Танцы на минном поле, стр. 2

— Тут вот какое дело, Тимофей, — начал Президент, испытующе глядя на исполненного служебного рвения генерала. — Мне для встречи в верхах нужна подробная справка о количестве наших ядерных боеголовок и их расположении, или, как там у вас это называется — дислокации. Только, чтобы все, до одной. Ты меня понял?

— Так точно, господин Президент — четко по-военному рапортовал Тимофей Прокофьевич, который, несмотря на свой статский костюм, изящно украшенный звездочкой «Герой России», вполне ощущал на широких своих плечах приятную тяжесть эполет.

— Только сделай мне это все тихо и без шумихи. А то, знаю я вас, только волю дай, такой тарарам поднимете, не то, что по всей Москве, в Зимбабве известно будет. А мне тут потом, понимаешь, ответ держать, что тут у нас за ядерные приготовления. Уловил мою мысль?

— Сделаем в лучшем виде.

— Это хорошо, если в лучшем виде. На все тебе три дня. Есть вопросы?

— Маловато… — начал, было, Банников.

— Что ты такое говоришь! Это тебе что, грибы в подмосковных лесах? Три дня за глаза хватит. — Возмущенно сдвинул брови Президент, прикидывая, не использовать ли ему своего фаворита в качестве громоотвода.

— Есть! — понимая, что дело нечисто, вытянулся тот.

— Да ты не козыряй, не на параде. Через три дня доложишь. И еще, — словно вспоминая что-то, бросает он вдогонку генералу, спешащему выполнить поставленное перед ним задание. — Собери-ка мне сотрудников, курирующих внутреннюю безопасность министерств.

Глава 1

Генерал Банников верил в свою счастливую звезду. В награду за непоколебимую верность это неизвестное астрономам космическое светило дарило своему подопечному яркие отблески в виде звезд на погоны и высоких правительственных наград. Золотая звездочка героя, красовавшаяся на широкой груди Тимофея Прокофьевича, была ярким примером небесного заступничества, не иначе.

Как бы там ни было, неведомое светило, казалось, всерьез занималось карьерой своего фаворита. Думал ли когда-нибудь он, сын скромного участкового милиционера из Нижнего Тагила, в детских своих мечтах видевший себя аж целым начальником РОВД в столичном Свердловске, что пройдет не так уж много лет и, устав от напряженного трудового дня, генерал-лейтенант секретной службы и личный друг-советник Самого, Тимофей Прокофьевич Банников, будет вальяжно покидать овеянное удивительными легендами и устрашающими мифами помпезное здание на Лубянской площади имени Дзержинского, чтобы прогуляться по вечерней Москве, ощущаемой им ныне едва ли не собственным имением, и откушать перед возвращением домой лососины по-царски в воспетом старорежимными писателями «Славянском базаре». Однако, несмотря на представительность и невесть откуда взявшийся светский лоск, порою он чувствовал себя крайне неуверенно, и оттого неуютно. Из всех качеств, долженствующих быть у одного из первых лиц некогда могущественнейшей из мировых спецслужб, генерал Банников в полной мере обладал только двумя. Он был въедлив, подобно бультерьеру, готов был вцепиться в намеченную жертву, и не размыкать смертельных челюстей до полного издыхания последней, а кроме того, с детских лет будущий тайный советник имел великолепную память на людей и все, что с ними связано.

Было у него и еще одно замечательное качество, собственно говоря, выдвинувшее его в ряд первых царедворцев из безликой массы сотрудников Комитета Государственной Безопасности. Каким-то верхним чутьем провинциала, торящего себе дорогу среди московских фамильных кланов, Тимофей Прокофьевич интуитивно ощущал изменения курса еще задолго до того, как о них становилось известно.

Несколько месяцев назад это тягостное ощущение, обозначавшееся странным холодом пониже спины, заставило его, всемогущего вельможу, возглавлявшего едва ли не самую сильную организацию в государстве, искать себе помощников на стороне, вне стен бывшего страхового общества «Русь». Несмотря на то, что события после этого начали развиваться вовсе не так, как планировал он, выбор этот для него оказался весьма удачным. Не каждому дано внести в свой актив сорванный заговор против Самого!

Вот и сегодня, после возвращения из Кремля, генерала Банникова не оставляло ощущение легких заморозков в крестцово-поясничном отделе спины. Причем, что особенно раздражало его, никаких видимых причин для подобного состояния не было. Задание, порученное ему Президентом, не выпадало из ряда повседневных дел, входивших в его должностные обязанности. Смущали, пожалуй, только сроки. Трех дней, отведенных ему для проведения глобального переучета в ядерном арсенале страны, было слишком мало. Только человеку непосвященному, наблюдающему армию со стороны и представляющему ее в виде некоего механизма, работающего четко и без сбоев двадцать четыре часа в сутки, подобная задача могла показаться разрешимой. В условиях постоянных боевых действий в различных горячих точках бывшей империи, в условиях снабжения всех враждующих сторон с одних и тех же складов, с боеприпасами в стране царил дикий бардак. В ожидании взрыва жил Санкт-Петербург, рвались склады Тихоокеанского флота, что уж говорить о многожестве объектов, раскиданных по всей Руси Великой? Спущенный сверху приказ, обрастая, подобно снежному кому, указаниями и резолюциями начальников разного уровня, в конечном итоге, все равно сваливался на полуголодного взводного, которому приходится считать ракеты в шахтах и спецпоездах, ядерные снаряды на стеллажах, боеголовки в спецконтейнерах, открывать которые, кстати, приказа не было. А без приказа — упаси Господь, хлопот не оберешься! И далее, далее, далее… Поди, скажем, свяжись с подводной лодкой, идущей в автономке где-нибудь у чужих берегов, если у нее режим секретности и радиомолчания. Понятное дело, что находящиеся у нее на борту боеголовки по бумагам значатся и, скорее всего, имеются в наличии, но велено-то убедиться лично! Вот тебе и три дня! Блажат там, наверху, в Наполеонов играют. Но с властью спорить, все равно, что плевать против ветра, а действие это Тимофей Прокофьевич, заботясь о чистоте и чести мундира, решительно не одобрял, и потому, по-военному козырял: «Есть», и исполнял. По возможности. «Скорее всего, — подумал он, усаживаясь в массивное кожаное кресло, всем видом своим говорившее о высоком предназначении — поддерживать в состоянии тепла и комфорта генеральское седалище, — у Самого очередной возрастной сдвиг. Чует, что старость — вот она, и никаким макаром от нее не спрятаться, вот и громыхает, как встарь. Репутацию сурового уральского мужика поддерживает…»

Президенту, точнее тому символу государственной власти, который являл он в своем лице, Банников был предан беззаветно. Однако, подобно большинству людей, верных не личности, но месту, к человеку, это место занимающему, он относился с тайным пренебрежением, порожденным отчасти близостью, отчасти необходимостью компенсировать для самого себя то рвение, которое приходилось ему демонстрировать на службе.

Однако сегодня неосознанное чувство тревоги не оставляло его, вновь и вновь заставляя возвращаться к президентскому заданию. «Что-то здесь не так», — размышлял он, пытаясь разгадать, какому скрытому маневру корабля российской политики обязан он нынешним вызовом в кремлевские палаты: «Что-то Сам явно не договаривает». Он вызвал дежурного офицера.

— Зинчук, полковника Коновальца пригласи ко мне. Только давай, по быстрому.

Геннадий Валерьянович Коновалец, бывший матерый контрразведчик, был недавно переведен в команду Банникова.

Сам того, видимо, не сознавая, Тимофей Прокофьевич во всем старался походить на своего высокого покровителя, и потому к новому соратнику обратился полуофициально, на «ты», но по имени-отчеству, как бы подчеркивая тем самым степень конфиденциальности, которой тот был удостоен.

— Есть что-то новое? — бросил дежурную фразу генерал, указывая своему подчиненному стул подле себя.

— Новое всегда есть — сдержано улыбнулся полковник. На то и работаем, чтобы новое было.

— Хорошо, хорошо — как-то рассеянно кивнул Банников, решая, как ему потуманнее объяснить цель столь срочного вызова. Обойтись без помощи Коновальца он никак не мог, без его умения анализировать и вновь соединять разрозненные крупицы информации, складывая их в ясную логическую картину. Но и до конца раскрывать карты было не в его обычае.