Стихотворения, стр. 153

Как мог бы я за чашей хохотать

И яркий дар похмелья выпивать,

Когда всечасно мстительный металл

В больного сердца струны ударял?

Они меня будили в тьме ночной,

Когда и ум, как взгляд, подернут мглой,

Чтобы нагнать еще ужасней сон;

Не уходил с зарей багровой он.

Чем боле улыбалось счастье мне,

Тем больше я терзался в глубине,

Я счастие, казалося, привлек,

Когда его навеки отнял рок,

Когда любил в огне мучений злых

Я женщин мертвых более живых.

Есть сумерки души во цвете лет,

Меж радостью и горем полусвет;

Жмет сердце безотчетная тоска;

Жизнь ненавистна, но и смерть тяжка.

Чтобы спастись от этой пустоты,

Воспоминаньем иль игрой мечты

Умножь одну или другую ты.

Последнее мне было легче! Я

Опять бежал в далекие края;

И здесь, в сей бездне, в северных горах,

Зароют мой изгнаннический прах.

Без имени в земле он должен гнить,

Чтоб никого не мог остановить.

Так я живу. Подземный мрак и хлад,

Однообразный стук, огни лампад

Мне нравятся. Товарищей толпу

Презреннее себя всегда я чту,

И самолюбье веселит мой нрав:

Так рад кривой, слепого увидав!

· · · · · ·

И я люблю, когда немая грусть

Меня кольнет, на воздух выйти. Пусть,

Пусть укорит меня обширный свод,

За коим в славе восседает тот,

Кто был и есть и вечно не прейдет.

Задумавшись, нередко я сижу

Над дикою стремниной и гляжу

В туманные поля передо мной,

Отдохшие под свежею росой.

‹· · · · · ·›

Тогда, как я, воскликнешь к небесам,

Ломая руки: «Дайте прежним дням

Воскреснуть!» – но ничто их не найдет,

И молодость вторично не придет!..

Ах! много чувств и мрачных и живых

Открыть хотел бы Джюлио. Но их

Пускай обнимет ночь, как и меня!..

Уже в лампаде нет почти огня,

Страница кончена – и (хоть чудна)

С ней повесть жизни, прежде чем она…

Февраль – апрель 1830

Исповедь

День гас; в наряде голубом,

Крутясь, бежал Гвадалкивир,

И, не заботяся о том,

Что есть под ним какой-то мир,

Для счастья чуждый, полный злом,

Светило южное текло,

Беспечно, пышно и светло,

Но в монастырскую тюрьму

Игривый луч не проникал.

Какую б радость одному

Туда принес он, если б знал.

Главу склоня, в темнице той

Сидел отшельник молодой,

Испанец родом и душой;

Таков был рок! Зачем, за что, —

Не знал и знать не мог никто,

Но, в преступленье обвинен,

Он оправданья не искал;

Он знал людей и знал закон…

И ничего от них не ждал.

Но вот по лестнице крутой

Звучат шаги, открылась дверь,

И старец дряхлый и седой

Взошел в тюрьму, – зачем теперь,

Что сожаленья и привет

Тому, кто гибнет в цвете лет?

«Ты здесь опять! Напрасный труд!..

Не говори, что божий суд

Определяет мне конец.

Всё люди, люди, мой отец…

Пускай погибну, смерть моя

Не продолжит их бытия,

И дни грядущие мои

Им не присвоить – и в крови,

Неправой казнью пролитой,

В крови безумца молодой,

Согреть им вновь не суждено

Сердца, увядшие давно;

И гроб без камня и креста,

Как жизнь их ни была свята,

Не будет слабым их ногам

Ступенью новой к небесам.

И тень невинного, поверь,

Не отопрет им рая дверь.

Меня могила не страшит.

Там, говорят, страданье спит

В холодной, вечной тишине,

Но с жизнью жаль расстаться мне.

Я молод, молод, – знал ли ты,

Что значит молодость, мечты?

Или не знал – или забыл,

Как ненавидел и любил,

Как сердце билося живей

При виде солнца и полей

С высокой башни угловой,

Где воздух свеж и где порой

В глубокой скважине стены

Дитя неведомой страны,

Прижавшись, голубь молодой

Сидит, испуганный грозой!

Пускай теперь прекрасный свет

Тебе постыл – ты слеп, ты сед

И от желаний ты отвык.

Что за нужда? – ты жил, старик;

Тебе есть в мире что забыть!

Ты жил! Я также мог бы жить!

Ты слушать исповедь мою

Сюда пришел – благодарю;

Не понимаю: что была

У них за мысль? Мои дела

И без меня ты должен знать —

А душу можно ль рассказать?

И если б мог я эту грудь

Перед тобою развернуть,

Ты, верно, не прочел бы в ней,

Что я преступник иль злодей.

Пусть монастырский ваш закон

Рукою неба утвержден,

Но в этом сердце есть другой,

Ему не менее святой;

Он оправдал меня – один

Он сердца полный властелин.

И тайну страшную мою

Я неизменно сохраню,

Пока земля в урочный час

Как двух друзей не примет нас.

Доселе жизнь была мне плен

Среди угрюмых этих стен,

Где детства ясные года

Я проводил – бог весть куда!

Как сон, без радости и бед,

Промчались тени лучших лет,

И воскресить те дни едва ль

Желал бы я – а всё их жаль!

Зачем, молчание храня,

Так грозно смотришь на меня?

Я волен… я не брат живых.

Судей бесчувственных моих

Не проклинаю… но, старик,

Я признаюся, мой язык

Не станет их благодарить

За то, что прежде, может быть,

Чем луч зари на той стене

Погаснет в мирной тишине,

Я, свежий, пылкий, молодой,

Который здесь перед тобой

Живу, как жил тому пять лет,

Весь превращуся в слово «нет»!

И прах, лишенный бытия,

Уж будет прах один – не я!