Экспансия – I, стр. 114

Роумэн хрустко потянулся:

— Я бы не хотел вас иметь своим врагом, доктор.

— А я бы с радостью записал вас в свои друзья, Пол.

— Но друзья не врут. А вы мне врали, когда говорили, что не занимались Латинской Америкой…

Всей правды Штирлиц открыть не мог, он не имел права говорить о том, как ему помог генерал Альфредо Гонсалес, но он должен был ответить Полу так, чтобы тот не ощутил его закрытости.

Поэтому он сказал:

— Я действительно ею не занимался. Я работал в архиве ИТТ, а нет ничего страшнее неразобранных архивов, Пол. Могу показать вам стенографический отчет Палаты депутатов по делу ФА.

— Как вы думаете, Кемп знал, что там хранится этот документ?

Штирлиц усмехнулся:

— Хранится… Он не хранился, он валялся в ящике, пошел потеками, изъеден мышами… Впрочем, я не исключаю, что он знал об этом документе, но тогда он обязан был верить в то, что вы заведете разговор об этом предмете именно со мной. Поэтому я вас и спрашиваю: кто дал вам эту информацию?

Роумэн не мог ответить Штирлицу; у него просто-напросто язык не поворачивался сказать правду, потому что эта «совершенно секретная информация» пришла ему от Роберта Макайра, из отдела разведки государственного департамента, когда он сообщил туда о своем намерении использовать «доктора Брунна» для работы по выявлению нацистского подполья на юге Латиноамериканского континента.

— Отвезите меня домой, — сказал Роумэн, поднявшись со скамейки. — Буду спать. Очень хочу спать.

…Вернувшись домой, он не лег спать, а, приняв душ, поехал на конспиративную квартиру, где его уже как час ждал Эронимо.

Кристина Кристиансен — I

В Севилью она приехала вечером, когда огромные, низкие звезды зажглись в небе, казавшемся плотным, словно металл, — до того оно было черным. Радужные, зыбкие, бело-голубые круги вокруг желтой луны, на которой до странного похоже повторялись очертания океанов и континентов земли, казались таинственными существами, вроде глубинных жителей моря.

На автобусной станции, как и сказал Кемп, она сразу же села в такси, попросила отвезти ее в отель «Мадрид», сняла там двухместный номер (плата такая же, как за одноместный, посетителей нет, осень, сдали бы и за полцены, если поторговаться), позвонила Роумэну, оставила ему свой номер, сказала, что на нижней полке холодильника лежит прекрасное мясо, жаренное в чесночном соусе; очень скучаю, я здесь не выдержу три дня, ну ее к черту, эту Севилью; вышла на улицу, села во второе такси, а не в первое и попросила шофера отвезти ее в старый город. Там все улицы были заполнены гуляющими, светло как днем, множество экипажей, лошади, расфранченные, словно женщины.

Она проверилась, зайдя в первое попавшееся кафе, набрала тот номер, который Кемп продиктовал во время их краткой встречи в автобусе, и пригласила к аппарату сеньора Бласа.

— Где вы? — спросил Блас, не ответив на приветствие; голос его был низким, властным; по-немецки говорил с ужасным акцентом. — Я за вами подъеду. Назовите кафе, откуда звоните.

— Карденас, — сказала Криста. — Кафе называют Карденас.

— Такого в городе нет, — отрезал Блас.

— Сейчас я сбегаю наверх, уточню, вы подождете у аппарата?

— Где находится кафе?

— На очень красивой маленькой улочке.

— Вполне подробный адрес, — усмехнулся Блас. — Хорошо, поглядите, я буду ждать.

Криста выбежала на улицу; кафе, конечно же, называлось «Рио-Фрио», [57] а чуть ниже было крупно выведено «Каса Карденас», [58] ничего не попишешь, Карденас хотел подчеркнуть, что «холодная река» принадлежит именно ему, и никому другому.

Когда женщина вернулась к телефону, место ее было занято; маленький крепыш в черном костюме, облегавшем тело так, словно он был танцовщиком, томно кадрил невидимую собеседницу, обещая ей немыслимый вечер, когда легкие и пьянящие, словно молодое вино, «струи Зоры вознесут ее к небесам». Собеседница, видимо, отказывалась возноситься, танцор сулил еще более интересные вещи, показывая Кристине на пальцах, что, мол, сейчас, еще одна минутка, и все будет в порядке.

Говорил он тем не менее не минутку, а добрых пять.

Когда Кристина перезвонила, Блас заметил:

— Вы, видимо, первый раз в Испании? Оставили б возле трубки сумочку, у нас не воруют… Люди б поняли, что вы вернетесь, а не забыли положить трубку на рычаг — у нас это часто бывает, мы рассеянные…

Он выслушал адрес, подивился тому, что Карденас вынес свое имя на вывеску, стареет, болезнь честолюбия с годами прогрессирует, и пообещал быть в «Рио-Фрио» через полчаса.

— Закажите себе вина, скажите, чтоб принесли «вино де каса», у Карденаса хорошие виноградники на побережье. Вы моя гостья, так что заказывайте все, что хотите.

…Как и положено в Испании, он опоздал на двадцать минут.

— Вы должны меня простить, — хмуро сказал Блас, быстро обняв женщину своими холодными глазами, взгляд его был откровенно оценивающим, бесстыдным, — как и все нации, лишенные настоящей индустрии, мы плохо ориентируемся во времени. Американцы самые точные люди, потому что плавят больше всех чугуна; если человек зазевается у домны, это грозит ему растворением в кипящем металле, очень больно. Даже если он спасется, его прогонят с работы, и он не сможет жить так, как жил раньше — с холодильником и автомашиной. А нам ничего не грозит… Если прогонят с работы — как жил испанец в нищете, так и будет продолжать жить. Зачем же торопиться? Видите, я самоед… Как вино?

— О, оно действительно прекрасно.

— Вы голодны?

— Очень.

— Прекрасно, — сказал Блас. — Меня просили показать вам город, я готов быть вашим гидом. Сейчас я закажу столик в «Лас пачолас», там дают самую андалусскую еду.

Он пружинисто поднялся и пошел вниз, к телефону.

Все-таки Пол, подумала Криста, совершенно не думает о том, как выглядит; он всегда одинаковый, такой, как на самом деле; все другие мужчины хотят казаться. Считают, что женщины склонны к игре; это неверно; именно мужчины больше всего думают о том, какое впечатление они производят.

…В начале сорок третьего в Осло привезли фильмы о природе Германии; в отличие от художественных картин эти ленты были подкупающе-правдивы, сделаны со вкусом и поэтому собирали довольно большую аудиторию — на фашистские боевики народ не ходил, потому что там все враги были чудовищами, каждый немец — богом, а кто любит голую пропаганду?

Криста особенно запомнила один фильм: оператор установил камеру на большой поляне и снял весенний слет тетеревов; черно-красные красавцы бились друг с другом, распушив хвосты, бились отчаянно, сшибаясь по-лебединому выгнутыми грудками, а тетерки наблюдали за этим турниром любви, прохаживаясь по поляне, словно бы все происходящее их и не касалось вовсе.

Она запомнила этот фильм так хорошо потому еще, что именно в это время немецкий офицер, поселившись в соседнем с ними доме, начал посылать ей цветы. Откуда он доставал цветы в ноябре, в затемненном Осло, где тогда именно ввели комендантский час, она не могла понять, но ей было это. приятно, хотя отец как-то брезгливо, недоумевающе заметил:

— Принимать подарки от оккупанта?

А второй офицер — он занимал первый этаж в том же доме: хозяева сбежали в Англию — присылал ей шоколад; каждую субботу приходил его денщик и передавал старенькой фру Есперсен, которая жила в их семье уже двадцать лет, красивую коробку с диковинными конфетами, особенно поразительной была начинка — вино и вишни.

Потом в том же коттедже поселился третий немец; он специализировался на книгах — раз в неделю присылал томик поэзии или же альбом с фотографиями различных регионов Германии.

Он-то и пригласил Кристу в кино, как раз на тот самый фильм о бое тетеревов; она попросила его не провожать ее до дверей.