Право на поединок, стр. 83

11. В море

Хозяин корабля, дородный сегван с узлом седых волос на макушке, мерил шагами палубу, смотрел то за борт, то на небосклон и время от времени недовольно бурчал что-то сквозь зубы. Эврих неплохо знал сегванский язык, но остров Печальной Березы, откуда вел свой род владелец лодьи, должно быть, располагался в каком-то совсем уже захолустье. Резкий, отрывистый говор корабельщика был таков, что аррант едва разбирал отдельные слова. Эврих вслушивался очень внимательно, однако за добрых полдня сумел понять лишь одно – мореход был чем-то весьма удручен. Ну а это можно было себе уяснить и не вникая в его речи.

– Спишь, Волкодав? – наконец окликнул он венна, лежавшего с закрытыми глазами под скамейкой гребца.

Волкодав не спал. Просто если он открывал глаза и садился, желудок почти сразу начинал противно шевелиться внутри. Он знал, что по меркам опытных мореплавателей нынешнюю качку и качкой-то назвать было нельзя. Однако ему хватало. Слабо утешало даже то, что Виона, купившая Йарре возвращение на родину, определенно посоветовалась с Судьбой. Ибо корабль был тот самый, которого ожидал Гарахар, и направлялся он в Тин– Вилену. То есть Небеса явно не возражали, чтобы Волкодав все-таки попал в этот город. И выяснил, какой такой Наставник умножает в мире неправду, вручая скверно понятое кан-киро людям, не ведающим Любви...

– Что это там Астамер все время бубнит? – спросил Эврих. – Ты хоть что– нибудь понимаешь?..

В отличие от Волкодава, на корабле он был дома. И радовался, чувствуя себя в знакомой стихии. Взяв кожаное ведерко на длинной веревке, он забросил его далеко вперед, потом ловко вытащил через низкий борт. У него лежал в поясном кошеле обрывок бересты с несколькими буквами, начертанными еще на берегу. И вот теперь, мысленно обратившись к Богам Небесной Горы, Эврих вытащил белый лоскут и погрузил в ведерко. Чернила, которыми была сделана надпись, он собственноручно приготовил в доме ювелира УЛОЙХО по способу, разведанному Тилорном. Настала пора подвергнуть свою работу настоящему испытанию, и молодой аррант отчаянно волновался.

– Астамеру не нравится ветер, – не открывая глаз, сказал Волкодав. – Он говорит, он отродясь не припомнит, чтобы в начале месяца Лебедя у здешних берегов дуло с северо-востока. Он думает, это, наверное, не к добру.

– Ого! – Эврих даже отвлекся от своих буковок, четко черневших сквозь два вершка прозрачной воды. – Где ты постиг его говор? – спохватился, понизил голос и спросил: – Тоже на каторге?..

– Нет, – сказал Волкодав. – Не на каторге. У него не было никакой охоты объяснять, что с Астамерова родного берега, надобно полагать, в солнечную погоду был хорошо виден остров, откуда десяток с лишним лет тому назад пришел на Светынь храбрый молодой куне по имени Винитарий. Уже тогда получивший в своем народе прозвище – Людоед... Волкодав вообще не любил, когда из его прошлого опять начинали выползать какие-то призраки, казалось бы давно похороненные и забытые. Таков закон, – сказала бы, наверное, Мать Кендарат. Закон воздаяния, правящий кругами Вселенной. Ты совершаешь поступок и думаешь, что все останется как прежде? Ты ошибаешься...

Надо полагать, по этому самому закону Волкодав выходил чудовищным грешником. Ведь не случайно для него встречи с прошлым обычно заканчивались чем-нибудь неприятным. Или вовсе опасным. Вроде сумасбродного Канаонова братца. Ибо нынче, как раз когда отходил от причала сегванский корабль и уже трудновато делалось различить в пестрой толпе знакомые лица, в Восточные ворота въезжал с семейством Кавтин. Волкодав вздохнул, подумав о нем. Ему хотелось надеяться, что парень все же поразмыслил и кое-что понял. Однако убрались они с Эврихом поистине вовремя. А когда-либо возвращаться в Кондар и проверять, докончил или нет Иннори свою вышивку и купили ли ему веннского пса... вряд ли это было разумно. Почему так получалось, что отовсюду, где Волкодаву доводилось задерживаться, он затем поспешно уносил ноги, причем навсегда?.. Взять хоть Галирад... Да и здесь, в Кондаре, чью благосклонность он завоевал? Великого вора, не нажившего от трудов праведных ни единого медяка. Вот уж будет чем похвастаться перед Старым Псом, когда Хозяйка Судеб заполнит веретено и взмахнет острыми ножницами, вытеребив нить его жизни...

Они все пришли проводить корабль: и Сигина, взятая благодарным УЛОЙХО в свой дом, и Дикерона со спутницей, и цветущая Рейтамира, сопровождаемая Кей-Сонмором. «А что? – будто бы заявил луга своему почтенному батюшке. – Ты вот завел себе усадьбу, хотя все прежние Сонморы были бездомными. Ну и я стану первым, кто женится...» Он уже купил Рейтамире черепаховые гребни для волос и обещал разузнать, что легче устроить: самим ехать в Галирад к знаменитому Декше или заплатить какому-нибудь мореходу, чтобы доставил одноглазого поэта в Кондар.

Дикерона крепко обнял Волкодава жилистыми руками в сетке белеющих шрамов. «Прощай, оборотень, – сказал он. – Счастливо тебе». «Может, еще увидимся...» – понадеялся венн и запоздало сообразил, что ляпнул не то. Дикерона усмехнулся. «Если я встречу святого, который, как предсказала гадалка, вернет мне глаза, может, и вправду увидимся... – Запустил руку в рукав, расстегнул узкие пряжки и протянул Волкодаву длинный нож в ножнах: – Держи на счастье». Волкодав не придумал ничего лучше, чем отцепить от пояса свой старый боевой и сунуть его мономатанцу в ладонь: «Повстречай этого святого, друг».

Сумасшедшая Сигина подошла к нему последней, и он опустился перед старой женщиной на колени. «Я все забываю рассказать тебе, – шепнула она, – про того венна, который был моим сыном. Я вспомнила знаки у него на поясе и на сапогах». «Какие знаки?» – отчего-то насторожившись, спросил Волкодав. Сигина, ласково улыбаясь, смотрела ему в глаза. «Он из рода Волка, – сказала она. – И у него вот тут, на левой щеке, две родинки. Это я к тому, чтобы ты сразу узнал его, когда встретитесь. Ты не забудешь ему передать, что я жду в гости и его, и тебя?..»

Возле мачты корабля был устроен трюмный люк, огороженный парусиновой занавеской таким образом, чтобы не поддувал ветер. Время от времени из люка высовывалась рогатая голова, и над палубой разносилось мычание. В трюме путешествовала пестрая корова, любимица Астамера, не боявшаяся ни качки, ни иных морских неудобств.

Когда-то давно над ее хозяином пробовали смеяться. Потом прекратили. Нрав у Астамера был тяжелый, рука – тоже. Вдобавок и мореплавателем он был замечательным. Ну и пусть себе доит свою пеструшку прямо посреди океана, коли так уж охота. В конце концов, кто не знает, что самого первого сегвана вылизала своим языком из соли, скопившейся на берегу, божественная корова...

Мыш, которому очень не нравилось в море, отсиживался либо в трюме вместе с большим теплым животным, либо влезал за пазуху Волкодаву.

Йарра сидел между аррантом и венном. На нем были крепкие сапожки, плотные штаны, стеганая курточка и новенькая рубашка. Все казалось еще жестковатым и как бы не своим, еще не обмялось по телу, не вобрало его запах. Прежние обноски были тщательно выстираны и уложены в сумку. За неполный год сиротства старая одежда сделалась Йарре коротка и к тому же до того изодралась и вытерлась, что вряд ли пристойно было в ней даже мыть корабельную палубу. Следовало бы подарить ее нищим или пустить на тряпки, но поступить так с рукоделием погибшей матери Йарра не мог.

Он знал, что берег его родины покажется еще очень не скоро, но это не имело никакого значения. Ему хотелось побежать на самый нос корабля и стоять там, не сводя глаз и даже не моргая от ветра, пока не поднимется над горизонтом земля. Йарра хорошо помнил расставание с родиной. Он ведь был тогда уже совсем взрослым. Конечно, не таким взрослым, как теперь, но все-таки. Он помнил, как медленно погружался в воду Заоблачный кряж, как величавые пики сперва превратились в гористые острова, разделенные морем, потом стали неотличимы от туч, вечно кутавших сгорбленные плечи хребтов, и вместе с этими тучами наконец растворились в небесной дымке, растаяли без следа.