Приключения Арбузика и Бебешки. Сокрушение «несокрушимых», стр. 24
Теперь, оказывается, настало время расплаты. Ни одно преступление не остаётся неотмщённым – это закон природы, столь же непреложный, как закон движения или тяготения, он только осуществляется на более протяжённых отрезках времени. Но что значат десятилетия или столетия для системы мироздания, которой движет Вечность?
Холодея от мрачных предчувствий, Сэтэн раздумывал, что ему предпринять, когда сразу зазвонили три телефона. Звонили из Нью-Йорка, Лондона и Парижа. Доверенные люди, возводившие там «колонны грядущего», новое тайное государство кучки заговорщиков, в смятении требовали немедленного приезда своих руководителей, членов Международного Магистрата Мудрости и Миролюбия.
– Тут у нас происходят странные изменения! – кричали трубки. – Наши «скрипки» теряют «струны»!
– Возьмите себя в руки! – свирепо рычал Сэтэн в ответ, прекрасно понимая жаргон шайки и надеясь ободрить перепуганных сообщников. – Обождите ещё пару дней! Совещание здесь решает главные судьбы! Наши «голуби» склевали ещё не все «зёрна»!..
Про себя лживый Сэтэн думал совсем иначе: «Ваши «голуби» уже подохли, как собаки, и я, по крайней мере, сэкономил на пище и питье… Максимум, что я могу сделать теперь, если мне удастся растоптать сопливый сброд из арбузиков и бебешек, – начать сначала, потому что агентуру сохранить не удастся, – это очевидно. Газ действует три года. Стало быть, придётся затаиться на три года, законсервировать все службы и тихо опуститься на дно океана, чтобы потом с новой энергией продолжить начатое дело… А если не удастся? Если Болдуин и Арбузик выступят вместе, их ракетный корабль, который я неосторожно когда-то подарил Дулярису, домогаясь его помощи и содействия, сотрёт Лабораторию в порошок. Они ещё не знают всех свойств этого чудесного боевого аппарата, уничтожить который не под силу пока ни одной армии мира… Может, самое лучшее было бы обменять Чиха на этот корабль, пользуясь тем, что ни Болдуин, ни Арбузик не знают всех его преимуществ?..»
Сэтэн немедля связался с начальником штаба «по проведению миротворческих действий».
– Эй, вы там! Подготовить всю авиацию и весь десантный резерв! Лаборатория берёт курс на Страну Голубых Туманов! Мы должны решительно атаковать противника!
– Возможно, Лаборатория способна идти в заданном направлении, командор, но вся «миротворческая группа» парализована. Весь наличный состав будто с ума сошёл. За последний час дюжина самоубийств на почве неопределённых страхов! Весь основной кадровый состав (начальник штаба сделал ударение на этом слове – «основной») предпринимает героические усилия, чтобы хотя бы частично восстановить боеспособность, но это пока не удаётся. Врачи подозревают какую-то новую болезнь или воздействие нервно-паралитических газов избирательного характера…
Не дослушав, Сэтэн швырнул телефонную трубку. Она не попала на рычажки и продолжала пищать, но раздосадованный босс уже думал о том, как поскорее отделаться от «всех этих недоносков и кретинов», как он всегда называл своё окружение.
Наступал конец. Казалось бы, теперь, когда главный козырь противника – Чих действительно погиб или попал в его руки, когда довольно было небольшого напряжения сил, чтобы вновь одержать победу, Сэтэн чувствовал, что он не в состоянии принять нужного решения, а если и примет, оно будет неисполнимым.
«Основная моя ошибка – неправильный выбор типа для мультиплицирования гомункулусов! Тип, на который я поставил или на который меня вынудили поставить негодяи, слишком подл, слишком заносчив, слишком жаден и слишком труслив!..»
Всё стопорилось, распадалось и рассыпалось, как пепел… Отлаженный механизм кругом стал давать роковые сбои. Его полная остановка была вопросом совсем немногих часов.
«А не бросить ли мне всё это? – явилась мысль, которая рано или поздно приходит в голову всякому авантюристу. – Не драпануть ли, пока не поздно?.. Скверная игра не стоит моего участия! Провалитесь вы все в преисподнюю!..»
Профессор Чертанов
Полный мрачных предчувствий и нетерпения, Сэтэн специальным ключом отомкнул потайную дверь в своём кабинете и вошёл в комнату, в которой ни разу не был ни один из его подчинённых. В этой сверхсекретной комнате под стеклянным колпаком в обрамлении многочисленных насосов, шлангов и колб с питательными растворами продолжал жить мозг великого учёного, придумавшего фабричный способ размножения человекоподобных из клеток родителя, а потом синтезировавшего газ, способный уничтожить гомункулусов.
Сэтэн использовал мозг в редчайших случаях, когда затруднялся принять решение.
То, что мозг жил и работал, было тоже чудом науки и техники – это чудо всё ещё считалось в среде обывателей фантастической выдумкой.
Мозг постоянно орошался свежей человеческой кровью и получал необходимое питание. Самым сложным было поддерживать циклы взбадривания и сна: мозг избирал путь к смерти тотчас, едва к нему поступали хаотические сигналы. Мозг требовал постоянной информации о несуществующем теле и о всей гигантской памяти. Миллионы долларов в месяц уходили на устройство, в котором поток едва уловимых электрических сигналов от десятков живых людей дробился и расшифровывался на доступный уже человеческому восприятию язык.
Сэтэн опустился в специальное кресло, подключился к Системе и некоторое время настраивался на её резонанс. В синем полумраке мелькали разноцветные огоньки, шуршали электромоторы, булькали жидкости.
Сэтэн получил «добро» и включил экран специального компьютера. На экране возникло лицо давно убитого профессора Чертанова. Этот профессор был родом из России. Талантливый, но жадный, необузданный в своих страстях и трусливый человек, он продавал свой талант всем сильным мира, пока случайно не попал в поле зрения Международного Магистрата, который готовил Сэтэна к миссии Повелителя Всех Царств.
Чертанов прошёл все круги предательства, низкопоклонства и моральной всеядности, но вернулся вновь к чести и мужеству – это случилось уже после того, как он осознал величайшую преступность своей жизни.
Усталое лицо совершенно седого – сорокалетнего! – человека. Это было не натуральное живое лицо – компьютер считывал преображённые в связный текст сигналы мозга и модулировал изображение, голос, мимику, интонации и речь Чертанова. Однако блок преобразования работал столь совершенно, что временами Сэтэн принимал образ на экране за живого собеседника.
– Здравствуй, – сказал Сэтэн. – Это я, Сэтэн. Я пришёл вновь за советом, уважаемый профессор Чертанов!
– Зачем ты мучишь меня? – медленно отозвался «профессор», и страшные, болезненные гримасы исказили черты его лица. – Почему не позволяешь умереть моему мозгу вслед за смертью моего тела?
– Ты ошибаешься, профессор, – мягко, как ребёнку, сказал Сэтэн. – Ты попал в автомобильную катастрофу. Было сделано много операций, и теперь твоё тело поправляется. Разве ты этого не чувствуешь?
– Чувствую, – помолчав, сказал «профессор». – Но чувствую совершенно другое. Всё это враки, что ты говорил здесь уже не первый раз. Наймиты твоего отца Дуляриса пытались утопить меня в бассейне, но когда я двум из них открутил шею, меня изрешетили пулями. Я ясно помню эту мерзкую и ужасную сцену. Всё было в крови…
– Нет, нет, это тебе приснилось, профессор! Доказать ты этого не можешь, сколько бы ни ссылался на свою память! Человеческий мозг несовершенен: он часто принимает свои вымыслы за реальность и готов реальность принимать за вымыслы!
– Да, мозг несовершенен. И я знаю об этом гораздо более, чем ты и другие, подобные тебе. Но мозг несовершенен ровно настолько, чтобы в трудах достигать совершенства, – облизнув сухие «губы», сказал «профессор». – Мне тебя не переубедить. Поэтому поскорей спрашивай, чтобы поскорее оставить меня в покое.
– Приходя к тебе, мой старый, добрый друг, я всегда поражаюсь твоим обширным познаниям.
– Опять виляешь! Говори напрямую!.. Я был туп и примитивен, пока служил заговорщикам, – сказал «профессор Чертанов». – Но я преодолел безумие заблуждения и прозрел. И вот когда я прозрел, я понял, что большинство несчастных, которые копошатся на самом дне жизни, нищие, жалкие, презираемые, подлые, лишённые точных представлений о сути своего положения, они-то и владеют настоящим знанием. Конечно, пока в их сердцах горит хотя бы слабый огонёк высокой морали, – её нам передали предки… Жизнь – это нечто другое, нежели то, что мы наблюдаем… Весь этот круговорот быта имеет один общий знаменатель – связь с вечностью. Это и есть подлинное жизни – осознание воли Природы. Смертный человек счастлив, когда служит вечным началам… Что знаешь ты, Сэтэн, о подлинном знании? Ты жертва гнусных пороков, лакей тех, которые формируют твои пороки… О, тебе незнакомо подлинное счастье подлинного знания! Оно – в единении со всем миром, тогда как негодяи отъединены от мира и не могут наслаждаться его совершенством, хотя добиваются, по существу, только наслаждений… Ты не поверишь, потому что никогда не почувствуешь за пределами своей жалкой эгоистической сути! Ты не герой, нет, ты ничтожный жулик, обирающий более слабых!.. Человеку, в котором не погибла святая надежда, однажды открывается, и тогда знание самопроизвольно творит знание, человек ничем не ограничен, он достигает того же совершенства, что и вымышленные боги… Мне жаль тебя, Сэтэн! Ты даже не догадываешься, что такое истинная мораль! Для тебя это химера, условность, глупость, претензия сытого или прибежище гонимого и гибнущего от голода и холода… Истинная мораль – это и есть высшее блаженство. По сравнению с ней все прочие утехи столь же ничтожны, как опорожнение желудка в сравнении с музыкой гения… О, мораль неба, мораль камня, мораль дерева, озера, реки, мораль птицы, книги, молитвы!.. Глупцы полагают, что можно упасть до морали камня. Но до морали камня человек способен подняться только тогда, когда усвоит всё знание мира. Понимаешь ли ты это?