Там, где лес не растет, стр. 34
– От Иннори лихой пляски вряд ли кто-то дождётся, – упрямо сказала она. Когда нас разлучили, было ещё не вполне ясно, сможет ли он ходить не хромая. Да и некогда ему особо плясать, его иголки с нитками ждут!
– Вот и я так думаю, – согласился Шатун. И поудобнее перехватил топорик, готовясь прокладывать путь дальше.
До вечера путники одолели вполне ощутимое расстояние, вплотную приблизившись к дороге, что вела в стольный Фойрег. Когда же начало темнеть, Шатун разбил лагерь на высокой горушке. Дрова и воду для котелка пришлось таскать за двести шагов, а на лысой макушке холма ощутимо поддувал ветер, но никто из исходников не возроптал. По лесу вполне ещё могли скитаться растерянные, озябшие и промокшие люди, для которых этот костёр послужил бы путеводным маяком. Коренга, Эория и дед с внучкой хорошо помнили, как сами сутками ранее точно так же вышли к Шатунову костру…
А галирадского беглеца не больно-то спрашивали.
ГЛАВА 32
Сон о крыльях и звездах
Наверное, праотец Кокора всё же не слишком рассердился на Коренгу за погубленные кусты. В эту ночь молодого венна вновь посетил самый любимый сон. Действительно самый-самый, даже лучше того, что порой забредал в его разум из наследной памяти Торона. Те сны, где он был симураном и летал над заснеженными горами, неизменно несли в себе могучие взмахи крыльев и лишь потом – бездумное блаженство парения. Этот сон был совсем не таков. В нём Коренга опять скользил в своей лодочке по наклонной поверхности загустевшего оползня, только наклон был не таким крутым и опасным, как наяву. И кажется, ему не требовалось спешить вниз, к терпящим бедствие, поскольку всё его внимание было отдано натёкшим один на другой слоям зыбуна и тому, как ловчее соскакивать по этой «лестнице» вниз. Прыжок следовал за прыжком, Коренга упивался мгновениями полёта… и даже не сразу обратил внимание, что подскоки оказывались какими-то очень уж неторопливыми и плавными, гораздо неторопливее, чем обыкновенно велит тяга земная. Уж ему ли, владевшему своей тележкой-лодочкой подчас лучше, чем собственным телом, эту тягу было не знать!..
«То-то славно! – нисколько не удивившись, а лишь обрадовавшись, сказал себе Коренга. – Вот, значит, как я ещё могу!»
Молодой венн начал пристально ждать очередного прыжка, а когда лодочка вновь оторвалась от «лба» грязевого натёка – устремил всю силу желания на то, чтобы она подольше не касалась днищем земли, чтобы так и плыла вдоль склона по воздуху. Сон – на то и сон, чтобы мысль о невозможности подобного счастливо обошла его стороной… и, наверное, поэтому у него получилось. Не легко и не просто, но получилось же! Лодочка послушно заскользила на расстоянии полуаршина от подсыхающей жижи. Она больше не оставляла на ней следов и плавно поворачивала туда, куда наклонами тела направлял её Коренга. Когда же, дерзнув отложить весло, он повёл лодочку прочь от земли – ему пришлось для этого лишь развести руки в стороны и, чуть согнув их, слегка приподнять запястья.
«Почему я раньше никогда так не пробовал?..»
Он смотрел, как постепенно отдалялась земля, и побаивался забираться слишком высоко – на случай, если чудесное наитие неожиданно кончится.
Время от времени его полёт в самом деле утрачивал лёгкость, лодочкой снова завладевала неодолимая земная тяга, Коренге становилось невмочь удерживать себя в воздухе, он устало прижимался к глинистому склону… Но однажды разбуженное умение всё-таки не до конца покидало его, и он вновь воспарял, и с каждым разом это получалось у него всё естественней. Так, словно нарабатывала силу некая мышца и становился привычным едва освоенный навык…
Что-то разбудило Коренгу, и первым ощущением, посетившим его наяву, была саднящая обида.
«Опять мне всего лишь приснилось!..»
Всё его существо ещё жило дивным чувством полёта, ему безумно хотелось сесть в тележке, расправить руки и, может быть, оторваться-таки от земли… Он знал, что наяву ничего не сбудется, зато насмешек, скорее всего, будет не обобраться, и это знание было каменным весом, которого он не мог одолеть.
Сон понемногу бледнел, отодвигаясь из сиюминутной памяти в глубину, и Коренга стал соображать, что же его разбудило. Торон безмятежно спал возле тележки, свернувшись мохнатым клубком. Значит, ничего опасного и даже подозрительного поблизости не происходило. Коренга приподнялся на локте и прислушался к негромким голосам, раздававшимся чуть поодаль.
Вернее, голос раздавался только один – старика Тикарама, а его приёмная внучка лишь едва слышно всхлипывала, и тут с Коренги окончательно слетел сон, поскольку тот не мужчина и подавно не венн, кто будет спокойно спать, когда рядом плачет девушка. Коренга осторожно сел в тележке и стал смотреть в темноту.
Впрочем, кругом было не так уж и темно. Ночь стояла хотя и безлунная, но до того ясная и прозрачная, словно поверженный Змей навсегда уволок с неба все тучи. В такую ночь никогда не бывает совершенно темно, даже самой глухой осенью, а весной и подавно. Отблеск множества звёзд ткёт прозрачную серебряную паутину и, ничего вроде бы не освещая, всё-таки не даёт сомкнуть челюсти мраку, позволяя различить сперва макушки деревьев по сторонам, а потом и тропу под ногами…
Коренга привычно нашёл взглядом несколько знакомых созвездий и поздоровался с ними как с добрыми друзьями. Он знал, конечно, что в самых разных краях людям светит одно и то же солнце, а по ночам – одни и те же звёзды. Но ничего с собой поделать не мог: уехать из дому за тридевять земель и, задрав голову, увидеть над собой совершенно домашние звёзды… ну, может, чуть иначе развёрнутые в небесах… – это ли не чудо Богов?
«У меня всё хорошо, мама. Я всё-таки приехал страну Нарлак. Я даже увернулся от Змея, который хотел меня съесть, и скоро попаду в Фойрег, как собирался…»
Звёзды ласкали его лицо, он некоторым образом чувствовал, что весточка домой будет ими передана. Хотя на самом деле мать с отцом знали наверняка только то, что их сын был ещё жив…
После этого Коренга нашарил глазами Тикиру и её деда.
Нетрудно было понять, из-за чего плакала отчаянная и бесстрашная девка. И старик больше не пенял ей за то, что пошла против его воли. Он гладил прижавшуюся к нему Тикиру по голове, хотя что он мог для неё сделать? Разве что вот так пригреть, приголубить – а после отвлечь от ранящих мыслей, коли всё равно невмоготу спать. И точно, старик сказал что-то на языке, которого Коренга не понимал, но слова его можно было истолковать лишь как «ладно, внучка, давай делом займёмся». Тикира послушно кивнула, высморкалась – и скоро в десятке шагов от Коренги потихоньку затеплился светильничек. Маленький, прозрачный, небьющийся и не проливающий масло, из тех, что развозились по всей земле удалыми купцами из стекловарных мастерских Галирада. Коренге его свет показался ослепительным, он чуть не юркнул обратно под щит тележки – увидят, решат ещё, будто он соглядатайствовать взялся! – но крохотное пламя тут же прикрыли колпачком, чтобы не било в глаза да и не смотрели дед с внучкой на Коренгу.
Перед Тикарамом уже стоял его кожаный короб, тот самый, неподъёмный, который Коренга ещё не хотел брать в лодочку, боясь опрокинуться в водовороте. При виде его у молодого венна сразу заболели синяки на ногах. Угловатая сума так и ехала с ними, и Коренга не видел, чтобы они её раскрывали. Значит, не съестной припас там сохранялся и не одежда: что же за груз, стоивший, чтобы биться за него насмерть, как девка тогда на крыше развалины?.. Теперь Тикарам распутывал завязки, и Коренга сообразил, что сейчас увидит стариково сокровище. Ему стало стыдно собственного любопытства, ведь, что бы ни оказало себя в чужом пестере, его, Коренги, это никоим образом не касалось. Однако отвести глаз, как, может быть, подобало, он не смог.
«А что? Я же никакой корысти не замышляю…»
В это время узловатые старческие пальцы наконец совладали с тесёмками, кожаное горло раздвинулось, и Коренга увидел, ЧТО сохранялось в драгоценной суме.