Своими руками, стр. 2

Хозяйки сразу узнавали, когда пастух плохо кормил скотину: не дадут коровы молока — пастух не двигался по лугу, проспал возле стада. Вечером ему выговор. Дед Митрий исправлялся, а другой, Маноха, — тот чем больше его ругали, тем он настойчивее морил коров. И налаживал пастьбу только после строгого предупреждения мужиков, обещавших его побить.

Маноху нанимали лишь по несчастью, когда не находился другой пастух. Пастухом он считался дешёвым, ему меньше других платили с головы (за одну корову), и всё равно за ним не гонялись.

Бывали пастухи случайные. Придёт кто-нибудь из дальней деревни никому не знакомый, или кто из своих надумает легко заработать в пастухах и наймётся стеречь скотину, когда другого пастуха, настоящего, нет. Так однажды нанялся пасти скот нашенский мужик Пантюшка.

Ростом Пантюшка был маленький, но крикливый и злой. Зло в нём вспыхивало мгновенно и быстро проходило, но для пастуха такой характер совсем не подходит.

Издавна известно, что обходиться со скотом следует ласково. Грубость и побои не сделают животное послушным. Пастух Пантюшка пас стадо с тяжёлой дубинкой, в своём гневе он беспощадно бил коров и овец. Дубинку он пускал метко и так ударял по коровьему боку, что корова в испуге и от боли жалобно взрёвывала и не могла сразу продыхнуть, а овцы падали и потом долго хромали. К середине лета все овцы оказались хромыми, волочили ноги. Спросят у Пантюшки, что с овцой, отвечает:

— Корова наступила. Овцы лежали в траве, а она зыкнула по жаре и — на овец, передушила не одну.

Люди знали, что хромота у овец от Пантюшкиной дубинки, но сделать ничего не могли. Кнута Пантюшка не имел, потому что сплести его или свить нужно было умение, а он только и умел многословно ругаться да петушиться на людях. Беда была в том, что Пантюшка мог бросить пастушить, а среди лета нового пастуха уже не найдёшь, самим пасти в разгар летних работ невыгодно, да и какой ни есть пастух, он всё лучше очередников, не каждый из них погонит на дальние луга, а изо дня в день крутят стадо на одном месте и почти не кормят.

При найме пастуха всегда выбирались старшими человека три от деревенских. Они сговаривались с пастухом о размере платы, потом разрешали споры пастуха с владельцами скотины, если надо было, и спрашивали с пастуха за плохую пастьбу скотины, за урон головы, за увечья. Бывало, если чья-то корова наносила ушиб овце или ранила другую корову, то с хозяина бодливой коровы брался какой-нибудь штраф. Если овца тратилась, то убыток возмещался овцой или деньгами, и за ранение коровы, если она переставала из-за этого молоко давать, тоже следовало взыскание по уговору.

Не прошло даром и Пантюшке за его дубинку. Сказали ему однажды сменить дубинку на кнут, Пантюшка ответил:

— Брошу дубинку, а к стаду завтра волк пожалует, чем я от него отбиваться буду? Кнут я найду, а дубинку не брошу. Коров ваших я дубинкой не трогаю.

— Смотри, Пантелей, — предупредили его, — тебе отвечать за слова. Ни у одного пастуха того не было, чтобы коровы всех овец переувечили.

Вспыхнул Пантюшка, бросил дубинку, кепку на землю, поскакал прочь от стада с угрозой не выгонять больше, не стеречь, но вернулся. Полсрока отстерег, жаль стало терять заработок, побранился и успокоился, дал слово следить за коровами.

Моя мать была в числе старших. Однажды она мне и сказала:

— Сынок, есть одно важное дело. Ты можешь его сделать, только никому об этом не распространяться. Надо тебе хороших ребят взять, троих-четверых (много — мешать будут), и последить за Пантюшкой-пастухом, бьёт ли он дубинкой скотину. Потом скажете, когда вас спросят об этом. Только смотрите зорче, чтобы честно было. Вам потом за это спасибо будет.

Я обрадовался этому заданию, потому что не надо было сидеть дома, караулить огород или полоть грядки, собрал себе отряд из своих ровесников, и мы отправились тайком из деревни разыскивать стадо.

Куда Пантюшка прогнал стадо, никто не знал. Мы сбегали за колхозный сад, но там на нашем лугу дед Митрий пас якшинских коров, где он пастушил в это лето. Пришлось бежать в Остров — так назывался другой луг. Там и увидели наше стадо. Сено уже было скошено и сложено в стога. Луг был голый, как голова, подстриженная машинкой под первый номер. Коровы лезли в лес, где было много лесной зелёной и сочной травы, но в лесу пасти запрещалось. Подпасок Нюшка, Пантелеева дочь, и сын Серёжка гнали скотину от леса, а сам пастух шёл по другому склону, над которым на поле ещё зеленел овёс, куда тоже рвалась голодная скотина, кричал на непослушных коров, а подходивших к овсу с броска отгонял дубинкой.

Овцы обогнали коров, взбежали к овсяному полю и уткнулись в зелень мордами, вырывая траву вместе со стеблями кистястого овса, жадно хрумкали. Пантюшка молча приблизился к отаре, пустил дубинку, овцы закувыркались по склону. Чья-то овца поволокла заднюю ногу. Мы вернулись в деревню. Мать моя чинила у колхозных амбаров веретьи с мешками, готовились к страде. Мы рассказали ей о виденном. На полднях хозяйки пересмотрели своих овец, пересчитали хромых и объявили Пантюшке, что ни за одну хромую овцу он не получит зарплаты. Пантюшка принялся оправдываться, но нас позвали в свидетели, и он оказался уличённым в жестокости. Был наказан за это, и больше никогда не нанимался пастухом.

Нас Пантюшка запомнил. Потом, когда мы цеплялись за повозку, когда он что-нибудь возил на колхозной работе, он стегал больно кнутом и приговаривал:

— Это тебе за донос. Знай в другой раз Пантюшку.

Спиридон и Васька

Спиридон пришёл в нашу деревню в зимнюю непогоду. К нам прибежали ребята и сказали матери:

— Тётка Доня, нам велели сказать вам, что пастух пришёл наниматься, надо идтить на собрание.

— Принесло его в такую непогоду. Но ладно, пойдём, потолкуем. В погоду, глядишь, всех и не собрать было бы.

Пока мать заходила за соседями, ждала их, я с ребятами прискакал в избу деда Володи, где собирались нанимать пастуха. Ближние, кто раньше был оповещён, были уже в сборе, вели разговоры.

На улице мело и морозило, а в избе было тепло и чисто. Люди были радостные, что пришёл человек в пастухи. И казалось, будто за окнами тепло, солнечно, сходит снег и на днях с дворов выпихнут скотину и новый пастух погонит её на луг. Но шёл ещё декабрь, пастух только договаривался о плате за пастьбу: когда давать ему задаток, какое будет летом питание, сколько копеек с головы на кнут положить (на приобретение кнута). Бывало, что пастух нанимался, а потом не приезжал за задатком, перехватывали его в другую деревню на большую плату. Случалось, что и аванс получал, а после нанимался на сторону.

Спиридон пришёл из Сергиевского посёлка. Никто его не знал. Имя его удивило всех. У нас так никто не звался. Он был коренаст, серьёзен. До разговора с ним бабы зашли к деду Митрию и спросили ещё раз, не надумал ли он остаться пастухом в своей деревне. Он ответил, что ему уже сами из Дальнего Шеинова привезли задаток, что неловко ему подводить людей, но он послушает, сколько пообещается пришлому пастуху платы, и подумает потом, — может быть, и вернёт задаток.

На такие условия с дедом Митрием не согласились: перебивать пастуха считалось делом плохим, а тем более когда он уже принял задаток. Ему и на собрание не велели приходить, потому что скотину он не держал, участия его в собрании не требовалось. Но он пришёл. Разговор со Спиридоном уже начался. Места все были заняты. Дед Митрий оказался перед всеми на виду.

— Что, Митрий Семёнович, пожаловал? — спросила моя мать. — Мы о деле разговор ведём, а ты только мешать нам будешь.

— Да я, падер её возьми (такая присказка была у деда), я послушаю вас да пойду.

— Скотины у тебя нет, нечего тебе и слушать нашу беседу.

— Да, Митрий, иди себе домой, — подсказали другие.

— Иди. Ты не наш.

Потоптался дед Митрий, покряхтел и ушёл.