Над рекой Березой, стр. 1

Виктор Григорьевич Пашкевич

Над рекой Березой

Война началась

— Эй ты, соня, проснись! — тормошил меня Саша. — Война началась! — крикнул он мне почти в самое ухо и, сдернув с плеч одеяло, мигом слетел с сеновала, где я спал после удачной ночной рыбалки.

Вслед за Сашей в одних трусах и майке я выскочил из сарая и невольно зажмурился от ярких лучей палящего солнца. Не успел я протереть глаза, как совсем недалеко загремел взрыв, затем второй, третий…

Мы с Сашей лежали за небольшой насыпью и чувствовали, как под нами вздрагивала земля. Из окон домов со звоном вылетали стекла. Так продолжалось несколько минут. Потом все сразу стихло. Только в районе станции клубились черные столбы дыма. Оттуда доносились крики и плач женщин.

В этот день над Борисовом появились первые фашистские самолеты. Они сбросили на железнодорожную станцию с десяток бомб, осколками которых были убиты несколько рабочих.

А на третьи сутки по большакам и проселочным дорогам, по лесным тропам поползли подводы, машины, детские коляски, тачки, наспех груженные домашним скарбом. И беженцы, беженцы, бесконечные потоки беженцев… Люди уходили на восток, подальше от фронта. Началась эвакуация городских учреждений, фабрик и заводов.

28 июня мой отчим Леонид Васильевич Орлов раздобыл где-то лошадь, и наша семья также покинула город. Но проехать мы успели километров тридцать, до деревни Велятичи. Дальше двигаться не было возможности — фронт оказался впереди нас.

Остановились мы на квартире у давнего знакомого, начальника местного почтового отделения Касперовича. Леонид Васильевич и хозяин дома надеялись вначале, что наши войска скоро вернутся и тогда они вступят в ряды Краской Армии. Но надежды оказались напрасными. Гитлеровцы продвигались все дальше и дальше в глубь страны. Леонид Васильевич и Касперович решили догонять части Красной Армии и стали собираться в путь.

Деревню Велятичи гитлеровские войска обошли стороной. Поэтому, когда июльским утром в дом к Касперовичам зашел первый секретарь Борисовского райкома партии Иван Афанасьевич Ярош, это не было неожиданностью для двух коммунистов, уже готовых в дорогу на восток. Но от намерения своего им пришлось отказаться. Ярош, хорошо знавший Леонида Васильевича по работе в районной конторе «Заготзерно», предложил ему возвратиться в оккупированный Борисов, попытаться устроиться на работу и ждать указаний подпольного райкома. Такое же задание получил и Касперович, только пока он должен был оставаться в своей деревне.

На десятый день после захвата фашистами Борисова мы вернулись домой. В скором времени Леонид Васильевич пошел работать грузчиком на канифольную фабрику, где гитлеровцы наладили производство смолы.

На улицах Борисова были вывешены приказы фашистских властей, предлагавшие всем членам партии в трехдневный срок явиться в комендатуру и зарегистрироваться. Леонид Васильевич и мать долго обдумывали, как им быть.

Мать хотела, чтобы он немедленно уходил из города. Леонид Васильевич, наоборот, считал, что не вправе покидать Борисов, не выполнив задания секретаря райкома партии.

Как-то поздно вечером отец (так я обычно называл своего отчима) аккуратно завернул свой партийный билет в провощенную бумагу и позвал меня в кладовую. Там, в узком отверстии между крышей и толстой балкой, он его и запрятал на моих глазах.

— Запомни это место, сынок. Если я погибну, не доживу до нашей победы, сдай билет в горком партии. Помни, самое дорогое для коммуниста — его незапятнанная партийная совесть.

Дважды ходил Леонид Васильевич в Велятичи к Касперовичу, чтобы узнать, где находится секретарь райкома. Но тот тоже ничего не знал.

В третий раз отец пошел в Велятичи в середине августа и по дороге узнал страшную новость: Касперовича и других патриотов, проводивших активную работу по развертыванию партизанской борьбы, выследили предатели и выдали гестаповцам. Через несколько дней после ареста всех их расстреляли.

Вскоре Ярош сам нашел отца. О чем они всю ночь проговорили у нас в доме, я, конечно, не знал. Мы с моим другом Сашей Климковичем далее и не догадывались, что райком партии разворачивает в городе большую подпольную работу.

Переполох на автостраде

Ровная и прямая, как стрела, автострада Москва — Минск с первых же дней войны стала свидетелем жестоких сражений. Большой танковый бой произошел на этой дороге под Борисовом 30 и 31 июня 1941 года.

Двое суток наш танковый полк сдерживал натиск фашистских бронированных полчищ, стремившихся с ходу захватить мост через Березину. День и ночь на автостраде стоял сплошной гул от разрывов снарядов и рева моторов. А когда 1 июля фашистам удалось прорваться к реке, от самого Жодино до Борисова дорога была усеяна сгоревшими и подбитыми танками, на магистрали зияли воронки, подступающий к ней лес был выжжен.

Наспех залатав поврежденную дорогу, немцы мощными тягачами оттащили в лес и свезли в одно место около тридцати негодных машин. Вся эта изуродованная техника представляла собой своеобразное танковое кладбище, никем первое время не охраняемое.

Мы с Сашей лежали в обгоревших кустах и наблюдали, как по автостраде беспрерывным потоком двигались на восток фашистские войска. Вот на большой скорости промчалось около полсотни легких танков, а за ними в открытых кузовах тупорылых грузовиков проехала какая-то пехотная часть, потом пронеслись мотоциклисты, за ними опять танки…

— Смотри, — толкнул меня в бок Саша, — наших пленных ведут.

Я взглянул направо и увидел колонну красноармейцев, которых конвоировали около тридцати гитлеровцев. Военнопленных, по всей вероятности, вели в Борисовский концлагерь из Жодино или из Смолевич. Некоторые из них — изможденные, худые — едва переставляли ноги. Их заботливо поддерживали товарищи.

Но что это? Пленных догнала серая открытая легковая машина. Поравнявшись с последним рядом, она резко затормозила, взяла поворот влево и на малой скорости медленно поползла вдоль колонны. Рядом с шофером сидел холеный офицер в фуражке с высокой тульей и в накинутом поверх мундира легком прорезиненном плаще. Вытащив из кобуры небольшой пистолет, он на ходу начал целиться в кого-то из красноармейцев. По рядам пленных пронесся возмущенный ропот. В это время сухо щелкнул выстрел, и один из красноармейцев замертво упал к ногам своих товарищей.

Через десять метров фашист повторил свою забаву, и еще один красноармеец рухнул на разогретый июльским солнцем бетон.

— Зверь лютый, а не человек. Чтоб его первой пулей на фронте скосило, — с дрожью в голосе проклинал фашиста Саша.

Слезы душили нас обоих. Мы уходили от дороги в лес, а перед глазами стояла страшная картина расправы над двумя советскими солдатами.

— Танки! — вдруг вскрикнул Саша. Мы и не заметили, как наткнулись на обгоревшую бронированную машину. — Гляди сколько. Раз, два, три, четыре… — начал он считать. — Давай посмотрим, может, найдем что-нибудь.

Заглянув через открытый верхний люк внутрь одной машины, Саша крикнул:

— Здесь все искорежено снарядами. Залезай на другой.

Выбрав совсем необгоревший немецкий танк, я вскочил на гусеницу и в один миг оказался в кресле командира экипажа. Крутанул деревянную ручку, прикрепленную к зубчатому колесу, и не поверил своим глазам: громадная железная башня вместе с пушкой и креслом, в котором я сидел, легко и плавно повернулась в другую сторону.

— Сюда! Сюда! — позвал я друга.