Русские инородные сказки - 3, стр. 50
©Н. Крайнер, 2005
Ольга Лукас
Волшебный фотоаппарат
Один мальчик захотел, чтобы вокруг был только идеальный мир. Чтобы мороженое — и никакой манной каши, по асфальту бегать, а коленки не разбивать, ну и так далее. Так в определенный момент жизни хотят все мальчики, это называется юношеским максимализмом и изучается наукой психологией. Но мальчика никто изучать не стал. Вместо этого одна знакомая фея подарила ему фотоаппарат. Подарила и сказала: “Вот тебе, мальчик, волшебный фотоаппарат. Сфотографируй все, что тебе в окружающем мире нравится, и оно останется. А все остальное, что не нравится, потом сотрешь, вот так. Надо нажать сперва эту кнопочку, а потом эту и все несфотографированное исчезнет. Только ты хорошо подумай сначала, все ли ты сфотографировал, потом уже ничего не исправишь!”
Мальчик обрадовался и пошел фотографировать. Он даже солнце сфотографировал, потому что солнце ему нравилось, перещелкал весь игрушечный и кондитерский магазин, а потом стал мыслить глобальнее и фотографировал даже дальние страны, которые показывали в телевизоре и симпатичных девушек, которые там танцевали и дышали в микрофон.
Напоследок мальчик пошел во двор и сфотографировал там самого жалкого, самого несчастного ребенка на свете — чтобы было кого при случае поколотить. А потом, не медля ни секунды, нажал на исчезновенческую кнопку, и все ненужное пропало. И сам он пропал, потому что забыл себя сфотографировать. И фотоаппарат пропал тоже. Остался только самый несчастный ребенок на свете — посреди всего этого великолепия. Но ему не надо было великолепия. Он хотел колбасы.
©Ольга Лукас, 2005
Ольга Лукас
Почему надо мыть руки перед едой
Однажды маленькое божество Гуга в полдень подошло к своей матери Рамире и показало, какой высоты бутерброд оно хочет получить на обед. Рамира отправилась на кухню, а Гуга с интересом стало смотреть на свои ладони, все еще ощущавшие объем воображаемого бутерброда.
Через некоторое время на его правой ладони, той, что была снизу, началась какая-то жизнь. Что-то росло и ветвилось, кто-то ползло, плыло, летало и даже бегало.
Гуга забыло про обед — то, что происходило на его правой ладони, было куда интереснее любого, даже самого большого и сочного бутерброда. Вскоре жизнь, зародившаяся на нижней ладони, стала покорять пространство — некоторые загадочные объекты добрались до самой левой ладони, где укоренились и тоже начали копошиться, ветвиться, плавать и ползать. Гуга уже не могло и помыслить о бутерброде, все глядело и глядело на странную активность, которая развелась на его ладонях. А ведь мама всегда говорила ему: “Гуга, мой руки перед едой, а не то на них заведется всякая живность!”
И вот теперь бедное Гуга вынуждено сидеть и наблюдать жизнь, возникшую на его немытых руках. Хотя, конечно, когда-нибудь голод пересилит любопытство и Гуга с сожалением смоет нас всех со своих ладошек и отправится обедать. Мама уже три раза звала.
©Ольга Лукас, 2005
Ольга Лукас
Стрекоза и Муравей
Стрекоза проснулась однажды утром и поняла, что вокруг наступила осень. Дискотеку под лопухом закрыли, потому что лопух завял и стал каким-то беспонтовым. Бар на листе лилии работает теперь только для подводной живности: то и дело начинает накрапывать дождь и смывает сухопутных посетителей в пруд, где им не особенно нравится. Бездомный кузнечик, лабавший возле пня с утра до вечера, ночью замерз до смерти, зато неопрятный Муравей, над которым Стрекоза и ее друзья обычно насмехались, приоделся в теплую фуфайку и, глядите-ка, тащит в свою нору какую-то дохлую гадость.
“У Муравья теплый дом и вообще круто, — подумала Стрекоза. — С ним надо подружиться, хоть он и дурацкий!”
Дальше показания Стрекозы и Муравья расходятся: он говорит, что в ответ посмеялся над Стрекозой и прогнал ее прочь, а она рассказывает совсем о другом. Кто из них прав — неизвестно, но давайте послушаем Стрекозу, раз уж она здесь.
— И тогда я тоже прикинулась дохлой гадостью. Сделать это было довольно легко: я не ела уже пять дней, мои крылья запачкались, макияж размазался. Я упала на травку неподалеку от жилища Муравья и стала его поджидать.
Естественно, Муравей сразу понял, что перед ним — живая, хоть и грязная Стрекоза. “Сдохнет — зажарю и съем, выживет — женой сделаю!” — подумал запасливый Муравей и отволок находку в кухню. Там через некоторое время Стрекоза отогрелась, умылась, и была вынуждена признать, что она совсем не дохлая, и уж точно не гадость. Муравей это тоже заметил и переместил полезную находку в спальню.
— У Муравья в норе, — продолжает Стрекоза, — не было ни дискотеки, ни коктейлей. Ничего из того, к чему я привыкла!
Но на улице не было вообще ничего: Стрекоза выглядывала в окно и видела бессмысленную белую пустоту. Пришлось ей смириться со своим положением. Кузнечик ведь сдох, например. Она окончательно поверила в это после того, как Муравей поставил на стол блюдо с кузнечиковой зажаренной ногой.
— Даже ботиночек не снял, так и зажарил!
Весна проникла в нору Муравья неожиданной шустрой капелью. Стрекоза была немедленно мобилизована на ремонтные работы, сам же Муравей отправился в опасное путешествие за свежей пищей. Свежая пища напомнила Стрекозе о лете, о веселых друзьях и ночных прогулках. Зима подходила к концу, а зимняя депрессия и вовсе закончилась.
— А когда у меня закончилась зимняя депрессия, я поняла, что меня ничего не связывает с этим Муравьем, мы абсолютно чужие насекомые, просто решившие перезимовать под одной крышей.
Как только появились первые цветы, Стрекоза сплела себе венок из лепестков и пошла на дискотеку. А Муравей немного погрустил, а после сочинил для своих детей и внуков поучительную историю про мудрого Муравья, не пустившего в свой дом попрыгунью-Стрекозу, хоть она и прикидывалась вкусной дохлой гадостью. Но Стрекоза этой истории не читала, поэтому периодически лечит муравьиной кислотой зимнюю депрессию.
©Ольга Лукас, 2005
Ольга Лукас
Родительское благословение
Как водится, добрые король с королевой забыли позвать злую фею на крестины своей дочери. Да так ловко законспирировались и велели другим фея молчать, что злая довольно долго пребывала в неведении и мстила разным прочим родителям, рангом пониже. Наконец, дошли слухи и до нее. У злых фей срока давности отмщения нет — потому они до сих пор благоденствуют. Собрала фея все свои злокозненные инструменты, оставила хозяйство на молодую ведьму-ассистентку и направилась к королевскому замку. Для разминки открутила головы паре белых лебедей, а разозлившись хорошенько, решила заняться принцессой.
Принцесса, уже изрядно подросшая, гуляла в саду с фрейлинами. Злой фее ничего не стоило прикинуться фрейлиной, чтобы разглядеть жертву вблизи.
Жертва вызывала жалость и брезгливое удивление. Было видно, что родители, воспитывая этого ребенка, постарались на славу, к чему еще злые чары!
— Принцесса соседнего королевства играет на клавикордах, помогает папе подписывать указы и умеет выпиливать лобзиком! А ты что же? — говорили ей в раннем детстве.
— Все-таки ты очень неграциозна! Ты опозоришь нас на балу! — ругали ее чуть погодя.
— Все принцессы — как принцессы, а ты — как пугало огородное! — твердили в последнее время.
Принцесса косолапо брела по дорожке, нисколько не задумываясь о том, как выглядит: она считала себя совершенно безнадежной. Комплексы кружили над ее головой, как мухи.
— Вот же гады! — всхлипнула злая фея, хотя прежде она не считала себя особой сколько-нибудь чувствительной. — До чего бедного ребенка запинали! Чем так жить, лучше вовсе умереть.
Фея вынырнула из образа фрейлины и продемонстрировала публике свое истинное лицо, злое-презлое:
— За то, что вы не пригласили меня в свое время на крестины — а я-то все помню, просто руки до вас сразу не дошли — я все-таки сделаю этой девочке подарок. В 16 лет она будет прясть и уколется веретеном насмерть!