Бородинское пробуждение, стр. 32
– Важная птица! – говорили солдаты. – Кто его взял? Веди в штаб.
Первые убитые. Они лежали странными горками, не похожими на тела, так неестественны были позы. Кто вывернув руку, кто вниз лицом, кто в обнимку с врагом. Белесая дымка боя оседала на них. Застеленный убитыми берег Колочи сразу принял значительный, строгий вид. Наверх к батарее тяжело брели раненые.
– Зажигай!
– Не горит, мокрая, ваше благородие!
– Порох подсыпь!
– Не горит, ваше благородие!
Французы снова подступали к реке. Кто-то скакал перед колоннами, махая шпагой, сверкая серебром пышного мундира.
– Петров!
– Здесь Петров!
– Снимешь вон того павлина?
– Больно далеко, ваше благородие! И не спокойный, гужуется!
Круглолицый безусый Петров становится на колено, прижимает штуцер к щеке, щурится.
Штуцер – зависть солдата. Только егеря, да и то лучшие, получают его в руки. В штуцере винтовая нарезка, он бьет на тысячу шагов, а пехотное гладкоствольное только на триста.
Петров целится. Выстрел. Всадник на том берегу едет все так же.
– Эх, не попал! Далеко.
Всадник едет и вдруг начинает валиться. Его успевают подхватить и снять с седла.
– Попал! – Петров вытирает нос и радостно смотрит на командира.
– Молодец, представлю! Поди, капитана снял или майора. Петров «снял» генерала Плозонна. Это был первый французский генерал, убитый в Бородино.
Отчаянный крик:
– Да что же мост не зажгете, раззявы! Сейчас снова напрут!
– Двоих положило, не горит! Пуля проползть не дает, и солома мокрая!
– Дозвольте мне! – Невесть откуда взявшийся ополченец в сером зипуне хватает факел и зигзагом бежит к мосту. Там он ложится и ползет среди убитых.
Французы отчаянно палят.
Ополченец исчезает за ворохом соломы, и через минуту-другую начинает валить дым.
– Эх, вы! – говорит офицер. – Простой мужик пример доставляет.
– А чо? – возражает солдат. – Мы не мужики нешто?
Ополченец бежит, пригибаясь, назад, а по мосту прыгает низкое красноватое пламя.
– Чичас пыхнет. Павленок там пороху подложил.
Мост разгорается. Ополченец с радостно-оживленным лицом подбегает ближе, и я узнаю… да, это он, конечно. В ополченце я узнаю драгуна Ингерманландского полка и участника московских моих приключений Федора Горелова.
2
Грохот, грохот стоит над Бородино. Беспрерывный, разноликий. Сотни оттенков в этом гуле. То жалобное повизгивание, то басовитое гудение. То вроде трещотки пробежит по небу, то все оно разом содрогнется. Птичье цвиньканье пуль, шуршание ядер, стон картечи. Звон, стук, удары, чавканье, лязг, жужжание. Людские крики, храп лошадей.
Мы с Федором укрылись в ложбинке позади батареи. Артиллеристы называют ее Шульмановой по имени командира. Пехота пока не называет никак, но знаменитой она станет под именем батареи Раевского, здесь стоит его седьмой корпус.
Я снял сапоги и вылил воду.
– Как же ты, Федор, тут очутился?
– В ратники записался.
– Что ж ты меня тогда не дождался?
– Вы уж на меня не гневитесь. От радости ошалел. Как Настя вышла, так и погнал лошадей.
– Где ж она теперь?
– В деревню отвез. А сам решил в ополченье податься, никак нельзя было в полк.
– Да и сюда, может, не стоило? Скрылся бы где, переждал.
– Нельзя нам пережидать, не то время. Как же пережидать? Нельзя, нет, нельзя…
Федор записался в московское ополчение уже здесь, в Бородино. Принимали до самого боя.
Вчера я видел палатку, украшенную оружием, фруктами, цветами. Там на столе зеленого сукна лежала книга в красном бархатном переплете. В нее записывались имена добровольцев.
Они тянулись к Бородино до самого вечера – крестьяне, ремесленники, студенты. «Жертвенники» их называли. В разной одежде, только шапки у всех одинаковые – с медным крестом, с каким попало оружием и вовсе без него, ополченцы имели наивно-торжественный вид. Солдаты над ними посмеивались и ласково опекали.
Вчера с утра и до ночи, белея рубахами, ратники строили укрепления. Они не умели ходить строем, стрелять и выполнять команды. Большая их часть осталась в резерве, а несколько тысяч рассыпались с началом сражения по всему полю, помогая солдатам чем можно. Носили раненых, подавали заряды, растаскивали исковерканные фуры, ловили испуганных лошадей. А когда падал егерь или гренадер, ратник подбирал его оружие и, перекрестившись, становился в первую линию.
Среди этих нескольких тысяч, почти целиком полегших на поле боя, не отмеченных в списках потерь, не помянутых чугунной доской или гранитом, среди этих безвестных «жертвенников» и был мой Федор.
– Немец тот здесь, – говорит он неожиданно.
– Какой немец?
– Который из Воронцова.
– Леппих?
– Он самый.
– Где ты его видал?
– В утицком лесе, вон там, с самого краю, почти у дороги. Мы там укрепленье копали. Чегой-то опять задумал. Приехал о трех лошадях, а сзади еще вроде зарядник от единорога.
Стало быть, и Лепихин добрался. Я сел на Белку.
– Ну, Федор, прощай. Где воевать собираешься?
– При батарее. Я тут прижился. Ежели что, и банник могу в руки взять, пушкам тоже обучен.
– Счастливо!
Он поклонился низко:
– И вам хорошей дороги. За Настю уж как придется: ежели смогу – отблагодарю, ежели нет – поклон хоть примите.
– Настю я хотел спросить об одном деле. Если в живых останемся, ты уж сведи меня с Настей.
Я поскакал на батарею. Где Листов? Свиты Барклая уже не видно, пальба идет еще жарче. Солнце выкатило над горизонтом и косо, парадным оранжевым светом обдает дымную, блистающую картину боя.
Флеши, подумал я, туда. Сейчас французы начинают, если уже не начали, первую из восьми атак. Вот где самое пекло.
От батареи до флешей километра четыре. По сути, флеши стали центром нашей позиции, заслон на Старой Смоленской дороге левым, а батарея Раевского правым флангом. Правее, где стоял Милорадович, кроме артиллерийской дуэли и отвлекающих кавалерийских атак, важного не происходило.
Флеши скучились треугольником, две ближе к французам, одна чуть в глубине. Это были слегка приподнятые площадки с пехотными рвами и земляными брустверами. На этом месте я ночевал в Бородино, на этом месте проснулся в двенадцатом году.
Я прискакал, когда первая атака французов сорвалась в самом начале.
Дивизии Дессе и Компана попытались атаковать колоннами, но были расстроены картечью и фланговым огнем егерей.
– Важно! – кричали солдаты со смеющимися лицами. – Молодцы, заступники, отхлестали хранцев!
– Подожди, – отвечали артиллеристы. – Это забава. Это он красуется. Сейчас так напрет, что смотри. Штаны-то у вас белые.
– Не бось! Не запачкаем! – кричат гренадеры.
Они стоят в две линии: первые батальоны впереди, вторые чуть сзади. Это гренадерская дивизия Воронцова.
– Трубят, глянь!
На опушке леса опять строятся французы. Подъехала и развернулась их батарея.
– Братцы! – кричат гренадеры. – Антилеристы! Дай-ка ему щелчка!
Французские пушки открыли огонь, и это сразу сказалось. То ядра летели издали вразброд и только случайно попадали в каре. Теперь черные шары запрыгали по флешам. Канониры забегали быстрее.
– Две линии сбавь! По батарее, пли!
Взорвался пороховой ящик, дохнуло черным жаром. Ядро цокнуло в пушку и с бешеным верчением метнулось вбок. Падали люди. Теперь их не подбирали, некогда было. Все с напряжением смотрели на плотную массу колонны, шагавшую с барабаном на флеши.
– Первое орудие по правой колонне! Второе и третье по левой!
С пронзительным пиликаньем флейты, качая знаменами, французы все ближе и ближе. Пушки на флешах исполняют неуклюжий танец с прыжками, катанием туда-сюда, изрыганием пламени, дыма.
– Картечью, пли!
