего мирабилитом бункера появилась Нина Протасова. Она не удивилась, встретив Брагина, и даже не заговорила с ним, а, поздоровавшись с Виктором Степановичем, бросилась к аварийному рубильнику. Лампочка мигнула, на столбе что-то сухо щелкнуло. И тут же, неохотно, лениво, с трудом одолевая вековечную сонность пустыни, заунывно всхлипнула сирена, подвывая голодным шакалам, по-бабьи рыдавшим за барханом.
Сирена голосила все сильней, и ее визг беспощадно полосовал ночную тишину, но пустыня оставалась равнодушной к аварии. А когда умолкла сирена, снова зарыдали шакалы и за барханом, и за крутояром озера.
11
...Прилегли только на часок, не раздеваясь, на чужих койках, а проспали под колыбельную ветра и шорох текучего песка за стеной почти до конца смены. Поднявшись и наскоро умывшись у девушек в лаборатории, Брагин заглянул в соседнюю комнату с широкой скамьей, столиком и телефоном на стене между небольшими окнами - одно к озеру, а другое - к печной установке. Под огромной картой Кара-Богаза и озерного района на зеленой раскладушке лежала Нина. Она спала, прикрывшись газетой от мух и случайных взглядов. Дышала она ровно, спокойно, и грудь ее поднималась вместе с шелестящей газетой, на которой красовалась большая фотография купающихся в речке ребятишек. Смуглые ноги Нина прикрыла белым халатиком с вышитыми буковками на кармашке. В тихом рабочем кабинете приятно пахло духами, а временами и холодным табачным дымком, который исходил от потолка и стен. На столе, поверх малиновой плюшевой скатерти лежала авторучка, отсвечивающие горячим угольком золотые часики с пуговку и скомканный носовой платочек с кружавчиками.
Сергей примечал все малости с воровской остротой непрошенного пришельца. На краешке стола, около самого изголовья раскладушки белел исписанный листок бумаги, придавленный с уголка компасом. Очень уж знакомым и вместе с тем совершенно случайным, даже чужеродным показался в этой конторе игрушечный, детский компас... Мурад! Конечно, это компас непослушного Мурада Сейчас Сергей вспомнил, что Нина вчера в суматохе сказала что-то радостное, обнадеживающее про Мурадика, но он даже не понял, что, а переспрашивать не решился.
Спящая Нина не чувствовала пылкого соглядатая. Глубоко дыша, она лежала спокойно, не шевелилась. Но под взглядом Сергея она вдруг поежилась и, выпятив небольшую крепкую грудь, с тихим стоном потянулась. Пробормотала что-то и перевернулась со спины на бок. Загоревшая голая нога до колена свесилась с раскладушки, завязка от халата попала между пальцами, и Нина дернула ступней, но тут же успокоилась. Сергей понимал, что нехорошо разглядывать одиноко спящую девушку и тайно ласкать взглядом ее сонную, утомленную фигуру в тонком, прилипшем к телу платье... Всеми силами он пытался пристыдить себя, сделал попытку уйти и притворить дверь, но раздумал. Он не мог покинуть Нину, и не только потому, что ему было сладко, хорошо рядом с ней; Сергей с ненавистью и тревогой смотрел на телефон, боялся, как бы из него не посыпались в комнатку дребезжащие осколки звонка и не поранили Нину, уставшую после стольких переживаний. Сильная и стройная, Нина казалась упавшей на ходу, и Сереже хотелось подойти к ней... Нагнуться. Нет, он не покинет ее, не в силах он сейчас уйти ... Пусть Нина потом бранится, дуется и обижается, что подкарауливал во сне, но все равно он не уйдет. Ах, если бы отключить проклятый телефон!.. Посетителей нечего опасаться. Ранняя пора. И дела пока могли подождать: у вставшей на ремонт печи командовал Мамраз, который вполне мог обходиться без начальника опытной установки - Нины. Никого из близких не опасался Сергей, зная, что гость не отойдет ни на шаг от Мамраза, и он не хотел им обоим мешать. Писатель Виктор Пральников наконец-то все видел без услужливых провожатых, толмачей. Печь "кипящего слоя" была сейчас в натуральном виде.
Присев на лавку, Сергей смотрел в окно на тихое, предрассветное озеро, но видел не мешки с сульфатом, а раскладушку и спящую Нину. С трудом бедный Сережа пересиливал желание подсесть к ней близко-близко и притронуться хотя бы пальцем, погладить ее растрепанные волосы, расправить каштановые завитки на щеке... Долго смотрел он на плечико, на то, как она дышит и пружинят комочки грудей... Нина была такая близкая, зовущая, доступная. И была она какая-то совсем другая, комнатная, простенькая, беззащитная. Строгий моралист мог бы подумать, что Сергей видел сейчас в Нине только женщину, забыв свой долг и обязанность командира производства. "Черт с ним, пускай как хочет думает", - свергал Сергей этого инфантильного моралиста. Рядом была красивая и крепкая телом и почти обнаженная девушка... Но было и другое, она - недоступная, простая Нинка - строгий, откровенный друг. Нет, она была больше, дороже.. Нина - единственная на свете! Вслух Сергей, пожалуй, никогда не решился бы произнести таких палящих слов ни ей и никому другому. Да и себе до этого он никогда не признавался в этом, а сейчас, в такой мешкотне и крутоверти, совсем некстати и неожиданно на Сергея нахлынули такие чувства, от которых рядом с Нинкой не было спасенья. Что с ним происходило, Сергей плохо понимал, но бурные и нежные чувства не умещались в груди, просились наружу, требовали решений...