Балтийская легенда, стр. 20

И, обратившись к адъютанту, генерал приказал:

— Господин поручик, проводите обе делегации до моста.

— Слушаюсь! — и звякнули шпоры.

— Каков ваш ответ о сдаче крепости? — спросил фейерверкер.

— Я такое предложение принять не могу, — заявил Лайминг и покинул комнату.

Ровно в два часа пополудни на Комендантский остров обрушился новый шквал огня и металла.

Свеаборгская тетрадь

При сборе материалов о легендарных событиях на Балтике автору удалось найти очевидцев, родных и друзей участников восстания на «Памяти Азова». А о том, что произошло в Свеаборге, свидетельствовали лишь архивные документы. Хоть бы одно слово живого человека!

Как-то я навестил давнего знакомого — старого учителя рисования, завзятого краеведа, коллекционирующего, по его выражению, и древние черепки, и кружева, сплетенные еще при лучине, и документы… Учитель давно на пенсии, живет в одном из подмосковных поселков. Я поведал ему о своем затруднении. Старый художник оглядел ряды пухлых папок на самодельных стеллажах и улыбнулся:

— Кажется, помогу вам. Но надо поискать…

Действительно, через несколько дней я получил по почте бандероль. В ней оказалась тетрадь с обтрепанными, обгоревшими краями, без обложки и первых листков. К тетради была приложена записка старого художника:

«Один из моих учеников, офицер морской пехоты, нашел этот дневник во время прорыва блокады Ленинграда в полуразрушенном домике под Ораниенбаумом. Зная мое пристрастие к истории, он прислал его мне в подарок. Автор записок неизвестен. На мой взгляд, то был офицер-неудачник, не нашедший себе места ни среди восставших, ни среди тех, кто отстаивал царский режим. Надеюсь, что его свидетельство все же будет вам полезным».

Я прочитал дневник. Да ведь это же то, чего мне не хватало!

«Судьба распорядилась мною так, что я нежданно-негаданно оказался свидетелем событий, кои вновь потрясли Россию.

По своей натуре я не создан для решительных действий, хотя пошел по военной стезе. И нынешние события это подтверждают. Что-то в российской действительности происходит не то. Но что? Почему столько крови, неповиновения народного? Вот хоть сейчас здесь.

После адской канонады 18 июля я уснул далеко за полночь. Шум прибоя действовал успокаивающе. Перед самым рассветом меня разбудили людской гомон, разноязычная речь. Осторожно выглянул в окно. У пристани отчетливо вырисовывались на фоне голубевшего неба надстройка и труба парохода. Я сразу узнал «Выстрел», принадлежащий артиллерийскому ведомству. С палубы парохода черной вереницей сходили вооруженные гражданские люди. Их с восторгом встречали солдаты. То прибыли из города финские красногвардейцы, человек двести.

Да, пожалуй, классы не знают национального различия. Каждый из них тянется к родственному себе. Вот пример: финские рабочие пришли на помощь русским мужикам, одетым в шинели, и тут налицо единение. А намедни в Офицерском собрании говорили о финской белой гвардии, ругали ее, обвиняли в национализме. Где она сейчас? Видел я этих лицеистов и студентов с белыми шарфами через плечо. Только пальцем наши поманят, они тут как тут, по своим же финнам стрелять начнут, вот в этих самых рабочих, что прибыли в Михайловский форт.

…Проснулся от грохота орудийных залпов. Земля ходила ходуном. Невольная тюрьма наша подпрыгивала при каждом выстреле одиннадцатидюймовых мортир Бастаковской батареи. Им вторил средний калибр. Когда перезаряжают орудия, слышится тугой стук пулеметов. Это здорово придумано: ни минуты передышки не дают мятежники.

Активнее вчерашнего велся огонь и с Комендантского острова. Слышалась ружейно-пулеметная стрельба с Лагерного: туда, видимо, высадили пехоту. И теперь Михайловский остров оказался под обстрелом с двух сторон. Но эффект от того малый. Если ничего особого не произойдет в ближайшие часы, то генералу Лаймингу придется выбросить белый флаг.

Мы не знали тогда, что у коменданта были надежды на спасение и он откладывал сдачу крепости. Дело в том, что утром в Гельсингфорс пробился из лагерей поезд командира 22-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Зальца. С ним прибыл батальон пехоты с четырьмя пулеметами. Немедленно была направлена телеграмма главнокомандующему с просьбой прислать эскадру надежных кораблей. Около двух часов дня пришел ответ: к Свеаборгу вышли броненосцы «Слава», «Цесаревич» и крейсер «Богатырь».

Именно в это время солдаты принесли нам обед в котелках. Не могу без улыбки вспомнить, как господа офицеры брезгливо приняли такую пищу в солдатской посудине. Но, как говорится, голод не тетка. Пришлось похлебать щей простых да кашу съесть.

В два часа пополудни вновь началась баталия. Неподалеку от наших домиков разорвался снаряд. Потом в двухстах метрах — второй. Явная «вилка»! Последовавшие затем разрывы не оставили сомнения, что по Михайловскому острову заговорили полевые пушки. Слежу за выстрелами: так и есть, стреляют с Лагерного острова. Как потом выяснилось, на оставленном мятежниками острове ночью были найдены два орудия какой-то армейской батареи. Они сейчас стреляют безнаказанно. Видимо, в грохоте канонады повстанцы их не замечают.

Мои размышления прерывает страшнейший взрыв.

Крыша домика снесена. Все мы, полуоглохшие, обсыпанные штукатуркой и опилками, валяемся на полу. Долго не можем понять, что произошло.

— Не иначе, как пороховой запас взлетел! — предположил кто-то.

Догадка подтвердилась. Над лощиной, где в деревянном сарае было приготовлено для отправки в Кронштадт 3482 пуда дымного пороха, поднялась черно-бурая волна. Будто море встало дыбом. Горизонта не видно. Дым и гарь медленно оседали, сквозь них чуть проглядывало солнце, словно произошло затмение, и мы смотрели на светило сквозь закопченное стекло.

Причина взрыва так и осталась загадкой. От кого узнаешь? Все, кто оказался поблизости от злополучного склада, погибли или искалечены. Думаю, именно снаряд с Лагерного принес столько бед.

В Михайловском форту началась страшная суматоха. На носилках и шинелях из лощины стали выносить раненых. Нескольких принесли в тень под стены нашего домика. Поддерживаемый двумя артиллеристами, к нам на веранду пришел Емельянов. Он был бледен. Китель расстегнут, нижняя рубашка залита кровью. Прибежал фельдшер и начал было делать перевязку.

— Не беспокойтесь, мне помогут товарищи, — сказал мятежный подпоручик. Указывая на раненых солдат, он добавил: — Вот их перевяжите.

Фельдшер настаивал, заявляя, что его долг в первую очередь оказывать помощь офицеру. Но Емельянов был неумолим, и тому ничего не оставалось делать, как поспешить к раненым солдатам. Сопровождавшие Емельянова артиллеристы бережно разрезали на нем рубашку, начали неумело бинтовать шею и грудь своего командира. Запыхавшись, прибежал Коханский.

— Аркадий, что с тобой? Ты жив?

— Как видишь… Не волнуйся. Пустяки, — ответил тот.

— Хороши пустяки! Сколько крови потерял! — Коханский опустился на колени и стал помогать делать перевязку.

К нам в крепость Емельянов и Коханский прибыли в прошлом году, после окончания Михайловского артиллерийского училища. И всегда неразлучны. Я им даже завидовал. Ведь за все годы службы я не нашел настоящего друга. Были приятели, собутыльники. И только…

К раненому сбегаются солдаты. Все встревожены случившимся, но лица светлеют, когда убеждаются, что их вожак жив.

— Евгений Львович, — говорит Емельянов. — Распорядитесь усилить обстрел Комендантского. Поверните восточную батарею против полевых орудий противника на Лагерном и подавите огонь.

Коханский поспешно удаляется. Вскоре огонь с Михайловских батарей усиливается. Крепчает он, впрочем, и с противоположной стороны.

— Товарищи, — обращается Емельянов к двум фейерверкерам. — Надо людей рассредоточить. Выведите на Александровский остров пехотинцев, красногвардейцев. Эвакуируйте туда раненых. Как бы новая беда не стряслась, везде боеприпасы лежат. И обстреливается в основном наш остров. Здесь оставьте только батарейных да небольшое стрелковое прикрытие.