Бабочка, стр. 47
Перед самым взрывом Пабло предупреждает группу колумбийцев.
— Если хотите бежать, через несколько минут в стене будет дыра.
Поджигаем фитиль. Взрыв дьявольской силы потрясает весь квартал. Часовой сваливается на землю вместе, с вышкой. В стене образовались крупные щели, и мы видим улицу, но отверстия недостаточно широки для того, чтобы через них мог пробраться человек. Только теперь я сознаю, что пропал. Это моя судьба. Придется вернуться в Кайенну.
Невозможно описать суматоху, которая возникла после взрыва. Во дворе более восьмидесяти полицейских. Дон Грегорио знает, к кому он должен обращаться.
— Буэно (хорошо), француз. Это, я думаю, в последний раз.
Начальник караула рвет и мечет. Он не может приказать избить человека, который лежит в инвалидной коляске и, чтобы эта участь не постигла других, я громко заявляю, что всю операцию осуществил я сам. Шестеро полицейских у подорванной стены, шестеро во дворе и шестеро со стороны улицы будут беспрерывно дежурить, пока строители не замуруют стену. Часовой, который свалился с вышки, к счастью, не пострадал.
Возвращение на каторгу
Через три дня, 30 октября, в 11 часов утра, за нами являются двенадцать надзирателей с каторжных работ. Происходит короткая церемония: они должны удостовериться в личности каждого из нас. Они захватили с собой наши личные карточки, фотографии и отпечатки пальцев. После этого французский консул подписывается на документе, в котором сказано, что он берет на себя ответственность за возвращение нас во Францию. Все присутствующие удивлены дружелюбием, которое проявляют к нам надзиратели. Ни одной угрозы, ни одного резкого слова. Трое наших попутчиков, которые пробыли на каторге намного дольше нас, знают почти всех надзирателей, беседуют с ними и обмениваются шутками, словно старые добрые друзья. Майор Боррель, командир группы надзирателей, смотрит на мои ноги и говорит, что обо мне позаботятся на корабле — там нас встретит опытный санитар.
Путешествие в трюме корабля было тяжелым, в основном из-за удушающей жары и из-за того, что мы по двое были прикованы к железным цепям. Стоит рассказать только про один случай. Корабль зашел за горючим в Тринидад. Когда мы вошли в порт, английский морской офицер потребовал, чтобы с нас сняли железные цепи. Оказывается, на борту корабля нельзя заковывать человека в кандалы. Я использовал этот случай, чтобы заехать одному из английских офицеров в физиономию. Мне хотелось, чтобы меня арестовали и сняли с корабля. Но офицер сказал мне:
— Я тебя не арестую и не сниму тебя с корабля за преступление, которое ты только что совершил. Возвращение на каторгу будет для тебя достойным наказанием.
Я получил то, что мне причиталось. В каком жалком положении я оказался после одиннадцати месяцев побега! И все-таки прошлое не сотрется из моей памяти.
В считанных километрах от порта, который мы только что оставили, живет семейство Бовэн. Мы прошли невдалеке от Кюрасао, страны великого человека, епископа Ирене де Бруайн. Мы наверняка были невдалеке от территории индейцев гуахирос, — места, где я познал любовь в ее наиболее чистом и естественном виде.
А прокаженные на Голубином острове! Несчастные заключенные, которых коснулась эта ужасная болезнь, нашли в себе достаточно великодушия, чтобы помочь нам!
А бельгийский консул с его добросердечностью, а Жозеф Деге, который подвергал риску собственное благополучие ради меня! Побег провалился, но он кончился моей победой, потому что я узнал этих замечательных людей. Нет, я не жалею о своем побеге.
Вот и Марони с ее мутной водой. Мы на палубе «Маны». Тропическое солнце уже принялось жечь землю. Я вижу устье реки: мы медленно приближаемся к месту, которое я на такой скорости покинул. Мои друзья не разговаривают. Надзиратели рады окончанию утомительного путешествия. Море все время буйствовало, и теперь многим из них полегчало.
16 ноября 1934 года
За нашим приближением к берегу следят массы людей. Они с любопытством взирают на тех, кто отважился отправиться в столь далекое путешествие. Мы прибыли в воскресенье, и это послужит им дополнительным развлечением в день отдыха — здесь у них очень мало развлечений. Я слышу, как люди говорят:
— Раненый — это Бабочка. Вон тот — Кложе, а это Матурет.
В лагере выстраивают группами шестьсот человек перед казармой. Возле каждой группы стоят надзиратели. Я вижу Франсуа Сьерро. Облокотившись о подоконник, он смотрит на меня и плачет. Мы останавливаемся посреди лагеря. Офицер берет в руку мегафон:
— Ссыльные, вы можете убедиться в бесполезности побегов. Все страны задерживают вас и выдают Франции. Никому вы не нужны. Лучше вести себя хорошо здесь. Что ожидает эту пятерку? Суровое наказание: им придется сидеть на Сен-Жозефе, и весь остаток своего заключения они проведут под арестом на островах Благословения. Вот чего они добились своим побегом. Надеюсь, вы поняли. Надзиратели, отведите этих людей в дисциплинарный отсек.
Через несколько минут мы оказываемся в специальной камере дисциплинарного отсека. Сразу по прибытии я требую медицинской помощи: мои ноги снова опухли. Кложе говорит, что гипс причиняет ему боль в колене. Только бы перевели нас в больницу! Приходит Франсуа Сьерро со своим надзирателем.
— Вот санитар, — говорит надзиратель.
— Что слышно, Пэпи?
— Я болен, хочу пойти в больницу.
— Попытаюсь послать тебя туда, но после всего, что ты сделал, это почти невозможно.
Он массирует мою ногу, натирает ее мазью, проверяет состояние гипса Кложе и уходит. Нам не удалось поговорить из-за надзирателей, но его глаза выражали так много тепла, что я расчувствовался.
— Нет, ничего нельзя сделать, — сказал он мне назавтра, массируя ногу. — Хочешь перейти в общую камеру? Твою ногу связывают цепью на ночь?
— Да.
— Тогда тебе лучше перейти в общую камеру. Там тебя тоже прикуют цепью, но ты, по крайней мере, не будешь одинок. Быть в изоляции — страшное дело для тебя.
— Договорились.
Да, изоляция теперь для меня еще страшнее прежнего. Хуже всего то, что я не могу ходить.
Я снова на тропе разложения. Мне удалось на время от нее избавиться, и я порхал над морем навстречу счастью, навстречу радости быть человеком и навстречу мести. Я не должен забывать, что мне должна эта троица: Полин, «курицы» и обвинитель.
Теперь у меня одна цель: вылечить ногу. Я должен снова приобрести способность быстро ходить. Судить нас будут только через три месяца, а за три месяца может столько произойти… Один месяц пройдет, пока я начну ходить, месяц — на подготовку, а потом — спокойной ночи, господа! Курс — на Британский Гондурас. На этот раз меня не поймают.
Вчера, через три дня после нашего возвращения, меня перенесли в общую камеру. Здесь, в ожидании суда, сидят сорок человек. Одних обвиняют в воровстве, других в ограблении, третьих в убийстве. С 6 часов вечера до 6 часов утра нога каждого приковывается к общей железной балке длиной метров пятнадцать. В 6 утра с нас снимают железные цепи, и мы можем сидеть, гулять, играть в шашки. Приходят маленькими группками заключенные навестить меня и просят, чтобы я рассказал о своем побеге. Рассказ о том, что я по собственной воле оставил свое племя гуахирос, Лали и Зорайму, вызвал всеобщее возмущение.
— Что ты отправился искать, дружище? — спросил меня парижанин, который внимательно слушал меня. — Лифты? Кинотеатры? Электричество и высокое напряжение, которое питает электрический стул? А может быть, тебе хотелось искупаться в бассейне на Пляс Пигаль?
— Как же так, дружище? — продолжил вместо него араб. — У тебя две красотки, одна лучше другой, ты живешь голым на лоне природы среди симпатичных нудистов, жрешь, пьешь, охотишься; у тебя море, солнце, горячий песок и даже бесплатные жемчужины, и ты все это бросаешь, чтобы пойти, и куда, скажи мне? Для чего? Чтобы перебегать улицы, боясь быть раздавленным, платить за квартиру, портному, оплачивать счета за электричество, телефон, машину. Я тебя не понимаю, парень! Ты был в раю и по собственному желанию вернулся в ад. Я не в состоянии понять тебя. Но, как бы там ни было, добро пожаловать, и так как ты, наверно, собираешься начать все сначала, то полагайся на нашу помощь. Верно, друзья? Согласны?