Кеша и хитрый бог, стр. 5
— На, Кеша, покатайся немного. Мне не жалко.
Но странное дело, Кеша повода не взял и кататься на скакуне отказался. При всем при том Кеша ругнул Леху, сказал, чтобы Леха к нему не лип и вообще катился на все четыре стороны. Леха был добрая душа. Он проглотил обиду и ласково, насколько позволяли хриплый голос и задетое самолюбие, повторил:
— Покатайся, Кеша. Чего ты стесняешься?
— Не хочу.
— Почему не хочешь?
— Потому, что я не дурак!
Леха был простой человек. Он не понимал намеков и заковыристых фраз. Леха смотрел на Кешу нежным, преданным взглядом и думал. Но вот ямочки на пухлых щеках Лехи вытянулись, а в том месте, где сходятся брови, прорезались вдруг две острые морщинки.
— Значит, по-твоему, я… дурак? — удивленно спросил Леха.
Вместо ответа Кеша пнул ногой камешек и поднялся. Так они и расстались, не поняв друг друга, не сказав на прощанье ни одного слова. Кеша уже давно ушел, а Леха все сидел на завалинке, морщил узенькие, выгоревшие на солнце брови. Рядом с ним, положив Лехе морду на колени, понуро стоял боевой, испытанный в сражениях конь.
Кеша немного жалел, что у них с Лехой получилось так нескладно. Опустив голову, он шел домой, думал про незадачливого дружка Леху, про Тоню и вообще про всю свою жизнь…
Тоня тоже хороша! Заперлась в избе и сидит. Как будто бы не знает, что Кеша приходил к ней и мать показала ему от ворот поворот. Впрочем, Тоня могла и не знать. Не будет же она спрашивать мать: «Выгнала ты Кешу или не выгнала?»
Нет, думать больше нечего. Надо идти, и все. Теперь уже Кеша не будет такой размазней. Если Тонина мать выйдет и снова начнет упрекать Кешу и наводить тень на плетень, Кеша скажет: «Я Тонин друг, и вы не имеете права меня выгонять».
Кеша свернул с тропы влево и, полный самых решительных и отчаянных намерений, зашагал к Тониной избе. Сейчас он придет и сейчас скажет Тоне все — и про бога, и про Петуха Пашку. И еще Кеша спросит Тоню, почему это Тоня ходит в церковь и почему бухает поклоны несуществующему богу. Кешу не проведешь! Своими собственными глазами он видел, как Тоня шла вчера с матерью в церковь…
В избу к Тоне Кеша не пошел, а только стал у ворот и громко, так, чтобы Тоня услышала, запинькал синицей: «Пиньк-пиньк-трр!» Подождал, посмотрел на окна и снова, отчеканивая каждое коленце, засвистал: «Пиньк-пиньк-трр».
В избе послышались шаги, звякнула щеколда.
Тоня вышла к гостю, села на скамеечке возле калитки. Кеша не знал, с какого конца начать, как покрепче взяться за дело. Так, чтобы не обидеть Тоню и в то же время, чтобы было прямо и откровенно, без всяких обходов и выкрутасов. Кеша подумал немного, поболтал ногой и сказал:
— Ты думаешь, я к тебе зря пришел? Я пришел по делу.
Вступление было что надо. Сейчас Тоня посмотрит на него и сейчас спросит: «А зачем ты, Кеша, пришел? Раз ты пришел, так ты говори!» Вот тут-то Кеша и скажет ей про все. Чего ему стесняться!
Но получилось совсем не так, как задумал Кеша. Тоня выслушала Кешу без всякого удивления.
— Я знаю, чего ты пришел, — сказала она. — Я тебя увидела и сразу догадалась.
Кеша подумал, что Тоня просто-напросто хитрит. Тоня всегда так — на словах знает, а когда спросишь — «тр-пр», и все. Но нет, Кеша просчитался. Тоня в самом деле догадалась, зачем пришел к ней Кеша.
— Ты, Кеша, как хочешь, а я с тобой про Пашку и про бога говорить не буду, — сказала Тоня. — Можешь даже не стараться.
Кеша растерянно смотрел на Тоню. Все его мысли и все прекрасные слова выдуло из головы, будто ветром.
— Боишься, потому и не хочешь, — глухо сказал он. — За ноги твоего Пашку — и в Байкал. Он ведь жулик, он корешки продает, а ты ему поклоны бухаешь и молишься!
— Я не ему молюсь. Я богу молюсь… А Пашка хороший. Это про него болтают…
— А корешки?
— Корешки тоже хорошие. Не знаешь, так молчи.
— Что ж, он, по-твоему, цаца? — возмутился Кеша.
— Ты, Кеша, Пашку не трогай. Священное писание говорит: «Не обижай ближнего своего». Бог сам все видит и сам все знает. Зачем нам вмешиваться в его дела. Все мы великие грешники.
Тоня поправила на ощупь высокий конский хвост на голове, сощурила глаза, как будто бы хотела получше рассмотреть Кешу.
— А у тебя, Кеша, грехов нет, да?
Кеша смолчал. И потому, что нечего было говорить, и потому, что Тоня отчасти была права. Но при чем тут грехи и при чем тут бог?
Солнце садилось за гору. С Байкала набежал гулевой ветерок. Листья на березе возле Тониного забора с шумом полетели в сторону и вверх, как стая стрижей. Минута — и снова повисла над тайгой тишина. Только потрескивала временами на старых соснах кора да стучал где-то очень далеко, видимо возле Чаячьей горы, дятел-дровосек.
Кеша нахмурился. Конечно, Тоня не сама придумала всю эту чепуху про бога и про великих грешников. Наслушалась Пашкиных разговоров и мелет… Надо было сказать Тоне какое-то очень веское и правильное слово. Такого слова у Кеши не было.
Кеша наморщил лоб. Стараясь привести себя в чувство, прихватил зубами губу и крепко прикусил. Но хорошие мысли все равно не приходили в голову. Казалось, еще немного — и эта несчастная голова вообще треснет и развалится на четыре части.
Кеша постоял еще немножко, подумал и сказал:
— Ну тебя совсем с твоим Пашкой и с твоим богом! Даже разговаривать с тобой не хочу.
Хитрый бог
Возле Кешкиной избы стоял стожок сена. Едва уплыл с Байкала лед и чуть-чуть потеплело в тайге, Кеша переселился на все лето на волю. Вымостил в стожке гнездо, бросил тулуп, подушку. Не надо ни одеял, ни пуховиков, ничего на свете.
В избе только темные углы, только кадка с водой, где греется по ночам рогатый месяц. А тут не то. Тут перед Кешей целый мир — и густая сумрачная тайга, и небо, и синий-пресиний Байкал.
А еще Кеша спал на дворе для закалки. Он хотел быть таким, как отец: крутоплечим, мускулистым, сильным.
По утрам Кеша кидал вверх камень, колол дрова или просто-напросто катал, как медведь, взад-вперед источенную короедом неуклюжую колоду. Покатает, вытрет пот со лба, пощупает мускулы — и снова за дело. Только пар стоит над мокрой горячей рубашкой.
Сегодня Кеше не хотелось спать на стожке. Но выхода не было. Свет в избе уже погасили.
Кеша полез на стожок, нащупал тулуп и накрылся. Небо с каждой минутой становилось все гуще и темнее. Только в доме бакенщика на берегу Байкала все еще горел огонек. Но вскоре погас и он. И остался Кеша один на один с глухой, примолкшей к ночи тайгой и высоким недоступным небом. Слышалось, как падали где-то с высоты сосновые шишки да гудел возле самого уха неугомонный комар.
Мешал Кеше уснуть и этот комар, и неотвязные, бегущие одна за другой мысли.
Сначала Кеша думал про Архипа Ивановича, потом про Тоню, потом вспомнил вдруг Пашку и то, как рассказывал он про ад и чертей.
Кеше стало страшно. Может, бог и в самом деле есть? Сидит себе на каком-нибудь облачке, смотрит, что делают люди на земле, и наматывает все до поры до времени на ус. А может, у него даже и тетрадка есть специальная и он записывает туда грешных и недостойных людей. Всех, конечно, не запомнишь, потому что людей в последнее время развелось много и надо для этого иметь не голову, а целый котел.
Придет время, и бог вызовет Кешу к себе на небо.
«Ну, здравствуй, — скажет бог. — Как, говоришь, тебя зовут?»
«Меня зовут Иннокентий, гражданин бог, — скажет Кеша. — Только меня на Байкале так никто не звал. При жизни меня звали Кешей».
Бог раскроет потрепанную, замусоленную тетрадь.
«Так, понятно… Будем искать на букву «И». Иван, Игнатий, Игорь, Иннокентий… Ага, есть такой!»
Бог проведет пальцем по строчке и, нахмурив брови, начнет перечитывать все Кешины грехи.
«Так вот, оказывается, какой ты гусь! Ну подожди же, сейчас я задам тебе перцу!»
Бог нажмет пальцем кнопку, вызовет самого главного черта и скажет: «Поджарить этого грешника на сковородке! Дров не жалеть. Если не хватит, выпишу еще».