Уезжающие и остающиеся (сборник), стр. 16
Хозяйка понесла в дом варенье. Я хотела помочь, она сказала:
– Сиди, отдыхай. Завтра по банкам будем разливать.
Нагнулась над тазом – маленькая такая. Крякнула, подняла таз и потащила перед собой к ступенькам.
А я осталась во дворе.
В деревне было тихо. И эта тишина была густой, уютной. Она точно обволакивала тебя, как одеяло.
В тишине иногда раздавались голоса (слов было не разобрать), или скрипела калитка, или что-то стучало: тюк, тюк. Должно быть, кололи топором дрова.
Хозяйка выглянула:
– Скучаешь? Иди в сад, попасись, пока ещё ягоду видать…
Я вышла в сад.
Оттуда хорошо было видно улицу. Скрипнула Катина калитка, на улицу вышел Лёнчик.
Я видела в сумерках, что у него, точно, порваны обе сандалии. Одна сильно хлопала при каждом шаге. Лёнчик присел на корточки и стал заново привязывать шнурок. Потом потопал ногой и, видно, остался доволен, что так хитро подвязал сандалию.
Он пересёк дорогу и прошёлся мимо нашего забора, медленно так. Я видела, что ему не хотелось отсюда уходить. Дошёл до куста, постоял – и двинулся мимо забора в другую сторону.
Он надеялся, что мы увидим его – и позовём.
Очень ему хотелось, чтоб его позвали. А то ведь получалось несправедливо. Человек, с которым ты столько болтал в сети, вдруг объявляется в твоей деревне. Но встреча получается какой-то дурацкой. Серёга сказал – недоразумение…
Ни разу я не чувствовала никого так остро – как будто все мысли роятся во мне самой. Костя не в счёт: Костя – мой брат.
Я стояла за забором и разглядывала Лёнчика. А он меня не видел.
Лёнчик был совсем некрасивый. Лицо от загара тёмное. Но это не тот загар, каким хвастаются в школе первого сентября. Неровный у него был загар, пятнами. И нос, и щёки, и лоб облупились – кожа везде слезала. Волосы выгорели и стали светлей лица.
Майка на Лёнчике была грязная. А на майке приколот значок – большой и круглый, целое блюдце.
На майках не носят значков. А таких значков я и вовсе не видела. На нём был какой-то пушистый зверёк. Вроде из мультфильма. А на лбу у зверька горела звезда.
Я сразу вспомнила: «Месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит».
И мне стало смешно. Царевна-животное, не пойми какое. В тишине я фыркнула, не сдержавшись.
Лёнчик вздрогнул и тут заметил меня.
Я у него спросила:
– Что это за значок?
И он так обрадовался, что с ним заговорили!
– Это, – отвечает, – звезда-енот. Процион.
Я не поняла:
– Как это: звезда – и енот?
Лёнчик говорит:
– Енот по-научному тоже процион. Вроде – недособака. И Процион – он ведь по небу перед собачьей звездой, перед Сириусом идёт. Процион вышел – значит, и Сириус следом будет…
– Кто – будет? – я путалась в новых названиях. – Как ты говоришь – собачья звезда?
Лёнчик смутился:
– Ну, Сириус – он из созвездья Большого Пса. А Процион – из Малого Пса. Вот тебе и собаки…
Он отцепил значок от майки.
– Смотри, – говорит, – он самодельный. Это мне Андрей Олегович дал. У них в институте было научное общество «Процион», и они звали друг друга енотами!
– А почему, – спрашиваю, – енот – это недособака?
Лёнчик мнётся в ответ:
– Это не я, это наши предки придумали…
Он думал, что я не верю ему.
– Я бы тебе показал Процион, – говорит, – только его сейчас нет на небе. Он зимний…
Я спрашиваю:
– А что есть?
Лёнчик отвечает, точно оправдываясь:
– Вега есть… Лебедь есть… такое созвездие.
Я перелезла через забор, и мы пошли смотреть Лебедя.
22. Рисунки в небе
Через пару минут мы были за деревней. Лёнчик потянул меня за какой-то дом, а дальше мы пробежали между чьих-то грядок, перемахнули через забор и вот уже поднимаемся на холм.
Идти было легко. Земля как будто пружинила под ногами, подталкивая вверх.
Костя вчера мне объяснял, что у нас рельеф особенный – холмы.
В городе это не очень заметно. Я даже не знала, что у нас какой-то там рельеф. А теперь думала, что где-то есть гладкие, как стол, равнины, где-то – крутые горы, а здесь у нас – холмы.
Наши места отличаются от других мест. И отчего-то мне было хорошо, что у нас есть холмы и мы ими отличаемся.
Быстро темнело. Смотришь на небо – только что не было звезды, и вот она уже есть. Глядишь на неё, любуешься – а тут и другие проявляются в темноте; не знаешь, на которую смотреть.
И на нас, мне казалось, тоже кто-то смотрит.
Я чувствовала, что мы не одни.
То ли из космоса кто-то на нас глядел в свои приборы. То ли само небо смотрело всеми своими звёздами.
В древности люди думали, что звёзды на небе нарисованы. Точнее, они говорили: «на небесном своде». А свод – это же, получается, купол? Вроде как закруглённый потолок?
Но небо над нами не казалось потолком. Оно было глубоким, объёмным. Над головой стояла бесконечная перевёрнутая глубина, и ясно было, что от одной звезды к другой, соседней, ещё лететь и лететь – дальше, выше…
Лебедем оказалось сразу несколько звёзд. Только стемнело – они сразу проявились, и я смогла их рассмотреть. Их можно было соединить прямыми линиями так, чтобы в небе получился крест. Лёнчик сказал, что это туловище и раскинутые крылья. Совсем не трудно добавить ещё линий, чтобы получился лебедь.
Древние люди были мастера проводить хитрые линии. Это же надо было додуматься, что у Большого и у Малого Ковша есть головы, туловища и лапы. Кто-то первым назвал их Медведицами… И все с ним согласились…
Лёнчик научил меня по двум Медведицам находить Полярную звезду. А как искать разные другие звёзды, я не запомнила, хотя он тоже объяснял.
Звёзд было бессчётное число. Все вместе они тихо звенели. Хотя, должно быть, это звенела какая-то мелкая ночная живность. Наши земные насекомые пели свою песню.
Лёнчик тыкал в вышину пальцем и говорил, сколько до какой звёзды световых лет и сколько это будет в пересчёте на земные километры. Он называл звёзды по именам – Денеб, Альтаир и ещё много-много названий. У меня голова кругом шла. Я снимала очки, протирала подолом платья, чтобы лучше разглядеть, куда он показывает.
С ума сойти, сколько он всего знал. Сама я только и могла бы сказать, что платье в невесомости не наденешь. А косички стояли бы, как антенны. Да и то это не я первая сказала, это мама…
«Ой, мама!» – подумала я.
– Мама с Костиком, – говорю, – уже, наверно, вернулись. А меня нет!
И мы побежали назад в деревню.
23. Обида
Мама у калитки меня ждала, в темноте.
– Это, – говорит, – что-то новое.
Я не поняла: где – новое? Что?
А мама сразу спрашивает:
– Что же ты не сказала, что хочешь пойти с мальчиком гулять?
А у самой слёзы из глаз.
– Ленка, – говорит, – ты же ещё маленькая девчонка! А уже обманывать умеешь.
Я вконец растерялась:
– Как – обманывать?
Мама в ответ:
– В деревне разве скроешься? Мы с Костей шли по улице – нам человек пять сказали: «Ваша Лена с Лёнчиком в луга пошла!» Что, думаю, за ерунда? Дома Ленка, сейчас я её увижу! Кинулась я во двор, в сад – нет тебя. И Анне Ивановне ничего ты не сказала, молча ушла… С тем Лёнчиком, который бил вас вчера с дружками… Нога у тебя, мол, ещё болит после вчерашнего.
Мама схватила меня за плечи:
– Слушай, ну зачем ты сказала, что нога болит? У меня душа не на месте. Думаю: мало ли что эта тётя Света говорит, а в городе обязательно надо будет к хирургу записаться, рентген сделать. А ты обманула меня! Значит, понимаешь, что гулять с этим мальчиком не нужно? Что я не пустила бы тебя, если бы ты сказала правду… Он же вчера приходил – я и не позвала вас. Иди, говорю, к своим товарищам. А от Кости с Леночкой что тебе нужно, спят они уже…
Костя вскидывается:
– Когда он заходил?
Мама в ответ:
– Да вчера, поздно. Я перед сном вышла на двор – а он стоит у забора. Вас спрашивает. Я ему говорю: а ты сам-то кто будешь? А он: я, мол, Лёня, Светиков. И нос утирает кулаком. Гляжу на него – грязный, нечёсаный…