Похищение века, стр. 32

У ярко освещенного подъезда, украшенного огромным транспарантом «X Международный фестиваль оперного искусства имени Л В. Собинова» и афишами фестивальных спектаклей, я появилась в самый срок. Двери партера, балконов и лож только-только распахнулись, выпуская меломанов и примазавшихся к ним «новых русских» на свободу: кого в буфет, кого к лоткам с «культурной» продукцией и цветами для артистов, кого — просто пофланировать по надраенному паркету коридоров и фойе, себя показать и людей посмотреть, обменяться впечатлениями (если таковые имелись).

Я успела лишь рассмотреть самую внушительную афишу, посвященную «Аиде», в которой имя исполнителя партии Радамеса значилось почти так же крупно, как и название шедевра Джузеппе Верди (такие были расклеены повсюду в городе), — как увидела великого кантанте, спешащего ко мне в сопровождении Федора Ильича и еще целой свиты «оруженосцев» и поклонников. Дон Мигель приветствовал меня так, как если бы не видел целую вечность. Чтобы не отстать от «дорогого гостя», директору театра тоже пришлось поцеловать руку его «племяннице», но по этой части он, конечно, не годился «дядюшке» и в подметки.

Меня представили доброму десятку каких-то важных шишек чиновничьего и театрального сословия, и мне пришлось тратить время, любезно улыбаясь направо и налево, отвечая на дурацкие вопросы и разделяя всеобщие восторги по поводу моей «трогательной и волнующей» встречи со знаменитым дядей. Черт! Я как-то упустила из виду, что мне здесь придется играть роль «особы, приближенной к императору»…

Видя, что дело плохо, Федор Ильич пришел мне на выручку:

— Господа, извините, Танечке нужно раздеться. Я провожу ее к себе, а дона Мартинеса оставляю пока на ваше попечение.

— Увидимся в ложе, дорогая… — проворковал «дядюшка».

— Личное дело Лебедева уже у меня в кабинете, Таня, — сказал мой второй клиент, едва мы с ним оторвались от преследования. — Антракт длинный, вы успеете с ним ознакомиться. Или вы хотите взять его с собой?

— Нет, в этом нет необходимости. Надеюсь, до Лебедева не дойдет, что вы сегодня вечером интересовались его персоной?

— Ну что вы, в отделе кадров надежные люди… Танечка, Мигель рассказал мне эту историю трехлетней давности. Я и представить себе не мог, конечно, что они с Лебедевым встречались раньше, да еще при таких обстоятельствах. Право, все это очень неприятно! Но неужели вы и вправду думаете, что Николай может быть замешан в этом… ну, вы меня понимаете?

— Выводы делать рано, Федор Ильич. Я должна поближе с ним познакомиться. Но уже сейчас надо признать, что у Лебедева, во всяком случае, имеется мотив: месть Мартинесу. Вы директор театра, вы его знаете. Вот и скажите мне: способен Николай Лебедев на месть или нет?

— Таня, вы ставите меня в ужасное положение! На основании моих слов вы можете составить ложное мнение о человеке и обвинить его во всех смертных грехах, хотя он, как говорится, ни сном, ни духом… Но иногда мне кажется, что Лебедев способен на все, Таня! А иногда — что он душа-человек…

Пока мы совершали путешествие от фойе до директорского кабинета, оказавшееся довольно продолжительным, трудоемким, а порой и опасным (во всяком случае, я, несмотря на все свои детективные способности, нипочем не смогла бы повторить его без провожатого), Федор Ильич поделился своими знаниями и впечатлениями о моем новом главном подозреваемом. «Улов» был не то чтобы очень густой, но он был.

Как ни старался мой интеллигентный собеседник выражаться поделикатнее, я без труда поняла главное: Николай Лебедев принадлежит к породе «непризнанных гениев».

Два года назад тарасовский маэстро — то есть художественный руководитель и главный дирижер оперного театра Владимир Вешнев — пригласил пермского баритона в нашу труппу. Ясно, что бездарный артист подобной чести не удостоился бы никогда: творческая репутация народного артиста России В.Вешнева была известна даже такому профану, как я. Но в театре ходили слухи, что молодой певец принял эту честь не с благодарностью, а, как говорится, «на безрыбье и рак — рыба». Дело в том, что после неудачи Лебедева на Венском конкурсе (на который он возлагал большие надежды) его отношения с родным пермским театром вконец разладились. Он увлекся спиртным, к которому и прежде имел склонность, стал невыносим в отношениях с руководством и товарищами по труппе; болтали даже, что однажды на репетиции заехал бутафорским мечом по уху тамошнему главрежу, и его не уволили тут же только потому, что на носу была премьера (Федор Ильич сообщил мне об этом, понизив голос и сделав страшные глаза). Кончилось тем, что Лебедев, налившись, едва не сорвал премьерный спектакль.

Так что в подобных условиях приглашение в Тарасовский академический явилось для скандального баритона прямо-таки подарком судьбы!

Только вот сам он, кажется, думал иначе.

— Разумеется, Владимир Леонидович строго предупредил Николая, что с подобным его поведением в Тарасове никто мириться не будет, — рассказывал директор. — И Лебедев поклялся, что с «позорным прошлым» покончено. Это, мол, были психологические последствия венского стресса, когда у него несправедливо отняли заслуженный успех.

— Лебедев так и сказал?

— Да, он сказал это Владимиру Леонидовичу, а маэстро передал их разговор мне. Помню, он еще прокомментировал: самомнение у парня будь здоров, надо будет «подлечить».

И в самом деле, новичок появился в тарасовской оперной труппе форменным паинькой. Тихий, скромный, вежливый. Не «употребляет» (по крайней мере, так, чтобы это бросалось окружающим в глаза и в нос.) Быстро вошел в репертуар театра, работает стабильно. Маэстро не перечит, с коллегами ровен. Но близкой дружбы и даже просто приятельских отношений ни с кем не свел, насколько известно директору.

— Я имею в виду мужчин, — пояснил Федор Ильич и смущенно хмыкнул. — А вот с женщинами… Уж не знаю, в чем секрет, внешность у Николая, по-моему, самая заурядная, да и вообще он не подарок… Но пользуется успехом, и даже весьма! Про него болтают — извините, Танечка! — что он никому не отказывает. Он холост, живет один — занимает комнату в нашем общежитии, тут в двух шагах, на Радищева…