Кеша и хитрый бог, стр. 24
Петуха Пашку изловили еще утром, когда Кеша карабкался по горам. Пашку увезли в Иркутск. Вместе с ним уехал и парень в майке, который помогал дяде Степе выбирать место для консервного завода.
Как выследили Пашку и кто такой был на самом деле парень в майке, Кеше не сказали. Но он и не лез с расспросами. Раз люди молчат, значит, не пришло еще время знать Кеше взрослые тайны и секреты.
Но все равно, как бы там ни было, а Кеша тоже сделал свое дело. Это он понял сразу, с первой минуты. Сам Пашка про деньги и про куклу в золотых туфельках не скоро расскажет. Это уж ясно.
Услышав Кешин рассказ про пещеру, отец нахмурил густые медвежьи брови и сказал:
— Молодец, Кеша! Вон ведь ты какой, оказывается!
Кеша первый раз в жизни слышал от отца такие слова. Другой мальчишка на его месте сразу бы задрал нос, раздулся и лопнул от собственной гордости, а Кеша нет. Кеша не любил хвастать и звонить.
И вообще после возвращения Кеши из пещеры никакого торжества и ликования не было. Узнав, где Кеша был и что он делал, рыбаки не жгли огней, не кричали хором «ура» и не качали Кешу на руках. Сказали «молодец», и хватит. Какие тут могут быть огни!
Только дед Казнищев держался особого мнения и считал, что Кешу обидели и ему надо непременно выдать какую-нибудь ценную премию.
Казнищев расстроился. Разыскал на берегу Кешу и неизвестно зачем повел его в свою избу.
Заложив руки за спину, Казнищев шел по тропке торопливой стариковской походкой. В растоптанных катанках, в синей, обвисшей на костлявых плечах рубахе.
По дороге Казнищев ругал Петуха Пашку, рыбаков, которые не понимают самых обыкновенных вещей, и попутно фельдшера, который забаловал и не приносил больше никаких полезных лекарств. Кеша шел молча рядом с Казнищевым и ждал, что сейчас достанется на орехи и ему. Для этого у Казнищева были все основания.
Казнищев, как видно, догадался, отчего Кеша повесил нос. Он замедлил шаг, ласково глянул на Кешу:
— Вот такие, брат Кешка, дела… Понятно?
Прошли еще немножко. Казнищев остановился, начал набивать табаком трубку. Прикурил, пустил дым колечком и сказал:
— А чего я тебя хочу спросить, Кешка.
— Чего, дедушка?
Казнищев засопел трубкой, стал курить быстрыми, короткими затяжками.
— Ты вот что, Кешка… Ты никому не сказывал про крест и про усопшего мещанина?
Кеша твердо посмотрел в глаза Казнищеву:
— Никому. На месте мне пропасть!
— Ты, Кешка, хороший. Я знаю… Ты никому не говори…
Казнищев выбил из трубки прямо на ладонь остывший пепел и бросил на землю.
— Я, Кешка, вот как думаю, — строго и рассудительно добавил он. — Раз я рыбак, значит, я тот же рабочий класс. Ведь верно? И не надо мне, Кешка, ни крестов, ни надписей. А пускай люди поставят мне в головах деревянную пирамиду и сверху приколют красную рабочую звезду. Ведь верно, Кешка?
Кеше стало очень жаль Казнищева. Он смотрел на старика и не знал, какими словами откликнуться ему, как успокоить и ободрить.
— Ты, Кешка, чего заскучал? — спросил вдруг Казнищев.
— Жалко вас, — сознался Кешка. — Не надо пока умирать.
— Чудак ты, Кешка! Разве ж я сейчас помру? Я, Кешка, еще на консервный завод своими глазами поглядеть хочу! — Казнищев набил новую трубку, курнул раз, второй и добавил: — Ну ладно тебе. Пошли…
Казнищев привел Кешу в избу, усадил его как важного гостя на скамейку и сказал:
— Ты, Кешка, погоди, я сейчас…
Кеша догадался, что Казнищев хочет устроить угощение, и поэтому чувствовал себя как связанный. Ему было и неудобно, что Казнищев вот так оценивает его подвиги в пещере, и стыдно за прежние проделки. Если б Казнищев его поругал или даже побил, Кеше было бы куда легче.
По избе, подняв хвост трубой, ходил за Казнищевым кот Акинфий. Рана у кота уже давно затянулась. Только на боку по-прежнему светилось розовое лысое пятно. Акинфий еще помнил старую обиду. Он обходил Кешу стороной, недружелюбно поглядывая издали круглым, похожим на объектив фотоаппарата глазом.
Казнищев, судя по всему, хотел принять гостя чин чином. Он застелил стол новой льняной скатеркой, нарезал кружками рыхлого ситного хлеба, а затем открыл шкафчик и выволок оттуда огромную деревянную миску с медом.
У Кеши при виде такого богатства свело челюсти и заныло в животе. Кеша вздохнул украдкой и опустил глаза. Неловко чувствовал себя в эту минуту и сам Казнищев. Он вытер большим пальцем деревянную, обкусанную по краям ложку и протянул Кеше:
— Ты, Кешка, поешь… Чего, в самом деле…
Бай-гал
Кеша собирался в школу и думал: было в этом году лето или не было? Не успел как следует покупаться, не успел поджарить на солнце спину и бока — и вот уже прикатила в леса, засверкала нарядами пестрая, яркая осень.
Вместе с осенью в жизнь Кеши пришли новые дела и заботы. Кеша надел перед зеркалом фуражку с желтым латунным значком, взял в руки портфель и вышел за порог.
На тропинке, поджидая Кешу, стояла Тоня. Ослепительно сверкал Тонин накрахмаленный передник, из-под воротничка; будто кисточки калины, пышно выбегал красный пионерский галстук. За плечами лежали две толстые и, на взгляд Кеши, очень приличные и красивые косы.
Тоня была чуточку похожа на эту осень. И потому, что такая нарядная, и потому, что у нее улыбалось сразу все — и щеки, и нос, и глаза.
— Пошли, Кеша, а то опоздаем.
Но Кеша, как и Тоня, прекрасно знал, что еще рано и они в школу успеют сто раз. Просто хотелось им в это утро двигаться, улыбаться, жить. Вот ведь какое это утро!
Кеше и Тоне надо было идти прямо, но они нарочно свернули влево. Вчера Леха Казнищев хвастался, что пойдет провожать их до самой школы. Сейчас Лехи нигде не было видно. Скорее всего, он проспал или просто-напросто забыл.
Для Лехи лето тоже не прошло зря. Леха, как Кеша хорошо знал, не проглотил ни одной питательной таблетки, но все же немного подрос и потолстел. Корм, который Леха истреблял, шел в дело.
Неподалеку от дома Казнищевых Кеша и Тоня остановились. За воротами слышался какой-то шум, треск и скрип отдираемых живьем досок. Так стучать и так шуметь Леха, конечно, не мог. Кеша и Тоня переглянулись и подошли ближе.
И тут Кеша и Тоня увидели загадочную и страшную картину. Дед Казнищев без рубахи, в одних портках стоял посреди двора и рубил со всего плеча топором свой неуклюжий, выкрашенный черной краской гроб.
Казнищев не заметил гостей. Он выпрямился, вытер всею пятерней пот с лица и снова занес над плечом тяжелый топор.
— Вот так, язви тебя! Вот так!
Кеша и Тоня дали задний ход. Будить Леху или заводить сейчас разговоры с Казнищевым было рискованно. Кеша и Тоня добежали до самого Байкала, а на дворе Казнищевых все еще грохал топор и визжали ржавые, глубоко засевшие в дерево гвозди.
— Чего это он? — спросила Тоня, указывая глазами в сторону поселка.
— А то как будто ты не знаешь… Помирать Казнищев не хочет, вот чего!
Тоня подняла острые темные ресницы. В голубых глазах ее светилось удивление и раздумье. Видимо, много еще надо было ей думать над тем, что уже случилось и что еще произойдет в ее жизни. Но лицо Тони было спокойно. Будущее с его доступной ясностью и близостью не вызывало теперь ни страха, ни смятения.
— Правда, Кеша, как хорошо? — тихо спросила Тоня.
Кеша промолчал. Праздничной тишине байкальского утра были не нужны ни красивые слова, ни заверения. Не отрывая глаз смотрел Кеша на Байкал, будто бы только сейчас увидал его, узнал и понял.
— Пошли, Тоня, — сказал Кеша. — Вон уже где солнце!
Солнце выкатилось навстречу Кеше и Тоне из-за вершин Хамар-Дабана. Все вокруг заполыхало ненасытным огнем — и леса, и крутые, нависшие над водою скалы, и сам Байкал. Будто бы кто-то лил сверху веселый, слепящий металл. Опрокинет золотой ковш, полюбуется и снова льет и льет на землю и воду живое трепетное пламя…