Похищение века, стр. 12

…Мы с доном Мигелем Мартинесом пробирались по театральному закулисью, крепко вцепившись друг в друга. Из всех щелей нам навстречу выползали мужчины и женщины в пышных платьях, камзолах и плащах, в причудливых париках и с неживыми лицами в толстом слое грима. Все они показывали на нас пальцами, укоризненно качали головами, делали страшные глаза и на разные голоса декламировали: «А почему ты не был на банкете?! Позор! Тоска! О, жалкий жребий твой!..» Дон Мигель испуганно загораживался мной и отвечал жалкой прозой: «Простите, извините! Вот, племянницу встретил. Мы с ней в разведку ходили…» При этом фамозо кантанте с интересом рассматривал и даже щупал все встречные плащи оперных героев, как будто что-то искал.

Неожиданно у нас на пути возник мрачный Онегин в цилиндре, завернутый в черный плащ.

Он бесцеремонно оторвал меня от моего спутника, развернул к свету: «Ужель та самая Татьяна?..»

Но тут же бросил — наверное, понял, что не та, — и пристал к «дядюшке»: "Стреляться, Ленский!

Ты удрал с банкета!"

— Я не Ленский, я Радамес! — плаксиво ответил «дорогой гость Тарасова». — Отцепись от меня, я свой плащ потерял! Это не он случайно на тебе? Нет, не он… Мой потяжелее будет!

Возмущенный Онегин провалился куда-то в темноту, а мы все почему-то оказались в ярко освещенном директорском кабинете. Прямо посередке на ковре стояла плаха, и палач в красном балахоне уже занес топор, готовясь отсечь руку Федора Ильича…

Меня сковал ледяной ужас. А самым ужасным было то, что сам Федор Ильич не только не выказывал никакого протеста, но, напротив, относился к идее усекновения конечности с явным одобрением!

Но тут палача схватил за руку Хосе в шляпе с вуалью, вопя на чистейшем русском языке:

— Не надо, не надо! Мы пойдем другим путем!

Я сам найду плащ!

Он вырвал топор, зашвырнул далеко в угол и, подбежав к окну, распахнул его…

— Куда вы, Хосе? — закричал Мигель ему вслед.

— В милицию, сдаваться! — И костюмер проворно выскочил в окно.

Тут послышался театральный звонок, призывающий всех на спектакль. Он звучал все громче и громче, и маски, наполнявшие комнату, быстро растворялись в этом назойливом звуке. Последнее, что я помню, — это деловитый голос директора:

— Друзья мои, нам пора! Осталось три дня и две ночи…

А звонок все звонил, звонил… Телефон!!!

Еще не стряхнув с себя этот ночной кошмар, с закрытыми глазами я схватила трубку:

— Алло!

— Танечка, доброе утро, это Мартинес. Простите, ради Бога, что разбудил вас так рано…

— Да, вы не были на банкете, это ужасно…

— Какой банкет! А, вы еще не проснулись…

Хосе пропал, Таня!

— Что?! — вот теперь я уж точно проснулась.

— Да, да, я не тучу! — голос дона Марта ясно говорил о том, что ему не до шуток. — Боюсь, с ним случилась беда. Когда я вернулся ночью, то обнаружил, что его нет в номере. Я справился у персонала, когда он ушел. Мне сказали, что господин Эстебан действительно выходил из номера, но очень ненадолго и вскоре вернулся. А портье случайно заметил через стеклянную дверь, как он подошел к телефону-автомату на улице. Он кому-то звонил, Таня!

— Но вы сказали мне, будто бы у него нет знакомых в Тарасове…

— И повторяю! Он сам мне это говорил! Более того, Хосе вообще впервые в России. Я просто теряюсь в догадках…

— И что было дальше?

— Ну вот, он позвонил с улицы и вернулся к себе в номер и больше не выходил. Я уже обо всем догадался и проверил окно в его номере. Конечно, оно оказалось незапертым: Хосе сбежал по пожарной лестнице! Постель была не разобрана: значит, он даже не ложился.

— Во сколько он выходил звонить?

— Портье сказал — в самом начале десятого.

То есть почти сразу же после того, как я вернулся в театр.

— Просто не портье у вас, а клад! Все-то он знает…

— Да, я ему тоже сказал, что из него вышел бы неплохой сыщик.

— И вы ничего не предприняли, Мигель! Почему сразу же не позвонили мне?

— Я не посмел — вы уже спали, конечно. Да и сам я, честно говоря, валился с ног. Ведь у меня вчера было целых два перелета: из Мадрида в Москву и из Москвы сюда, — извиняющимся тоном пояснил мой клиент. — И главное, я подумал, что Хосе просто решил снять стресс привычным для себя способом. Ну, любовными утехами. Признаться, я очень разозлился на него опять, плюнул и лег спать. И только сейчас, проснувшись, обнаружил его записку.

— Записку?

— Да, он припрятал ее среди моих вещей — похоже, с таким расчетом, чтобы я ее нашел не раньше утра. Написана явно рукой Хосе: «Дон Мигель, пожалуйста, не поднимайте шума. Я вернусь с плащом». Нет, как вам это нравится, Таня?!

Он сошел с ума! Я-то подумал вчера, что он это ляпнул так просто, от потрясения. Посоветовал ему успокоиться, выбросить эту дурь из головы и принять снотворное, а он…

— Хосе просил вас вчера не заявлять… Ой, подождите, Мигель, вы откуда звоните — из своего номера?

— Из автомата, Танечка, из автомата, я не дурак.

— Вы просто умница! Он просил вас не заявлять в милицию. Вы ему это обещали?

— Обещал, конечно. Он же вцепился в меня, как черт в грешную душу, и готов был упасть на колени! Я ему сказал, что проведу частное расследование.

— Все ясно…

На самом деле ясно мне было только то, что дело это — темное.

— Что вам ясно, Таня, что? Он же не знает ни города, ни языка, влипнет в какую-нибудь скверную историю! Что делать? Куда его черт понес среди ночи?! Или… — Он замолчал, пораженный неожиданной мыслью. — Или ему и правда что-то известно об этом деле?..

— Вот именно, Михаил Викторович, вот именно! Который сейчас час?

— Начало восьмого. Я собирался съездить на могилу матери, я вам говорил…

— Вот и поезжайте. Все равно я раньше чем через полтора часа буду не в состоянии… Только до вашей репетиции нам надо обязательно встретиться у вас в номере. Мне необходимо, уж извините, немного порыться в вещах вашего сбежавшего служащего. Если он, конечно, до тех пор не вернется — с плащом или без него. И пожалуйста, попросите там, чтобы горничные к вам пока не входили.

— О, я понимаю… Конечно, приходите. К девяти я обязательно вернусь. Предупрежу портье, что меня навестит племянница, чтобы вам не задавали лишних вопросов. Да, кстати, я выяснил у него насчет вчерашних телефонных переговоров с Хосе.