После заката (сборник), стр. 32

(Карлос. Я Карлос.)

На верхней полке, куда девочкам не дотянуться, хранился дробовик калибра.410, который он не доставал сто лет, и коробка патронов, такая темная, что слово «Винчестер» едва читалось, но все же оно читалось, и Зифкиц понял, что попал в мозг самоубийцы. Он изо всех сил старался остановить Карлоса или хотя бы проснуться, и не мог ни того ни другого, хотя чувствовал: кровать совсем близко, сразу за кисеей, опутавшей его с ног до головы.

Теперь ружье было зажато в тиски, рядом стояли патроны. Он ножовкой отпиливал ствол, потому что так лете осуществить задуманное, а когда открыл коробку с патронами, их оказалось две дюжины — две дюжины толстых зеленых гильз с медными капсюлями, — и когда Карлос переломил ружье, оно щелкнуло не «клик»! а КЛАЦ! и во рту стало масляно и пыльно, масляно на языке, пыльно — на зубах и за щеками, а спина болела, она болела, как сука, это слово они писали на стенах брошенных, и не только брошенных, зданий, когда мальчишками бегали по улицам Покипси, СУКА, и вот так болела его спина, но теперь все, что он откладывал из премиальных, потрачено, Джимми Берковиц не может больше платить премиальных, и у Карлоса Мартинеса нет денег на лекарства, которые немного снимают боль, и на мануальщика, и на выплаты по ипотеке — каррамба, как говорили они в шутку, но сейчас он не шутит, плакал их дом, хотя до финиша осталось меньше пяти лет, си, сеньор, а все из-за этого козла Зифкица, из-за его поганого хобби, и крючок под пальцем был как полумесяц, как жуткий полумесяц внимательного собачьего глаза.

Вот тут-то Зифкиц и проснулся, дрожа и плача, ноги по-прежнему на кровати, голова свесилась, волосы почти касаются пола. Он на четвереньках выполз из спальни и так же двинулся через главную комнату к мольберту под мансардным окном. Где-то на середине Зифкиц обнаружил, что может идти.

На мольберте по-прежнему стояла картина с пустой дорогой, лучшая и более полная версия проекции на подвальной стене. Зифкиц не глядя отбросил ее в сторону и поставил на мольберт кусок картона два на два фута. Потом схватил первый попавшийся инструмент (это оказался роллер «Юниболл-Вижн-Элит») и принялся рисовать. Шли часы. В какой-то момент (он помнил это смутно) ему понадобилось отлить, и горячая струйка побежала по ноге. Слезы катились градом, пока он не закончил рисунок. Только тогда Зифкиц перестал плакать и отступил посмотреть, что получилось.

Это был гараж Карлоса ранним октябрьским вечером. Пес, Пепе, стоял, навострив уши. Его привлек звук выстрела. Карлоса на картине не было, но Зифкиц точно знал, где тело: левее, рядом с верстаком, к которому привинчены тиски. Если жена дома, она услышала выстрел. Если она ушла в магазин, или скорее на работу, тело найдут не раньше, чем через час-два.

Под рисунком стояли слова: «ЧЕЛОВЕК С ОБРЕЗОМ». Зифкиц не помнил, когда это сделал, но узнал свой почерк и одобрил название. Правильное название, хотя на картине не было ни человека, ни обреза.

Он вернулся в спальню, сел на кровать и обхватил голову. Правая рука сильно болела от того, что слишком долго сжимала непривычный, тонкий инструмент. Зифкиц убеждал себя, что просто видел кошмарный сон, из которого родилась картина. Что ни Карлоса, ни «Липидной компании» нет. Они возникли в его воображении из неосторожной метафоры доктора Брейди.

Однако сон рассеялся, а образы — телефон с трещиной на бежевом корпусе, микроволновка, миска с бананами, глаз собаки — были все такими же яркими. И даже ярче.

«Одно ясно, — сказал он себе. — Пора завязывать с чертовым тренажером. Если так будет продолжаться, скоро он отрежет себе ухо и пошлет по почте не девушке (ее у него не было), а доктору Брейди, из-за которого все и началось.

— С велотренажером покончено, — сказал он, не отрывая лица от рук. — Запишусь в «Фитнес бойз» или что-нибудь такое. А тренажер — к черту.

Только он не записался в «Фитнес бойз» и через две недели без упражнений (Зифкиц ходил пешком, но это было не то — слишком много народа на тротуарах, никакого сравнения с покоем дороги в Херкимер) сорвался. Он задерживал последний заказ, картинку в духе Норманна Рокуэлла для кукурузных чипсов «Фритос». И его агент, и человек, занимавшийся «Фритос» в рекламной конторе, уже звонили. Такое с ним было впервые.

Хуже того, он не спал.

Воспоминания о кошмаре поблекли, и Зифкиц решил, что все дело в рисунке с гаражом Карлоса. Рисунок смотрел на него из угла, оживляя сон, как пшик из пульверизатора оживляет увядшее растение. Уничтожить его Зифкиц не мог (слишком хорошо получилось), но повернул картон лицом к стене.

В тот вечер он спустился на лифте в подвал и сел на велотренажер, который превратился в трехскоростной «Релей» почти сразу, как Зифкиц устремил взгляд на стену и начал крутить педали. Он пытался убедить себя, что чувство, будто его преследуют — мнительность, следствие кошмара и лихорадочных ночных часов за мольбертом. Некоторое время убеждение работало, хотя Зифкиц и знал, что обманывает себя. У него были на то серьезные причины. Главная — что он проспал всю ночь и с утра принялся работать над заказом.

Он закончил картинку с четырьмя мальчишками в бейсбольной форме, уплетающими «Фритос» на идиллическом загородном поле, отправил ее с курьером и на следующий день получил чек на десять тысяч двести долларов с запиской от Барри Кессельмана, своего агента. Ты меня напугал, старина, стояло в записке, и Зифкиц подумал: «Не только тебя. Старина».

В следующую неделю Зифкиц периодически думал, что надо бы кому-нибудь поведать о своих приключениях под красным небом, и всякий раз отгонял эту мысль. Он мог бы сказать Труди, но будь она рядом, ничего такого бы не произошло. Сказать Барри — смешно. Обратиться к доктору Брейди — страшновато. Доктор Брейди посоветует хорошего психиатра быстрее, чем ты успеешь выговорить слово «психодиагностика».

В тот день, когда пришел чек от «Фритос», Зифкиц заметил перемену в подвальной росписи. Начав заводить будильник, он вдруг остановился и подошел к стене (в левой руке банка диетической колы, в правой — надежный брукстоновский будильник, в кармане старой рубашки — овсяное печенье с изюмом). Что-то и впрямь изменилось, совершенно точно, но Зифкиц не мог понять что. Он закрыл глаза, сосчитал до пяти (проверенный способ очистить сознание), а потом резко распахнул их широко-широко, как комик, изображающий преувеличенный испуг. И сразу стало ясно, в чем дело. Ярко-желтый овал рядом с дверью в котельную исчез, как раньше банки из-под пива. А красное небо над деревьями стало темнее. Солнце либо село, либо садилось. На дороге в Херкимер наступала ночь.

Все, пора завязывать, подумал Зифкиц, и потом: завтра. Может быть, завтра.

С этой мыслью он сел на велотренажер и поехал. Было слышно, как в лесу за его спиной птицы устраиваются на ночлег.

V

Для начала хватит отвертки

В следующие пять-шесть дней время, которое Зифкиц проводил на тренажере (и на своем детском «Релее»), было разом прекрасным и пугающим. Прекрасным, потому что он никогда не чувствовал себя лучше. Он был на абсолютном пике формы для мужчины своего возраста и сам это понимал. Конечно, есть еще профессиональные спортсмены, но они в тридцать восемь приближаются к концу карьеры, и это отравляет им радость от превосходной физической формы. А Зифкиц, если захочет, может рисовать еще лет сорок. Да что там сорок. Пятьдесят. Пять поколений футболистов и четыре — бейсболистов придут и уйдут, пока он будет спокойно стоять у мольберта, рисуя книжные обложки, автомобильные аксессуары и пять новых логотипов для «Пепси-Колы».

Вот только…

Вот только это не тот финал, которого ждут люди, знакомые с такими историями. Да и сам Зифкиц его не ждал.

Чувство, что его преследуют, усиливалось с каждой поездкой, особенно после того, как закончилась последняя карта штата Нью-Йорк и пришлось взять первую канадскую. Синим роллером, тем самым, которым рисовал «Человека с обрезом», Зифкиц продолжил Херкимерскую дорогу на листе, где раньше дорог не было, добавив множество поворотов. Однако теперь он ехал быстрее, часто оглядывался через плечо и заканчивал поездку весь в поту, такой запыхавшийся, что не сразу мог слезть с тренажера и выключить будильник.