Облачный полк, стр. 32

Странно, но интерес к ловле не пропал совсем, наоборот даже: чем больше я добывал из-подо льда красноперых зеленых хищников, тем большую радость я испытывал. Сначала я думал, что это все от жадности. Ведь мы рыбачили не просто ради удовольствия, мы пополняли запасы – рыба должна была помочь семье Саныча дотянуть до лета. Но почти сразу я понял, что дело не только в запасах. Они, конечно, очень важны, однако не это главное. И не азарт – мне совсем не хотелось обойти Саныча по количеству выловленной рыбы… Просто…

Я никак не мог понять. Тупое вроде бы занятие, но что-то в нем… Первобытное что-то. В голове совсем никаких мыслей. Звон, разлитый в зиме, как-то сам собой соединился со звоном в моей голове, мои мысли обратились в морозный песок.

Горки рыбы вокруг наших ящиков росли, Саныч выглядел довольным. Мы наудили уже килограммов по пять, а то и больше, но останавливаться Саныч явно не собирался – он подсекал, и выуживал, и снова подсекал, каждый раз хмыкая и сплевывая в сторону.

Я тоже увлекся и потерялся, подсекал и вываживал, и когда на крючок никто не сел, я удивился. Я несколько раз дернул удильником, но поклевки не последовало. Поглядел на Саныча: он энергично работал удочкой – и ничего.

Рыба исчезла.

– Всю, что ли, выловили? – спросил я.

– Не, что ты, всю не выловить. Похоже…

Саныч наклонил голову ко льду, выставил из-под шапки красное ухо и прислушался. Я тоже прислушался, но Саныч сделал мне жест рукой, чтобы я тряс удильником помедленнее.

– Окуни разбежались, – прошептал Саныч. – Понимаешь?

Я помотал головой.

– Кто-то покрупнее приплыл!

– Щука?

Саныч пожал плечами. Я затаил дыхание и почувствовал, как из неизвестной глубины поднимается рыбина. Обязательно похожая на акулу, с длинной острой мордой, с зубами и пятнистой золотой чешуей. Длинная, как бревно, с немигающими черными глазами, с широким хвостом, продвигаемая сквозь толщу воды призрачными движениями грудных плавников. Рыба. Щуки вроде как вырастают до огромных размеров. Одна женщина мыла в реке посуду, и щука откусила ей руку по локоть; правда, это Саныч рассказывал, может, и врал. Но все равно, рыбалка приобрела новое качество: я вдруг подумал, что теперь не только мы охотники, теперь и на нас тоже вдруг охотятся, что лед может лопнуть, на воздух покажется пасть, клыкастая щучья голова, рыбина ухватит меня за ногу и потянет в воду.

– Держи удочку крепче, – посоветовал Саныч. – Только на руку не наматывай, а то если схватит, кожу сорвет. Вообще, хорошую щуку взять совсем неплохо, пожарили бы…

Но щука не шла. Саныч менял игру, опускал блесну к самому дну и поднимал к поверхности, колдовал удильником, совсем как дирижер в клубе, но рыба взаимностью не отвечала.

Я стал подражать ему, но успехов особых не добился – блесна бессмысленно болталась, переваливалась под водой, как дохлая. К тому же у меня с непривычки заболело запястье на правой руке, боль возникла тупая, она отдавалась в пальцы и выше, в локоть. Поэтому я положил удочку на лед и стал разминать кисть, сжимая и разжимая кулак.

По коже забегали колючие искры, я сунул ладонь в снег, стряхнул, взял удочку. Блесна застряла. Потянул осторожно. Леска натянулась.

– Зацеп, – сказал я. – Там коряги, наверное.

– Тихо… – еле слышно сказал Саныч. – Тихо! Это она…

Саныч осторожно приблизился к моей лунке, отобрал удочку у меня, подергал.

– Не, не зацеп, – Саныч улыбнулся. – Зацеп я сразу определяю – он глухой. Это рыба. Блесну схватила – и на дно. Сейчас мы ее рассердим…

Саныч принялся мелко дергать удильником. Я на всякий случай взял пешню – если щука появится, хорошенько треснуть ее по башке. Но рыба не двигалась.

– Сидит, зараза, – Саныч топнул по льду. – Кто кого, значит, решила… Ладно, сама, дура, напросилась.

Саныч перехватил удочку покрепче и стал прыгать на льду вокруг лунки.

Ничего.

Попрыгал-попрыгал, остановился, подергал.

– Забавно…

Саныч сел на лед.

– Гранату бы… – сказал я.

– Гранату нельзя, – пробормотал Саныч. – Лед поломает… ладно, ладно…

Саныч набрал воздуха, наклонился над лункой и крикнул в воду. Это неожиданно подействовало – леска натянулась. Саныч вскочил на ноги и тут же свалился обратно: его руку быстро втянуло в лунку по плечо.

Саныч покраснел. На лице у него возникло веселое и удивленное выражение, такого развития событий он явно не ожидал. Я зачем-то схватил его за ногу – испугался, что сейчас лед треснет и Саныча втянет под него. От этого мне стало смешно, что потом в учебниках напишут: героя-партизана утащила на дно огромная щука.

– Сейчас руку оторвет, – сказал с удовольствием Саныч. – Килограмм двадцать, не меньше! Придется бросить, а?

– Бросай.

– Бросаю!

Но Саныч не бросил. Он лежал на льду еще минут пять, не меньше. Охал, крякал, стучал кулаком и скрипел зубами.

Все-таки отпустил. Вытащил из-подо льда руку, стряхнул воду. Поперек пальцев шла красная борозда от лески.

– Сом, наверное, все-таки, – сказал он. – Его повадки. Все равно не вытащили бы такого. Ладно, пусть растет, в следующий раз поймаем.

Саныч счастливо вздохнул, поглядел в воду.

– Хорошо порыбачили… – Он улыбнулся, с рукава его полушубка капала вода. – И окуня взяли, и в конце тоже. Теперь и домой можно. Вечером будем окуней в печи жарить. Здорово!

Я стал собирать распрыгавшуюся рыбу. Некоторые окуни были еще живы; я ловил их, бросал в ящик, а они растопыривали перья, не хотели лезть, царапались колючками. Саныч рыбу не собирал, стоял над раскрытым ящиком, смотрел почему-то на противоположный берег, пустынный и высокий, пара кустов всего. Я тоже посмотрел, однако ничего интересного не увидел – берег как берег.

А Саныч вдруг отставил ящик и полез на косогор, наверх. Взбирался долго, глубоко проваливаясь в снег, съезжая назад в осыпях, но все-таки упрямо добрался до края, помахал мне рукой, перевалился за горизонт и исчез. Снег сливался с белым небом, склон был ровный, так что различить линию перехода было тяжело. В ящике вздрагивали еще не уснувшие окуни, пела зимняя тишина. Саныча все не было и не было.

Глава 9

Конечно же, я не уснул. Саныч храпел на своем топчане громко и счастливо. Громче только часы его тикали. Они висели на палке, торчащей из стены, светились зеленым фосфорным светом и чуть покачивались, когда Саныч начинал ворочаться.

Я думал. Это был первый эшелон, на который брали меня, до этого я только в разведку ходил, ну да еще пара мелких акций. А тут эшелон сразу! Есть о чем подумать…

Да и день случился беспокойный, как перед праздником.

Вчера с утра приходили от соседей, с востока, приносили батареи в огромных военных мешках, такие с парашютом сбрасывают. Сидели целый день у Глебова, думали, пищали и потрескивали рацией. Саныч тоже молчал, ходил с серьезным видом и два раза проверял оружие.

Все чего-то ждали. Видимо, пришло большое время. Наступление. Армия готовилась к броску на запад, и мы готовились ее поддержать. Саныч ходил в штаб на совещание. Потом снова чистили оружие, уже остервенело. Саныч проверял и свое и мое.

Заглянул Ковалец. Налегке, с кобурой на поясе, выбрит чисто и румянец, как у девушки. Улыбнулся – зубы белые-пребелые. Говорят, когда он в партизаны уходил, зубного порошка взял на три года. И щетки – щетки он сам делает из кабаньей щетины.

– Привет, оборванцы! – Ковалец зевнул. – Завтра вас тоже, кажется, с нами берут… Смотрите там, осторожнее, берегите портки, когда еще горячую воду встретим.

– Это точно, – кивнул Саныч. – Ты, Ковалец, все правильно сказал, воды горячей трудно найти. Обмывать тебя холодной придется.

Ковалец усмехнулся.

– Хотя и не придется вовсе, – продолжил Саныч. – Ты же с нахалкой идешь? Опасное дело: пух – и в лапшу.

Саныч презрительно поковырял в носу.

– Мамке-то письмо написал? – спросил Саныч. – Давай, я передам. Не переживай, скажу все как надо – пал смертью храбрых, но навсегда останется в сердцах своих товарищей как образец мужества и красоты.