Око времени, стр. 9

— Мамочки мои! — вырвалось у Редди. — Я был прав. Это русские! Русские, чтоб они были прокляты!

Летучая машина вдруг резко понеслась к земле.

— Пошли! — крикнул Джош на бегу.

Кейси и Абдыкадыр орудовали рычажками включения главного двигателя, пытаясь совладать с центробежной силой. Они выключили мотор — и вращение вертолета неожиданно замедлилось. Но с выключенным двигателем «Пташка» начала падать.

Земля рванулась к Бисезе. Обломки камней, чахлые кустики — все это стало видно в неприятных подробностях. На землю ложились длинные закатные тени. Она гадала, какой клочок этой несимпатичной земли станет ее могилой. Но пилоты что-то сделали правильно. В последнее мгновение машина подняла нос и почти выровнялась. Бисеза понимала, как это важно. Это означало, что самого страшного можно избежать.

Последним, что она увидела, был мужчина, бегущий к несчастной «Пташке» с каким-то ружьем.

Вертолет рухнул на землю.

5

«Союз»

Для Николая Разрыв прошел почти незамеченным. Он начался с постепенной потери сигнала. Изображение на мониторах сначала исказилось, потом пропал звук и появились полосы помех.

Настало время, когда грузовой корабль «Союз» должен был отстыковаться от орбитальной космической станции. Космонавты в последний раз пожали друг другу руки, уже закрылись тяжелые двойные люки, и хотя «Союз» пока оставался физически соединенным со станцией, Коля уже покинул орбитальную лачугу, где провел три месяца. Теперь оставался только короткий полет домой — всего четыреста километров по воздуху до поверхности Земли.

Полностью Колю звали Николай Константинович Криволапов. Ему был сорок один год, и эта экспедиция на Международную космическую станцию стала для него четвертой по счету.

Коля, Муса и Сейбл — экипаж грузового корабля — перебирались по жилому отсеку «Союза» к посадочному модулю. В своих толстых оранжевых скафандрах они выглядели неуклюже, их карманы были набиты сувенирами, которые они хотели утаить от группы, обеспечивавшей их встречу на Земле. Жилой отсек во время должен был отсоединиться и сгореть в плотных слоях атмосферы, поэтому тут было полным-полно всякого хлама, убранного с МКС. Органические отходы, изношенное нижнее белье. Сейбл Джонс, единственная женщина-американка в составе экипажа, продвигалась вперед первой и громко жаловалась на грубоватом английском уроженки южных штатов:

— Проклятье! А это что такое, а? Казацкие обмотки?

Муса, командир «Союза», молча посмотрел на Колю.

Спускаемый модуль представлял собой тесную кабину, внутри которой помещались только три кресла для космонавтов. Сейбл прошла солидную подготовку во всем, что касалось работы на корабле, но на обратном пути на Землю она стала почти что пассажиркой. Поэтому в кабину она забралась первой и уселась в правое кресло. За ней последовал Николай и сел в левое кресло. Во время спуска он должен был взять на себя обязанности бортинженера, и ему отводилось соответствующее место. Кабина была настолько маленькая, что, пробираясь к дальней стенке, Коля задел ноги Сейбл, и она недовольно зыркнула на него.

Но вот в кабину оранжевой ракетой влетел Муса со шлемом под мышкой. Муса и без скафандра отличался солидными габаритами, а уж в скафандре — и подавно. Кресла стояли впритирку, и космонавты поневоле сидели так, что их голени соприкасались. Муса не слишком ловко принялся пристегиваться и при этом толкал Колю и Сейбл.

Реакция Сейбл оказалась предсказуемой.

— Где ее делали, эту хрень? На тракторном заводе? Муса словно бы только и ждал этого мгновения.

— Сейбл, я целых три месяца слушал, как ты шлепаешь губами, и поскольку там ты была командиром, я поделать ничего не мог. Но на «Союзе» командую я, Муса Кироманович Иванов. И до тех пор, пока не откроется люк, пока нас не вытащит отсюда встречающая команда, вы, мэм, будете помал… Лучше я по-английски скажу: Shut the fuck up! [5]

Сейбл процедила сквозь зубы:

— Ты за это заплатишь, Муса!

Муса только ухмыльнулся и отвернулся от нее.

В спускаемом модуле находилось много разной аппаратуры, в том числе главный пульт управления кораблем, а также устройства, необходимые для возвращения на Землю: парашюты, надувные плоты, аварийные пайки, все необходимое для выживания. Стенки кабины покрывал специальный амортизирующий пластик. Кое-где к стенкам были прикреплены капсулы с материалами, взятыми с МКС, — пробы крови и кала космонавтов, образцы выращенных на станции растений: зеленого горошка и фруктовых деревьев, которые Николай выращивал там самолично. Из-за всего этого пространства для людей было еще меньше.

Но посреди всей этой тесноты свободными оставались окошки-иллюминаторы — справа и слева, с той стороны, где сидел Коля. За иллюминатором он видел черноту космоса, ломтик ярко-голубой Земли, разные конструкции и покрытые вмятинами от мелких метеоритов стенки обшивки орбитальной станции, ярко освещенной Солнцем. «Союз», все еще пристыкованный к станции, повторял медленное вращение грандиозной МКС. На лицо Коли ложились тени.

Муса, выполняя протокол проверки систем перед отстыковкой, провел переговоры с центром управления полетом и экипажем МКС. Николаю делать было почти нечего: самым главным занятием для него стала проверка герметичности скафандра. Это был русский корабль, и в отличие от инженерной традиции американцев, делавших акцент на пилотировании, здесь большинство систем действовало автоматически. Сейбл, нажимая на разные кнопки и клавиши, продолжала ворчать, поскольку кнопки и клавиши располагались так, что к ним нужно было тянуться и наклоняться. С некоторыми космонавты научились обходиться с помощью деревянной палочки. Но Коля почему-то гордился старомодным, утилитарным дизайном корабля.

«Союз» походил на зеленую перечницу, из цилиндрического корпуса которой торчали кружевные крылья солнечных батарей. Из иллюминаторов космической станции «Союз» выглядел некрасивым насекомым: в сравнении с новенькими американскими космопланами он и вправду был громоздок и неуклюж. Однако «Союз» был кораблем весьма почтенным. Он родился во времена «холодной войны» и на самом деле предназначался для полета на Луну. Удивительно, но «Союзы» летали вдвое дольше, чем Коля жил на свете. Конечно, теперь, в две тысячи тридцать седьмом, люди обосновались на Луне, и на этот раз среди них были русские! Но в таких экзотических путешествиях для «Союза» места не находилось. Эти верные трудяги сновали челноками от МКС на Землю и обратно. Научный потенциал МКС был давным-давно перекрыт лунными программами, а технический — экспедициями на Марс, и все-таки МКС оставалась на орбите, где ее поддерживали политическая инерция и гордость.

Наконец наступил момент отстыковки. Несколько негромких звуков — стуки и звяканья, едва заметный толчок… и легкая горечь на сердце. В тот день «Союз», как независимый космический корабль, имел позывной «Стерео», и Коля слегка отвлекся, услышав, как Муса негромко переговаривается с Землей:

— «Стерео-один», на связи «Стерео-один»…

До начала спуска по программе оставалось еще три часа, а сейчас экипаж занялся осмотром МКС снаружи.

Муса активировал программу бортового компьютера, и «Союз», включив двигатели, начал облетать станцию. При каждом включении дюз раздавался такой звук, словно кто-то шарахнул по обшивке кувалдой. Коля видел, как из небольших отверстий вылетают продукты сгорания — фонтаны кристаллов, вычерчивающие в пространстве геометрически безупречные линии. Земля и МКС исполняли медленный танец. Но у Николая было мало времени, чтобы насладиться этим зрелищем; они с Сейбл, сидя около иллюминаторов, фотографировали станцию вручную, дополняя тем самым работу автоматических фотокамер, установленных на наружной обшивке «Союза». Делать это было непросто, поскольку очень мешали толстенные перчатки.

При каждом маневре «Союз» все больше удалялся от станции. Наконец радиосвязь на линии видимости начала ослабевать, на прощание экипаж МКС завел команде «Союза» запись музыки. Вальс Штрауса еле слышно пробивался через шипение и щелчки разрядов статики, и Колю охватила грусть. Он успел полюбить станцию, научился ощущать едва заметное вращение грандиозного «ковчега» и вибрацию при перемене позиции солнечных батарей, изучил все потрескивания и звоны сложной системы вентиляции. Проведя столько времени на борту, он испытывал к станции более глубокие чувства, чем к любому из домов, в которых ему довелось жить. В конце концов, какой еще на свете дом каждую минуту заботится о твоей жизни и сберегает ее?