Пять баксов для доктора Брауна. Книга 6, стр. 47

— Будь я беден сегодня, я бы счел, что гонорар за наше дело сделает меня более счастливым, чем женитьба на приданом и переход в собственность корпорации. Как раз думал: подвернись мне такое дело пятнадцать лет назад — это было бы…

Коммерсант запнулся, не в силах даже облечь в слова охватившие его чувства, но Фокс оборвал: — Пятнадцать лет назад вам не могло подвернуться такого дела, потому что вы бы с ним не справились. Видите, вы противоречите самому себе. Даже при вашем… назовем это «не вполне законным» хобби вам, тем не менее, дороже нечто более ценное, чем деньги. И лишнее тому доказательство — то, что вы, имея возможность, все-таки не прикоснулись к золотым украшениям, в отличие от неразборчивого господина Лоу!

— А вы? Вы что, тоже их не тронули?

— Бог мой, нет, конечно! В нашей ситуации было бы безумием прикасаться к золоту, а я не настолько глуп, чтобы позволить любви к деньгам возобладать над здравым смыслом.

— Так, значит, и не вы подбросили побрякушки в палатку этим бабуинам, Лоу и Хеттфильду?

— Неужели вы думаете, что в этом была необходимость?

Саммерс усмехнулся.

— Вы ловкий человек, Фокс. Ваша ловкость позволила бы вам спрятать украденное достаточно надежно, чтобы его не нашел никакой Вандерер. Вы не тронули золота по другим причинам.

Фокс засмеялся.

— Вспомните, Джейк, наш разговор о феллахах. Можно обчистить иностранца, но нельзя — соотечественника. Нельзя красть у человека, который живет в отеле, но совершенно необходимо сделать это у путешественника, поставившего палатку в пустыне. Можно…

— …свистнуть сокровище, провернув аферу, но некрасиво брать то, что просто плохо лежит?

— Да. Теперь вы понимаете?

— Но… — Саммерс не мог избавиться от недоумения, — вы ведь все-таки были карманником.

— Видите ли, друг мой, я действительно был вором. Этот талант проявился у меня еще в приюте, и было бы грешно им не воспользоваться. Однако, как бы вам сказать, — Фокс, глядя в потолок, рассмеялся. — И у воров имеются свои понятия о чести, о дозволенном и недозволенном. Я ни в коей мере себя не оправдываю, но… то было тяжелое время. Теперь, когда в этом нет никакой необходимости — вы ведь понимаете, что я хочу сказать?

Саммерс расхохотался. Профессор улыбнулся. А Фокс продолжал:

— Моя тетушка была набожной женщиной. Так что и здесь у нас с вами имеется сходство. Другое дело, что детство, проведенное за кулисами в обществе кордебалета, наложило на меня свой отпечаток. Который беспечная жизнь с тетей, не имевшей других объектов для излияния своей привязанности, а также избыток времени, который я тратил на чтение, лишь усилили. Единство противоположностей. Суровые правила — и свобода от всяких правил. Эгоизм и человеколюбие. Добро и зло, si vous comprenez [13]. Джейк, вы могли стать блестящим проповедником. Я — недурным ученым. Но некая невидимая рука подмешала в состав любовь к шуткам — и процесс кристаллизации завершился.

— И я очень этому рад! — с заметным раздражением проговорил профессор. — Жаль только, что эта рука сделала вас таким занудой. Давайте же приведем себя в приличный вид и пойдем, наконец, обедать!

— Надо же, — медленно произнес Саммерс, когда официант, накрыв на стол, удалился, — а ведь мы гораздо более похожи, чем я думал…

— И даже еще более, mon cher ami.

— Так, значит, и вы хотели ловить зверей?

— Ральф хотел ловить зверей, не я. Я мечтал стать великим иллюзионистом. Достойная в своей наивности мечта, неправда ли?

— Почему? — удивился Саммерс. — Мне представляется, у вас были для этого все шансы.

Фокс махнул рукой.

— Я не сумел бы превзойти ни Гудини, ни Барнума, ни Келлера. Меньшее меня не устраивает.

— А ведь я был уверен, Алекс, что вы цирковой артист.

— Вы правы. К десяти годам меня заинтересовали химические опыты. Кроме того, я много и с удовольствием бывал в театре. В особенности в оперетте. Тетя Элизабет, мир ее праху, как и мама, грезила о сцене. Хотя и не любила в этом признаваться. Однако то, как я ее представлял — кстати, я с детства занимался передразниванием своей бедной тетушки, за что мне, разумеется, доставалось, — дает вам достаточное представление об этой достойной даме. А потом, конечно, был цирк.

— Тогда вы и сбежали? — спросил Саммерс.

— Да, именно тогда, — со смущенной улыбкой произнес Фокс. — Мне было всего четырнадцать. Спустя пятнадцать лет тетя Элизабет умерла. Мне пришлось вернуться из Лозанны, где я к тому времени жил, чтобы вступить в права наследования.

— Рискованная операция.

— Вы даже не представляете себе, насколько рискованная. Знаете, Джейк, до сих пор ломаю голову, что привлекло меня: размер состояния или этот риск?

— Вы едва не попались. Смылись у них из-под носа. Я, наверное, никогда этого не забуду!

— Вот, значит, когда вы встретились! — воскликнул профессор Найтли.

Саммерс улыбнулся.

— Мы встречались потом еще раз. Случайно и ненадолго.

Фокс кивнул.

— Я петлял, как заяц, чтобы не дать выйти на мой след. Три раза пытался пересечь Атлантику, чтобы вернуться домой, и трижды попытки срывались. Наконец, мне пришла удачная мысль.

— Цирк, — не выдержал коммерсант.

— Да, бродячий цирк, — кивнул Фокс. — Как раньше, в юности. Должен сказать, на сей раз я чувствовал себя весьма depayse [14]. Я был к тому времени человеком состоятельным, привыкшим к комфорту, и пришлось потратить много сил, чтобы вернуть себе юношеский запал.

Профессор только головой покачал.

— Я выбрал самый затрапезный балаган, какой только мог найти, — продолжал Фокс. — Провел в нем полгода, прежде, чем рискнуть вновь. Утопил женский костюм в деревенской уборной, на случай, если будут обыскивать. Питался — о боже, чем я только не питался, боясь навести людей Пинкертона на след. Оделся в лавке старьевщика.

Фокс грустно улыбнулся.

— Как я жалел тогда о моем саквояже, в котором было все необходимое! Впрочем, и эта пропажа к лучшему, потому что багаж такого сорта мгновенно вызывает подозрения. К тому же, двум молодым людям он был явно нужнее. Это был прекрасный саквояж. Верно, мсье Саммерс?

— Верно. Вы представить себе не можете, насколько верно.

— Ну? — потребовал Фокс. — Дальше!

— Дальше… — Саммерс собрался с мыслями. — Мы, собственно, уже приближались к Нью-Бедфорду. Оставалось лишь найти гостиницу. Ну, а оттуда мы прибыли в порт, записались юнгами на один корабль — и поминай как звали.

— А что же мой саквояж?

Саммерс рассмеялся.

— Mon cher ami, — передразнил он, — я сделал на нем карьеру!

— Какую карьеру, несносный мальчишка?

— Шарлатана, разумеется.

— Les mauvaises compagnies corrompent les bonnes m?urs [15]. Как вы поступили с buste envoi [16]?

— Э… э… Ах, бюст! Продал даме, у которой не было своего.

— Часы?

— Четыре раза спасали меня из безвыходных положений.

— Прежде, чем сгинуть в ломбарде, я полагаю? Ну, а куда вы подевали мою бритву?

— Шикарная вещь! — завистливо вздохнул Джейк. — Я был вынужден отдать ее компаньону. Ему раньше моего нашлось, что брить. Этот негодяй пользуется ею до сих пор.

— Как трогательно! Ну что же, по приезде вы сможете ее забрать. В Лозанне я подарю вам еще одну — в подарок для вашего компаньона.

— Нет, — коммерсант рассмеялся, — не стоит. Все произошло так, как и должно было.

— Но вы ведь будете моим гостем вместе с профессором?

Саммерс смутился, но Фокс так настаивал, говоря, что неизвестно, когда еще придется встретиться, что… собственно, коммерсант сопротивлялся только, чтобы не было заметно, в каком он восторге от приглашения.

Глава двадцать седьмая, в которой Д.Э. Саммерс объясняет, что означает «пять баксов для доктора Брауна»

— Скажите, Джейк, вы думали о проклятье фараона? — поинтересовался Фокс.