Когда врут учебники истории. Прошлое, которого не было, стр. 54

И еще одно. Почти через два века, 15 июля 1410 года, состоялась другая великая битва – при Грюнвальде, где объединенное польско-литовско-русское войско под командованием короля Владислава Ягайло нанесло Тевтонскому ордену сокрушительное поражение. С обеих сторон в этом сражении участвовало до 80 000 человек. Так вот, там по сей день при весенней пахоте извлекают из земли клинки, наконечники стрел и копий, а также иные свидетельства грандиозного кровопролития.

А вот на месте Ледового побоища археологам ничего найти так и не удалось. Пусть даже толпы рыцарей окончили свои дни в водах озера – окислившись, металл все равно остался бы там, и чуткие магнитометры следы его присутствия обнаружили бы. Увы…

И снова приходится признать – великой битвы попросту не было. Была заурядная стычка двух отрядов – по тем временам, впрочем, довольно значительных: гибель двадцати рыцарей и пленение еще шестерых представляла для ордена ощутимую потерю (в составе его находилось на тот момент не больше сотни «братьев»). Вновь проступает уже знакомый почерк Александра Невского: ради воодушевления соотечественников раздуть не слишком впечатляющую победу до эпических масштабов. Как тут не повторить: это ли не величайший триумф пропаганды?

Подпортила его, пожалуй, только Ипатьевская летопись, пользующаяся, кстати, у историков доверием большим, нежели некоторые другие. Так вот, в ней написано коротко: «В лето 6750. Не бысть ничтоже». А лето 6750 от Сотворения мира – это как раз и есть 1242 год от Рождества Христова, ознаменованный Ледовым побоищем. Вот и гадай: то ли плохо был информирован летописец, то ли не счел достойным упоминания малозначительную по тем временам пограничную стычку… Второе, по-моему, вероятнее. И в «Хронике земли Прусской» Петра из Дусбурга Ледовое побоище тоже не упоминается. И даже в Лаврентьевской летописи, опирающейся на великокняжеский свод 1281 года, составленный при сыне Александра Невского, князе Дмитрии, сказано скупо: «В лето 6750. Ходи Александръ Ярославичь с Новъгородци на Немци и бися с ними на Чюдъскомъ езере оу Ворониа камени. И победи Александръ, и гони по леду 7 верст секочи их».

Но постепенно стараниями сподвижников (вроде митрополита Кирилла – того самого, что в 1263 году после смерти Александра сказал, обращаясь к жителям стольного града Владимира: «Дети мои милые! Знайте, что зашло солнце земли Русской!») и княжих потомков пропагандистский миф полностью возобладал над историческим фактами. И положение это – в общественном мнении, в художественной литературе, в школьных и вузовских учебниках, наконец – сохраняется по сей день.

Вот только одна беда. Упоминавшийся уже А.Н. Кирпичников пишет: «Триумфальные победы 1240 г. в Невской битве и 1242 г. на льду Чудского озера остановили неприятельское нашествие… В момент, когда почти три четверти Руси лежало в развалинах [об этом подробнее будет сказано в пятнадцатой главе. – А.Б.], эти битвы со шведами и ливонскими немцами были восприняты как общенациональные свершения народа, поднявшегося на борьбу за свободу и независимость». Оставим в стороне идеологию с пропагандой и зададимся единственным вопросом: если и впрямь грозный меч Александра Невского остановил нашествие ордена, отчего ж его отдаленному потомку Ивану IV Грозному тремя веками позже пришлось вести с этим самым орденом печально известную Ливонскую войну?

Увы, на этот счет миф хранит молчание…

Северный поход

Осенью 1249 года состоялся так называемый Второй крестовый поход в Финляндию – шведское войско во главе с уже знакомым нам Биргером Магнуссоном высадилось на ботническом побережье, откуда двинулось в глубь страны. Подробности этого похода неизвестны, но в результатах его в «Хронике Эрика» [292] сказано: «язычники потерпели поражение, а христиане победили. <…> Ту страну, которая была вся крещена, русский князь, как думаю, потерял». Началась планомерная колонизация новопокоренных земель.

Но вот что интересно: ни новгородцы, ни великий князь Александр Ярославич, весьма болезненно воспринимавший любые посягательства на подвластные ему территории, на сей раз на вышеупомянутые события никак не отреагировали. Будто все так и должно было быть. Невольно напрашивается вывод, что именно так и обстояло: шведы просто наводили порядок в регионе, по соглашению, достигнутому Биргером и Александром во время памятного саммита на Неве (да простится мне подобный анахронизм!), отошедшему к зоне их исключительного влияния.

Обычно историки объясняют нехарактерное равнодушие Александра Невского ко Второму крестовому походу в Финляндию тем, что 1248–1249 годах он ездил в Каракорум, к великому хану, а потом вел борьбу за великокняжеский стол, завершившуюся лишь в 1252 году. Может быть. Но, как явствует из следующих событий, в случае реальных угроз границам его владений он был вполне способен проигнорировать даже важнейшие события, происходящие в Орде, не то что привычные княжеские раздоры.

Таким событием стала в 1255 году смерть престарелого Батыя, при котором последние годы всеми делами заправлял ханский сын Сартак, побратим Александра Невского. Этот последний незамедлительно был убит по приказу его дяди, хана Берке, вверившего власть над русским улусом своему наместнику – малолетнему хану Улагчи, к которому сразу же потянулись в надежде на профит многие русские князья. Казалось бы, Александру Невскому нужно быть там первым. Ан нет! Нашлись дела поважнее: строптивые новгородцы изгнали сидевшего там наместником старшего сына князя, Василия Александровича, и пригласили княжить его брата – Ярослава Ярославича. Александр немедленно собрал полки и выступил на Новгород. Жестоко расправившись с новгородцами, а заодно и с приближенными Василия [293], он восстановил status quo ante bellum [294] и привел к управлению Новгородом своих сторонников. Как видите, приоритеты здесь проявляются предельно четко.

Замечу, уладив дела в Новгороде, в Орду Александр все равно не поехал, лишь отправив Улагчи полагающиеся дары. Дело в том, что на этот раз шведы и впрямь несколько зарвались: они высадились в устье реки Наровы (или Нарвы), отделявшей новгородские земли от датских владений на севере Эстонии, и приступили к возведению крепости на правом, русском берегу реки. Опираясь на эту твердыню, они рассчитывали в дальнейшем покорить земли води, ижоры и карел. Кроме того, крепость должна была контролировать важнейшие торговые пути по Неве и Финскому заливу.

Александр незамедлительно собрал полки. Однако шведы дожидаться не стали и, сознавая, очевидно, себя нарушителями конвенции, отступили без боя, бросив недостроенную крепость на произвол судьбы. Тем более что на Балтике вот-вот должен был стать лед, а это отрезало и пути отступления морем, и возможность получения подкреплений из метрополии. Да и вообще рассчитывать на какую бы то ни было помощь не приходилось: на недавно присоединенных к Швеции финских землях начались волнения, которые необходимо было срочно подавить. Какие уж тут заморские экспедиции?

Успех, достигнутый без кровопролития – что может быть желаннее? Тут бы порадоваться, распустить полки да и заняться первоочередными делами. Но Александр рассудил иначе. Со своими «низовскими [т.е. владимиро-суздальскими. – А.Б.] полками» и новгородским ополчением он двинулся к погосту Копорье. Зачем? Само его воинство, похоже, терялось в догадках. Но вскоре все разъяснилось: в Копорье митрополит Кирилл благословил отряды, выступавшие в дальний путь, а князь объявил: предстоит поход на территорию современной юго-восточной Финляндии, в землю восставших против шведов тавастов (или, в русской традиции, еми). Зимний поход представлялся столь тяжелым, что немалая часть воинов – в первую очередь новгородцы – отказались следовать за князем и, не убоясь его грядущего гнева, повернули из Копорья обратно. С оставшимися Александр Невский пересек по льду Финский залив, вышел на Карельский перешеек и двинулся дальше, на север. Летописец повествовал: «И бысть зол путь, якоже не видаша ни дни, ни ночи, но всегда тьма».