Мешок с неприятностями, стр. 18
– Улица Крайняя, семнадцать, офис два. Директор – Халдеев М. А.
– Крайняя? Но ведь это, насколько я знаю, Волжский район, а не Тарасовский.
– Только четная сторона улицы. А противоположная – спорная территория. Вернее, ничейная: все от нее отказываются. Волжский валит на Тарасовский, и наоборот. Мне рассказывали, там такие ужасные старые дома... У меня подружка на практике в отделе обращений граждан, так она говорит, они там завалены письмами с улицы Крайней. Наверное, в Волжскую администрацию тоже пишут. Вы знаете, я все думаю... Я вам, Татьяна Александровна, наверное, что-нибудь не то наговорила, на самом деле все не так. Должна же быть какая-то тонкость, которая все объясняет, только я пока многого не знаю...
Я могла бы рассказать неопытной девушке, что эта «тонкость, которая все объясняет» – зеленого цвета, украшена портретами американских президентов и имеет несколько степеней защиты от подделки. Но у меня не было лишнего времени, а главное – подобный «ликбез» не входит в функции налоговой инспекции. Очень скоро, когда закончит вуз и вернется в чиновничий кабинет уже не практиканткой, она сама всему научится. А может быть, и нет...
– Оля, слушай меня внимательно. То, что ты вычитала в компьютере насчет фирмы Халдеева, на самом деле очень странно. И очень важно, мне кажется. Ты понимаешь, я не могу теперь сделать вид, что ничего не слышала. Налоговая инспекция разберется с этим Халдеевым и со странными приемами лицензирования его предприятия, не сомневайся. Но я не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Поэтому постарайся, чтоб никто там у вас не заметил твоего копания в компьютере начальника, хорошо? И никому ни слова о нашем разговоре. Даже подружке из отдела обращений! Ты все поняла?
В трубке прошелестело еле слышное «да»...
Бедная девочка! Она помогла мне, а я испортила ей настроение и до смерти напугала. Что поделать, издержки профессии.
Глава 7
Наверное, только у нас можно увидеть такое: чтобы одна сторона улицы относилась к городу, а другая – к селу. Ильфу и Петрову крупно не повезло, что они не дожили до бюрократии образца последних лет второго тысячелетия. То-то посмеялись бы!
Если б не нумерация домов, ни один наблюдатель не догадался бы, чем «чет» отличается от «нечета». Обе стороны улицы Крайней (видно, человек, давший ей имя, был напрочь лишен чувства юмора, не то назвал бы ее улицей Сбывшихся Надежд или проспектом Энтузиастов) были совершенно одинаковы, словно каждая из них видела себя в зеркале. И обе не походили ни на город, ни на село. Улица Крайняя была похожа на дыру. Черную дыру человеческой цивилизации. Таковой она и являлась на самом деле – это действительно был край: дальше некуда.
Когда я скрепя сердце покинула свою машину в густом бурьяне за нефтяной цистерной, служившей кому-то гаражом, осеннее солнце уже скатилось к горизонту. Оно подмигивало мне сквозь ветви какого-то высокорослого «саксаула», радуясь, что не увидит этого унылого местечка до следующего утра. От одной мысли, что, не дай бог, придется задержаться здесь до темноты, у меня засосало под ложечкой, а ведь я далеко не робкого десятка. Впрочем, то, верно, не от страха – от тоски.
Первое, что я увидела на улице Крайней, было неподвижное тело человека, лежащее поперек проезжей части. Если, конечно, подразумевалось, что по этой девственной дороге, не знавшей грубого напора асфальтового катка, можно ездить. При этом лицо аборигена было повернуто к городской нови, однако ногами он упорно цеплялся за косную деревенскую старину. Блаженное выражение его физиономии свидетельствовало, впрочем, что ему чужды какие-либо метания и борения. В доказательство, когда я поравнялась с ним, отдыхающий пошевелился и загорланил: «Я встре-е-е-тил ва-а-ас, и все было-о-е...»
Пройдя немного вперед, я услышала, как бедняге «сломали кайф» – женский голос, непонятно с какой стороны, городской или сельской, возмущенно и с привычкой в интонации завопил:
– Ах ты, ирод проклятый, козел безрогий, опять нажрался, зенки твои бесстыжие, хоть бы о сыне подумал, ирод, милиции на тебя нету...
Ага, стало быть, с милицией здесь плохо. Что ж, другого я и не ждала.
Дом номер семнадцать оказался землисто-серой панельной пятиэтажкой, построенной, если судить по внешнему виду, в незапамятные времена. Как только я обошла его кругом, вопрос об «офисе номер два», тревоживший меня все это время, отпал сам собой. «Офисом» мог быть только второй подъезд, другие варианты исключались. А рядом с ним вырисовывалось что-то вроде входа в подвал, на котором висел громадный амбарный замок.
У «офиса номер два» на чахлой скамейке сидели две старушки. Я постаралась оставаться не замеченной ими как можно дольше, но, когда это стало уже совершенно невозможным, аборигенки перестали разговаривать даже для виду. Должно быть, появление каждого нового человека на этой улице было слишком сильным впечатлением для ее старожилов.
Я поздоровалась с ними вежливо – как-никак мы находились в сельской местности! – и завела разговор о том, нельзя ли снять квартиру в их доме. Услышав об этом, бабульки переглянулись, а затем воззрились на меня с еще большим интересом. Получалось как бы двойное развлечение: человек, впервые появившийся на улице Крайней, оказался вдобавок еще и шизанутым. Такое не каждый день бывает!
– Фа-теру? – Та, что побойчее, строго глянула на меня поверх роговых очков. – Это на что ж тебе, милая, фатера в наших-то краях? От нас, почитай, до Москвы ближе, чем до Крытого!
– Да мне Крытый рынок и не нужен, бабушка. Я в СХИ учусь – это тут недалеко. Общежитие не дают, а ближе к центру квартиры дорогие – страх! Вот я и подумала: поищу на окраине. В прошлом году наши ребята где-то здесь снимали комнату, так платили какой-то пустяк.
– А ты сама откедова будешь, дочка? – вступила в разговор другая старушка, до самых глаз укутанная зеленым фланелевым платком.
– Обожди, Петровна, не об том речь, – перебила ее подружка. – Вот ты говоришь – в прошлом годе. Так ведь с прошлого-то эвон сколько воды утекло! Ты глянь, милая, как цены скачут: за квартиру, за воду, за газ... Жуть! А пенсия? И-их, слезы, а не пенсия! Так что пустяком ты теперя не обойдешься, нет. Хоть и живем у черта на куличках – прости, господи! – а дерут с нас так же: три шкуры. Жить-то надо!
Я сразу сообразила, к чему клонит хитрая бабка. Кажется, вакансии жилплощади здесь имеются, и далеко ходить за ними не надо.
– Ну, это само собой. – Я ободряюще улыбнулась. – Без денег нынче и прыщ не вскочит, верно? Так как – сдаются квартиры? Дом мне ваш понравился.
– Что ж ты, дочка, на ночь-то глядя приехала житье искать? – снова встрял «зеленый платочек». – По свету оно сподручнее.
– Да обожди ты, Петровна! Встревает да встревает, спасу нет просто. Тебе-то что за забота? У тебя дома семеро по лавкам, самой угла нету, не то что...
Практичная старушенция повернулась ко мне:
– Сама будешь жить, али как? Я говорю, комнату снять хочешь или так – угол?
– Да мне без разницы, бабушка. Лишь бы подешевле. Хотя лучше, конечно, комнату. Чтоб хозяйке не мешать: я много занимаюсь.
– Занимаюсь... Знаю, чем вы занимаетесь: дело молодое... Комната дороже выйдет, – отрубила она. – И чтоб робят не водить, ни-ни!
– Это я понимаю. Сколько?
Если я не спрошу «сколько?», они не поверят, что я ищу квартиру.
Бабка колебалась секунду, не больше:
– Триста рублев!
Я не сразу сообразила, как мне реагировать на эту смехотворную сумму. Триста рублей! Один раз посидеть вдвоем под тентовым зонтиком: попить пива, съесть по пицце и покурить. Впрочем, на курево может и не хватить, смотря где сесть. С другой стороны, надо быть настоящей живодеркой, чтоб заломить такую цену за комнату на улице Крайней. Лучше уж за те же деньги снять собачью конуру где-нибудь в частном секторе на набережной.
Мне пришлось потратить еще несколько минут на препирательства с будущей квартирной хозяйкой, в результате чего цена была сброшена до двухсот пятидесяти. Жизненный опыт подсказывал: если я буду продолжать в том же духе, она просто удавится, а смерть старушки не входила в мои планы.