Мертвые сраму не имут..., стр. 26
— Великий князь, патриарх Дамиан уже сказал, что твоя мать была христианкой, немало христиан в твоих доростольских полках. Коли христианином станешь ты, кого так страшится Новый Рим, под твое знамя встанет не только вся Болгария, ной большая часть Балкан.
— Я не верю в Христа, — отрезал князь Святослав. — Да и зачем он мне? Русь имеет собственных богов, которые хранят ее землю от напастей, даруют ее воинам победы. С ними русичи рождаются, живут и уходят на небо к предкам. С этой верой я родился и умру
— Великий князь, сейчас в твоих руках судьба трех держав: Руси, Болгарии, Византии. Комит Николай Шишман и его сыновья надеются па мудрость твоего решения.
— Судьба Болгарии в ее руках, — возразил князь Святослав. — Однако я, великий киевский князь, ваш брат по крови, готов прийти к ней на помощь. Разве не были прежде друзьями и союзниками христианин каган Симеон и язычник киевский князь Игорь? Я, сын Игоря, предлагаю дружбу и союз единоплеменнику Симеона, комиту Шишману
— Великий князь, разве может быть союз между сильным и слабым, где видел ты дружбу христианина с язычником? Николай Шишман и его бояре не знают, кто опаснее для них: христианин Цимисхий или язычник Святослав? Мы ненавидим Империю, однако страшимся и тебя, великий киевский князь.
Брови Святослава грозно сошлись у переносицы, но прежде чем он успел что-либо произнести, заговорил патриарх Дамиан.
— Не гневайся, великий князь, однако боярин Радул прав: Христос не слышит Перуна. Да, Болгария готова вручить свою судьбу в руки христианина Святослава, но ей вовсе не по пути с язычником киевским князем. Прошу тебя, подумай еще, ибо в сей час решается судьба не только Болгарии, но и Руси. Своим вождем тебя уже провозгласили венгры, и если Болгария тоже признает тебя верховным властителем, кто на Дунае и всех Балканах может быть сильнее тебя, противостоять тебе на равных?
Князь Святослав гордо вскинул голову.
— Старче, я русич и свято чту заветы и веру моих предков. Я не признаю и не верю в Христа, этого лукавого утешителя слабых.
— Великий князь, не всякому дано сразу постичь свет истинной веры, — по-прежнему размеренно и монотонно зазвучал голос Дамиана. — Однако не смущайся этого и не страшись. Наш Спаситель милосерден и судит не по словам, а по делам нашим. Пусть вначале не совсем спокойна будет душа твоя, не тревожься о том: знай, что я, первый среди славян-христиан, буду молиться за нее. Я, патриарх Болгарии, сам отвечу за тебя перед Господом.
Презрительная усмешка тронула губы князя Святослава.
— Старче, ты предлагаешь мне принять чужую веру, не веря в нее. Вижу, ты совсем забыл о моей совести. Как предстану я на небе перед своими предками, что молвлю в оправдание моего отступничества? Старче, я не приучен говорить одно, а верить в противоположное. Я могу умереть сам и вести на смерть других только за то, во что свято верю и что свято чту.
С грустной улыбкой патриарх посмотрел на князя Святослава.
— Великий князь, в таком случае тебе придется рассчитывать лишь на себя, своих русичей и уже примкнувших к тебе болгар. Пусть ты язычник, но когда придет твой смертный час, я помолюсь о твоей душе и ее спасении.
— Не утруждай себя, старче, помолись лучше о Болгарии и болгарах. Сейчас вы не приняли, отторгли руку друга, на чью помощь рассчитываете еще? Своего Христа и его небесного воинства? Но ты не хуже меня знаешь, что Боги не спускаются на землю, а судьбы держав вершатся не молитвами, а мудрыми деяниями. Поэтому мне жалко вас, болгары, оттого не завидую я судьбе Болгарии. Прощайте.
Святослав круто развернулся, воевода Стоян тотчас распахнул перед ним дверь. Не глядя друг на друга, патриарх и боярин слушали затихавшие вдали шаги великого князя и его спутников. Когда в церкви наступила тишина, Радул повернулся к Дамиану.
— Святой отец, я доставил тебе грамоту Николая Шишмана, чего не смогли сделать два других гонца. Этим я достойно выполнил долг перед моим комитом. Только что вместе с тобой я разговаривал с русским великим князем, хотя иногда мой разум восставал против того, что вынуждены были произносить мои уста. Этим я честно исполнил свой долг перед тобой, моим духовным пастырем. А сейчас я намерен выполнить долг перед Болгарией и собственной совестью. Я не вернусь в Охриду, а останусь здесь, в Доростоле. Я встану под знамя киевского князя, как сделали это тысячи других болгар, поскольку именно тут, на Дунае, решается судьба моей Родины.
В уголках тонких губ Дамиана легли горькие складки.
— Не перечу и не держу тебя, боярин. Потому что, не будь я патриархом, поступил бы точно так.
8
Ярко светила над Дунаем полная луна, глухо рокотали его волны. На берегу между рекой и стенами Доростола высился огромный костер, на его верху был помещена русская ладья, щедро усыпанная травой и цветами, украшенная гирляндами из зеленых веток и молодых стеблей камыша. Свисали с бортов ладьи богатые ковры, скамьи были устланы драгоценными мехами. На них, покрытые боевым стягом, покоились плечом к плечу мертвые русские тысяцкие и сотники. Ниже ладьи, чередуясь со стволами деревьев, лежали рядами убитые дружинники. Это были те, кто пал в последнем сражении под стенами крепости и в ночном бою на Дунае, когда часть доростольского гарнизона атаковала на ладьях византийский флот, дабы отряд воевод Икмора и Стояна мог с наименьшими потерями прорваться к городу. Костер был окружен жрецами. Обратившись лицами к изливавшей безжизненный желтый свет луне, солнцу мертвых, рядом стояли великий князь Святослав и верховный жрец Перуна. У их ног длинными шеренгами замерли на коленях со связанными за спиной руками пленные легионеры. За спиной каждого застыл русский дружинник с обнаженным мечом. Окружая костер, жрецов, великого князя и пленных ромеев, гигантским четырехугольником замерли за червлеными щитами русичи. В руках у стоявших в первой шеренге горели факелы. Ряды дружинников были безукоризненно ровны, каждая последующая шеренга смотрела строго в затылок предшествующей.
Зияли в строю русичей пустоты — места тех, кто лежал сейчас на священном костре. Поскольку тела погибших лишь ждали погребального огня, их души покуда находились здесь, среди живых товарищей и боевых побратимов. Души уже покинули свои холодные, неподвижные телесные оболочки, однако еще не вознеслись на священном огне костра к небу. Свет лупы и пламя факелов выхватывали из темноты суровые, словно высеченные из камня гранита, лица русичей, играли на их доспехах и оружии.
В тишине ночи громко разносился голос верховного жреца:
— Боги, вы даете нам жизнь и посылаете урожай на паши нивы! Вы даруете мир и покой нашим градам и весям! Потому мы, русичи, чтим вас, приносим дары и жертвы! Сегодня, боги, мы тоже не поскупились! — Верховный жрец указал на место у костра, где лежали туши жертвенных животных, караваи хлеба, стояли корчаги с вином и маслом. — Боги, не в радостный час, а в тяжкую годину обращаются сейчас к вам русичи! Засевают они своими костями черную ниву, поливают ее собственной кровью, лучшие наши братья уходят от нас. Боги, примите их к себе, сделайте путь на небо легким! Даруйте им вечный покой и блаженство! Боги, возьмите наши дары, а взамен примите в свои небесные сады наших братьев!
Из русских рядов торжественно выступили четверо седоусых, прославленных во многих битвах воевод. С факелами в руках приблизились к костру, одновременно подожгли его с четырех сторон. Жарко вспыхнул лежавший внизу сухой валежник, рванулось вверх яркое пламя. Тотчас застучали в бубны жрецы, ударили рукоятями мечей о щиты дружинники. Князь Святослав первым отстегнул от пояса богато изукрашенный серебром и слоновой костью кинжал, швырнул в костер. Снял с пальца золотой перстень, бросил его туда же. Вслед за дарами великого князя со всех сторон полетели в огонь кольца, браслеты и прочие дорогие украшения других русских воинов.
Обнажив голову, держа в левой руке шлем, а в правой руке сверкающий меч, неторопливо шагал вдоль шеренг склонивших головы пленных легионеров князь Святослав, всматривался в их лица. Пожилые и молодые, наголо бритые и бородатые, черные и белые, желтые и смуглые — лица сынов всех племен и народов, с которыми постоянно воевала ненасытная Империя, из числа чьих военнопленных формировала свои наемные легионы. Не дойдя до конца передней шеренги, князь Святослав возвратился назад, снова встал рядом с верховным жрецом. Поднял к небу голову, набрал в грудь побольше воздуха.