Заговор против Ольги, стр. 7

10

С первыми лучами солнца в шатре княгини Ольги появился отец Григорий. Он, как всегда, спокоен, его движения размеренны и неторопливы. Но Ольга сразу заметила в глазах священника тревожный блеск.

— Что случилось, святой отец? — спросила она.

— Крепись дочь моя, твои несчастья только начинаются, — опустив глаза, тихо сказал Григорий. — Проклятые язычники, враги Христа и нашей святой веры, жаждут твоей погибели.

Он ожидал увидеть в глазах княгини страх, смятение, надеялся услышать стенания и мольбы о помощи, только ничего этого не произошло. Ольга лишь прищурила глаза, плотно сжала губы и пристально глянула на священника.

— Что известно тебе, святой отец? — некоторое время помолчав, спросила она.

— Сегодня ночью у воеводы Ратибора была рада. И твои военачальники замыслили против тебя заговор, воеводы не хотят признавать тебя своей княгиней. Страшись их, дочь моя.

Вскинув бровь, Ольга с интересом посмотрела на священника.

— Заговор, святой отец? Откуда знаешь об этом?

— Мой сан позволяет мне видеть и знать то, что не дано другим, — многозначительно ответил Григорий.

Ольга усмехнулась.

— О воеводской раде ты не можешь знать ничего, святой отец. На ней присутствовали лишь язычники, причем самые закостенелые из них. Так что на раде не могло быть ни одного твоего соглядатая, и решение воевод навсегда похоронено в их душах.

Легкий румянец залил щеки священника.

— Твои воеводы никогда не смирятся с тем, что над ними стоит женщина, — убежденно произнес он. — Не сегодня так завтра, не завтра, так через год кто-то из них захочет стать великим князем. И тогда горе тебе, дочь моя. Так начинай рубить головы змеям раньше, чем они примутся жалить тебя.

Священник в упор глядел на Ольгу, его голос звучал страстно и проникал в душу. Княгиня отвела взгляд в сторону, поправила на коленях складки платья.

— Никто из смертных не ведает собственной судьбы, — ответила она. — Неизвестна она ни мне, ни даже тебе, святой отец. Но я твердо знаю одно: воеводы исполнят предсмертную волю моего мужа и признают меня великой княгиней. А надолго ли, покажет время и мои дела. Наши дела, святой отец, — с улыбкой добавила она.

В ответ Григорий распахнул полог княжеского шатра. Ольге стали видны стены Искоростеня, раскинувшиеся вокруг древлянского града леса и болота, тень фигуры часового, стоявшего рядом с входом в шатер.

— Взгляни на этого воина, дочь моя, — сказал Григорий. — Скажи, кто он? Верный страж, оберегающий твой покой, или надежный тюремщик, не спускающий с тебя глаз? Откуда знаешь, что прикажут ему твои воеводы вечером или через день? И что бы они ему ни велели, он послушает их, а не тебя. Поэтому повторяю тебе еще раз: бойся своих воевод, никогда не забывай, что самый лучший враг — мертвый, особенно если он язычник.

Ольга не спеша повернула голову, и на ее лице Григорий увидел непонятную для него усмешку.

— Святой отец, ты возбужден и дрожишь. Вижу, что ты волнуешься. Напрасно. Наверное, ты просто устал или плохо спал, и поэтому советую тебе отдохнуть. А для будущего запомни следующее — я никогда не выступлю против своих воевод. Ибо я и они одно целое — Русь. А теперь ступай, тебе надобно отдохнуть и успокоиться.

Перекрестив Ольгу, Григорий опустил голову и, шепча под нос молитву, с достоинством покинул княжеский шатер. Откинувшись на спинку кресла, Ольга с иронической улыбкой проводила его глазами. И хотя уста бывшего центуриона шептали святую молитву, его мысли в эту минуту были заняты совсем другим. Неужто он ошибся в характере духовной дочери? Куда девались ее покорность, послушание, кротость? Откуда эта жесткость, уверенность в себе, дух противоречия? Где та глина и тесто, из которых он собирался лепить послушную его собственной воле куклу? Может, за многие годы, проведенные им на Руси, он так и не постиг до конца таинственную русскую душу? Хорошо, пусть будет так, но зато он отлично знает душу женщины-матери, которая везде одинакова. И какой бы для него загадочной ни была великая русская княгиня Ольга, она всего-навсего обыкновенная мать.

11

Растянувшись неровной цепочкой, за Эриком следовали варяжские жрецы-дротты, старейшие и наиболее чтимые викингами его дружины. Впереди шли князь Лют с сыном, которые и вели гостей на старое варяжское капище, в священную дубраву. Там первый полоцкий князь из рода варягов Регволд молился Одину, туда и сейчас еще ходили те, кто верил в силу и могущество старых заморских богов.

Тропинка вилась среди густых камышей, ее можно было рассмотреть лишь с помощью зажженных факелов, которые несли сопровождающие князя Люта дружинники. Тропа привела на небольшой островок среди болот, часто заросший вековыми деревьями. На краю священной дубравы виднелось четыре деревянных столба, поддерживающих высокую крышу. Под ней стояло вбитое в землю кресло для князя Люта, длинные деревянные скамьи для остальных участников торжества. Перед навесом огромными камнями-валунами была огорожена небольшая круглая площадка, посреди которой уже ярко пылал жертвенный костер. Вокруг него располагались большие, грубо вытесанные из камня и дерева фигуры варяжских богов-идолов, языки пламени играли на их угрюмых, жестоких лицах. Возле костра сновала вещунья Рогнеда, вдова недавно умершего последнего полоцкого дротта. Прибывшие варяжские жрецы сразу подошли к ней, принялись расставлять у огня принесенные с собой чаши и кубки, корчаги и бочонки с медом и вином. За оградой из камней слышался визг свиней и блеяние баранов, которых слуги притащили на спинах для жертвоприношения.

Вещунья Рогнеда ударила в било, и все дротты собрались вокруг костра. Князь Лют уселся в кресло, остальные пришедшие расположились на скамьях. Все смолкло, лишь гудело пламя жертвенного костра. Старший из дроттов стал к огню, повернулся лицом в сторону своей далекой родины, воздел к небу руки.

— О боги, — громко раздался в тишине его голос, — услышьте меня! Услышь меня, повелитель бурь и ветров Один! Услышь меня ты, мудрая и добрая Фригга, его жена! Взываю и к тебе, вечно живущий в пещере и мечущий огненные стрелы Тор, их сын! Боги, услышьте меня, дайте совет своим детям!

Прищурившись на огонь, Эрик рассеянно вслушивался в голос дротта. Происходящее вокруг будто перенесло его на холодную скалистую родину: бывший ярл Регволд знал, где выбрать место для священной дубравы и капища. На этом островке все было так, словно ты не в славянских болотах, а на берегу моря в окрестностях Упсалы: те же вековые деревья, мшистые глыбы-валуны, запах воды и мерный шепот волн, набегающих на берег. О милая, далекая родина, способная рождать только отважных воинов-викингов и рассылающая их потом в погоне за счастьем по всему свету…

Умолкнувший на полуслове голос дротта, пробежавший по скамьям громкий шепот заставили Эрика открыть глаза и забыть обо всем на свете. В нескольких десятках шагов от островка посреди небольшой заводи, свободной от камыша, виднелись очертания стоявшей прямо на воде человеческой фигуры. Ярко светившая луна позволяла рассмотреть на ней серебристую чешуйчатую кольчугу, варяжский шлем, длинное копье в руках. Но дым от костра, сносимый ветром в направлении заводи, временами обволакивал фигуру так, что становились видны лишь ее смутные контуры. Подавшись корпусом вперед, Эрик до предела напряг зрение. Кто из богов, услышав заклинания старого дротта, принес им знамение? Тор, Ниорд, Глер? Словно отвечая на его вопрос, стоявшая на воде фигура медленно развернулась, подняла над головой руку с копьем. И Эрик с замиранием сердца увидел на шлеме бога длинные острые рога. Неужели сам Один прилетел к ним на крыльях ветров?

А фигура, искрящаяся в заливающем ее лунном свете, колеблющаяся в обволакивающих заводь клубах дыма, бросила копье. Эрик быстро поднял голову. По расположению луны и звезд он сразу определил, что копье полетело острием в сторону древлянской земли. Что ж, боги ясно выразили свою волю. Будто желая исключить всякие сомнения, блестящая фигура снова подняла руку, в которой уже сверкала боевая варяжская секира. И ее лезвие снова смотрело по направлению древлянской земли. В таком положении фигура простояла несколько мгновений, пока набежавшее на луну облако не погрузило все в темноту. Когда же лунный свет опять залил болото и остров, фигура исчезла. Камыши и заводь были пусты, мертвая тишина висела над священной дубравой. А может, все это Эрику только почудилось? Возможно, это совместная обманчивая игра света и воображения?