Там, где лес не растет, стр. 65

– А стола у них там и нет, – усаживаясь около тележки, сказала Эория. – Куча подушек на полу и скатерть там же расстелена. Подушки, правда, удобные…

Коренга, соскучившийся по домашней еде, завладел своей плошкой. В ней оказалась горячая полбенная [58] каша и тушёные овощи. Жадность тут же подсказала Коренге, что всё это куда как украсил бы добрый ломоть жареной рыбы. Он послушал, как чавкал неприхотливый Торон, и усовестился.

Потом он обратил внимание, что дети снова схватились друг за дружку и отошли подальше от пса.

– Он не тронет, – на всякий случай сказал Коренга. – Он добрый!

Мальчик, храбро прятавший сестрёнок у себя за спиной, ответил:

– Наш тоже добрый. Только не тогда, когда ест!

Коренга даже ложку опустил. Веннские волкодавы отличались невозможной свирепостью, но они были благородны. Любой из них что угодно стерпел бы от несмышлёного ребёнка. Кобель, способный на самую лютую ярость, в конце концов рявкал и убегал от надоедливых маленьких человечков, но зубов не пускал в ход никогда. И даже сука-мать лишь отталкивала мордой детские ручки, не вовремя тянувшиеся к щенкам… Коренга спохватился и спросил:

– А сейчас где ваш свирепец?

Мальчик ответил очень по-взрослому:

– На собачьей свадьбе гуляет, неделю уже. Придёт, твоего съест.

«Ну, это мы поглядим…» В Ирезее имелось немало собак, но при появлении Торона все кобели спрятались. Они и теперь только лаяли с дальнего конца горбатой крутой улочки, а к воротам подбегать не осмеливались. Не говоря уж о том, чтобы оскорблять чужака пахучими знаками доблести. Торон не обращал на брёх недовольных никакого внимания. Ему было не привыкать.

– Наш, может, ещё лису принесёт, – важно и не без ревности добавил маленький горец. Видно было, как хотелось ему похвалить отсутствующего любимца. – Если в горах возьмёт, шкурка будет!

Коренга доедал вкусную кашу, когда вернулся хозяин дома и привёл отца с сыном, – те, даже не передохнув и не подкрепившись с дороги, сразу отправились на ирезейские кручи, в невидимый снизу храм. Долг благочестия обязывал их немедля оповестить жрецов о подношении, чтобы те назначили им день для полёта.

Коренга обратил внимание, что дорожные попутчики выглядели определённо довольными. Отец ещё как-то хранил важное молчание, зато молодой сын прямо лучился нетерпением и счастьем.

– Завтра на рассвете мы начнём собирать короб! – сообщил он умирающему от зависти Коренге. – А на закате, ко времени вечерней молитвы, я на нём поднимусь! – И добавил для важности, понятия не имея о том, как страдал безногий калека: – Я дома много летал. Всю деревню сверху видел! А тут – горы, ты только представь! Вдруг я даже море увижу, какое оно? Я там никогда не бывал…

Коренга смотрел на счастливца, настоящего живого счастливца, которому через сутки с небольшим предстояло взлететь к небесам на послушных матерчатых крыльях, и сердце готово было остановиться от вселенской несправедливости. Ну вот почему одним дано было укрощать летучие короба, а другим – нет?.. У него за спиной весело верещали хозяйские дети. Коренга оглянулся. Трое малышей гонялись по двору за Тороном. Им не давала покоя его замшевая попонка, они норовили стащить её с кобеля. Торон беззлобно уворачивался, не позволяя проказливым ручонкам даже прикоснуться к завязкам. Он знал, что снимать попонку было нельзя.

Коренга посмотрел на раскрасневшегося мальчика, ловившего пушистый Торонов хвост, и подумал, что видит ещё одного счастливца. У которого все полёты пока впереди…

ГЛАВА 62

Мёртвый пёс

Ночью у Коренги от белого и пресного нарлакского хлеба жестоко скрутило живот. Тело явно тосковало по домашнему, привычному, спечённому на закваске да из ржаной муки. Попади кто-нибудь из здешнего люда в его родную страну, не иначе претерпел бы сходные муки. Не зря же учила веннская мудрость: где родился, там и пригодился!.. Нутро утешилось лишь перед рассветом, когда Коренга медленно, словно комочки лекарства, рассосал два маминых сухарика. «А туда же, ещё жить здесь собрался… – хмуро выговорил себе молодой венн. – На коробе посягаешь взлететь, а сам с хлебом справиться не умеешь!»

Тем не менее с наступлением нового дня всё показалось ему не так уж и мрачно. Кончилась тягостная ночь, пики гор на востоке расцвели малиновыми цветами. Живот понемногу прекратил ныть, а самое главное, проснулись отец с сыном и сразу взялись за устройство короба.

Занимались они этим, конечно, не во дворе, потому что по узкой кривой улице собранный короб всё равно было бы невозможно вынести на волю. Коренга поставил тележку на колёса, позвал Торона и поехал за ними на деревенскую площадь.

Легко сказать – поехал! Улочка была ужасно крутой, некогда её замостили камнем, правда, эта вымостка походила на каменную одежду старого большака, примерно как сам Коренга – на резвого здорового парня. Та дорога честно выдержала и Погибель, и последующие века непогод. Эту давным-давно сделали щербатой человеческие ноги, босые и обутые в мягкие горские сапоги. Ныне улочка выглядела почти ступенчатой. Тележка Коренги, наверное, была первой колёсной повозкой, проехавшей здесь за очень долгое время. Обычно внутри деревни ирезейцы ходили пешком, реже проезжали на осликах и совсем редко – на лошадях. И уж точно никто никогда не ездил здесь на тележке, запряжённой собакой!

Накануне Торон с усилием втаскивал хозяина наверх, теперь, упираясь лапами, он помогал ему спускаться. Когда Коренга выехал на площадь, сын с отцом и их помощники уже трудились вовсю. Молодой венн посмотрел на их сосредоточенные, вдохновенные лица и почти простил нарлакам их вкусный, но, как выяснилось, негодный для еды хлеб. Эти люди и короб свой взялись уряжать, как подобало чтущим земную и небесную Правду: с рассветом и сугубо на постное брюхо. Коренга проникся уважением и спросил:

– Будет ли мне позволено, почтенные, здесь посидеть, поучиться вашему поклонению? Я молюсь своим Богам, но Священный Огонь греет и нас…

– Грех был бы запрещать доброму иноверцу зрелище праведного радения, – отозвался крепкий мужчина. У него были рыжие волосы и натруженные руки мастерового. Коренга не имел понятия, как выглядели и вели себя жрецы Ирезея, но почему-то совсем не удивился бы, окажись этот малый жрецом. Он положил руку на спину улёгшемуся Торону и стал смотреть, как отец с сыном раскупоривали тканые свёртки. Молодой венн всего менее задумывался о том, чем именно здешние умельцы обтягивали свои короба. Так вот, в свёртках был шёлк. Халисунский шёлк несравненной прочности и красоты, справедливо ценимый по всему миру. Когда отчаянные купцы завозили текучую прохладную ткань к веннам, её выменивали на лучшие меха, застилая ими облюбованный отрез, и не считали, что продешевили. Из чудесного шёлка кроили счастливые праздничные наряды выросшим дочерям. Годы спустя те дарили их собственным дочкам и внучкам, благо шёлк не поддавался времени, не терял ни прочности, ни красоты. Коренге, правда, показалось, что привезённая попутчиками ткань была заметно толще той, что шла на девичьи рубахи. Она больше напоминала ему парусину «Поморника» и «Чагравы»: иголку без платана [59] наладонного не вдруг воткнёшь. Коренга удобнее устроился в тележке и стал следить за работой нарлаков, выжидая, не подвернётся ли случай прикоснуться к шёлку рукой и убедиться в его прочности.

– Зачем эти поперечины? – спросил он, когда короб стал обретать завершённые очертания и к нему взялись прилаживать две внутренние жерди, способные перемещаться в упорах.

Молодому венну снова ответил рыжеволосый служитель Огня:

– Это ради перемены натяжения шёлка. Чем он туже натянут, тем охотнее короб поднимается ввысь.

Коренга разглядывал толстые брусья, скреплённые по углам, и не мог превозмочь ощущения неправдоподобности. Короб выглядел таким тяжёлым! Что же за сила могла оторвать его от земли? Да ещё и заставить человека на себе ввысь поднимать?.. Чудо, оно чудо и есть. Не помогало даже увиденное собственными глазами накануне и позавчера. И воспоминание о яростной мощи, с которой рвала из рук бечеву его, Коренги, маленькая и безобидная полетуха, тоже не помогало. Хотелось молиться Богам о прощении за слишком дерзновенные мысли, за посягательство на горние тайны, отнюдь не предназначенные для смертных…