Корабли времени, стр. 7

…И тут, наконец, понял, что я не ослеп:

Это явление удивило настолько, что я даже забыл о страхе.

Вначале был свет. Точнее, мерцание во мраке. Смутное, приглушенное, расплывчатое. Напоминавшее восход светила из-за горизонта, когда небо только наливается светом — смутным, ненадежным, будто конферансье, выходящий на сцену упредить появление эстрадной звезды. Именно эта неотчетливость вначале ввела меня в заблуждение — казалось, что зрение играют шутку со мной. Может быть, подумал я, это звезды, но видны словно сквозь мутное стекло.

И тут я стал понимать, в этом туманном сиянии, что я здесь не одинок.

Это существо стояло в нескольких ярдах перед Машиной Времени — точнее, плавало в воздухе, без всякой поддержки. Этот был шар плоти — нечто вроде вертящейся головы, четыре фута в поперечнике, с двумя пучками щупалец, словно пальцы, топорщившиеся по сторонам и устремленные к земле. Рот этого существа походил на открытый мясистый клюв, и, насколько я мог заметить, ноздрей у него никаких не было. Зато от моего внимания не укрылось, что глаза его, большие и темные, были вполне человеческими. Казалось, оно производит какое-то низкое бормотание, похожее на шум отдаленной реки, и тут я понял, испытав укол страха, что это был за звук. Я слышал его раньше во время экспедиции, еще во время первого путешествия в бесконечность. И во время второго тоже.

Неужели, осенила меня страшная догадка, это существо — я назвал его Наблюдатель — невидимо сопровождало меня и в первой экспедиции?

Внезапно оно устремилось ко мне — и проплыло не более чем в ярде от моего лица.

Этого страха не описать. Я заорал как резаный, если допустимо такое выражение в приличном обществе, настолько велико было мое потрясение. И не думая о последствиях, рванул рычаг.

Машина Времени дернулась — и Наблюдатель пропал — а я летел в воздухе!

Сколько времени, не могу сказать, я оставался бесчувственным. Я медленно приходил в себя, обнаружив, что лежу лицом на твердой песчаной поверхности. Я ощутил чье-то жаркое дыхание на своей шее — какой-то шепот, прядь волос — или может быть, меха, коснулась моей щеки. Но как только я застонал и попытался встать, эти странные ощущения немедленно исчезли.

Я погрузился в глубокий мрак — чернильно-непроницаемую темноту. Не чувствуя при этом ни тепла ни холода. Я сидел на какой-то твердой, на ощупь песчаной поверхности. В спокойном воздухе царил запах застоя. Голова разламывалась после падения, и в довершение всего я потерял свою шляпу.

Я ощупал руками по сторонам. К моему великому облегчению руки тут же натолкнулись на соединения из меди и слоновой кости — Машина Времени стояла рядом. Я слетел с седла от резкого торможения в этой сумеречной пустыне. Я нащупал поручни и убедился, что с рычагами тоже все в порядке.

Мне нужен был хоть какой-то свет. Я полез в карман, но не обнаружил там ни одного коробка спичек — как последний дурак, я запихнул их все в ранец! На миг меня охватила паника — но я подавил ее усилием воли и, встав на трясущихся неверных ногах, полез на Машину Времени. На ощупь между скобами обнаружил притороченный там рюкзак. В нетерпении развязав тесемки, я стал рыться в нем. Мне удалось найти пару коробков спичек, которые я тут же сунул в карман сюртука. Затем вытащил спичку и чиркнул ею о коробку.

…Это было лицо, немедленно вынырнувшее передо мной из темноты, на расстоянии менее двух футов, освещенное одной спичкой: я разглядел белую дряблую кожу, льняные волосы, прилипшие к черепу и свисавшие с него — и большие серые с красным глаза.

Существо издало гортанный булькающий вопль, и тут же исчезло во тьме, прежде чем успела догореть спичка.

Это был морлок! Спичка обожгла пальцы и упала; я стал искать новую, в панике чуть было не уронив драгоценный коробок.

4. Темная ночь

Едкий серный запах заполнил ноздри, и я попятился по твердой песчаной поверхности, пока не уперся спиной в медные прутья Машины Времени. Спустя несколько минут оцепенения, я догадался, наконец, выудить из рюкзака свечу. Я поднес ее к лицу и вглядывался в желтое пламя, не обращая внимания на растекающийся по пальцам воск. Постепенно я стал различать некий порядок устройство мира вокруг меня. Блеснули хрустально и медно части перевернутой машины. Надо мной грозно высилась какая-то монументальная статуя. Присмотревшись, я понял, что темнота не кромешная — в ней присутствовали источники света. Солнце безвозвратно исчезло, однако звезды оставались — правда, уже в иных созвездиях, а не тех, что были знакомы мне с детства. И никакого признака нашей старой знакомой Луны.

В одной части неба не светило вообще ни единой звезды: на западе, выступая из черного горизонта, расплющился эллипс, занимавший четверть неба. Это было Солнце, спрятанное в оболочку потрясающих размеров — точно гигантский колпак на лампе.

Когда я, наконец, вышел из ступора, то почел за благо сначала устроить путь для отступления — срочного возвращения домой. Еще никогда мне не приходилось работать с этим механизмом в темноте. Присев на корточки, я почувствовал под ладонями плотный, утрамбованный песок. Продавив в нем ямку не без труда, впрочем, я вставил туда свечу, уверенный, что текучий воск прилепит ее к месту. Теперь у меня был источник света для дальнейших действий, и свободные руки.

Набрав воздуха и стиснув зубы, я попытался перевернуть машину. Просунув под нее запястья и протолкнув подальше колени, я навалился изо всех сил. Никелевый стержень больно впился в плечо, однако постепенно груз поддался.

Ощупав седло, я ощутил, что кожаная поверхность стала шероховатой от песка будущего. Сам себе заслоняя свет, я нащупал циферблаты хронометров — одно стекло разбилось вдребезги, но стрелка была цела, и, по-видимому, прибор повреждений не получил, как и два белых рычага, без которых никогда бы не смог вернуться назад, в свое время. Стоило мне дотронуться до них, как машина задрожала, словно призрак, напомнив мне, что мы с ней — лишь призраки в этом времени. Но теперь я мог вернуться в любой момент, в безопасный 1891-й год, ничем не рискуя, кроме слегка ущемленного самолюбия.

Выдернув свечу из песка, я поднес ее к циферблатам. Оказалось, я попал в день 239, 354, 634-й и, значит, в 657208-й год. Мое дикое предположение об изменчивости прошлого и будущего получило страшное подтверждение — ибо эти потемневшие холмы склон холма отделяло полтораста тысячелетий от рождения Уины. Каким же образом этот мрачный и пустой мир мог стать зеленым раем, в котором она жила!

Помню, как в далеком детстве отец показал мне примитивную игрушку под названием «Призраки». Несколько разноцветных картинок вставлялась в экран, окруженный двумя линзами. Картинка сперва проецировалась правой линзой, затем свет менялся в левой так, что картинка справа тускнела, а левая становилась, напротив, ярче. Тогда меня потрясло, с какой легкостью предмет может превращаться в призрак, а призрак, чья форма вначале видима лишь как очертание, обретает плоть. Это был забавный момент, когда два изображения балансировались, и трудно было определить, какая из картинок окажется более реальной.

, я стоял в этом темном ландшафте и чувствовал как реальный мир становится туманным и ненадежным, чтобы замениться иным, невозможным миром!

Расхождение двух Историй, которому я оказался свидетелем — в первом садово-огородный мир элои, во втором погасшее солнце и пустыня, раскинувшаяся на всю планету. Мне это как-то не умещалось в голове происходящее. Как могло одновременно «быть» и «не быть»?

Задаваясь этим поистине гамлетовским вопросом, я вспомнил Фому Аквинского, его слова: «Бог не может ничего изменить в прошлом. Это невозможнее, чем поднять мертвеца…» И тогда мне показалось совершенно справедливым такое суждение! Не предаваясь философским размышлениям, я всегда думал, что будущее является продолжением считал, прошлого: зафиксированное, закрепленное, незыблемое даже для Бога — и уж наверняка для человеческой руки. И в том числе — для машины времени.