При исполнении служебных обязанностей, стр. 12
— Что вы, ребятки, не тревожьтеся, мы сами зараз управимся.
— Да погрейтесь идите, — предложил Пьянков, — а нам мышцами потрясти, поразмяться — одна радость. Вы ж продрогли совсем.
— Так нешто подо льдом холодно? — удивился дядя Федя и постучал красными квадратными пальцами по ватнику, схваченному льдом. — От холода, обратно же, холодом защищаемся!
— Пошли, пошли, Федя, перекурим, а там подсоединимся к ребятам, пошли — погреешься, ты ж нас ждал два часа на ветру.
— Ветер не огонь, его стерпеть можно.
— Герой, что говорить! Ну, пошли, ребят посмотреть хочу, не виделись бог знает сколько времени.
— Так, Пал Иваныч, ты ж сушей пренебрегаешь, все по воздусям, — отозвался дядя Федя, — над океанами паришь…
Они вошли в маленькое зимовье, срубленное прямо на берегу. Здесь жила артель.
Шесть рыбаков сидели вокруг стола. От ватников валил пар, потому что здесь было натоплено сверх меры. Рыбаки сидели, тесно прижавшись друг к другу, и молча ели помидоры, привезенные Струмилиным.
— Поклон поморам! — сказал Струмилин.
У рыбаков были горячие, влажные руки, мозолистые и сильные. Струмилин поздоровался с каждым по очереди, а потом сел рядом с артельным, в центре стола.
— Спирту, папаша, — попросил артельный. Дядя Федя пошел к нарам и принес оттуда две бутылки спирту.
— Разлейте, папаша, за гостей поднимем.
Дядя Федя разлил спирт ровно и быстро. Струмилин накрыл свой стакан ладонью.
— Что?
— Мне не лейте, нельзя.
— Неуважение будет, — сказал артельный.
— Упадем мы из-за спирта.
— Падать не надо: об лед больно, и обратно, рыбу некому возить будет. Тогда ваше здоровье, Павел Иванович, и всех доблестных летчиков.
— Что это ты высоко заговорил так, Леня?
Дядя Федя хихикнул:
— Он у нас агитатором работает, по линии общества. Со мной тоже так разговаривать стал, хоть шляпу для солидности надевай.
Рыбаки посмеялись, выпили и закусили помидорами.
Артельный Леня выпил последним и сказал:
— Вы, папаша, человек старый и многого в нашей жизни не понимаете, а перед гостями на меня позор наводить — нехорошо. Как я с вами говорил раньше, так и теперь говорю…
— Да я шучу, чудной, — сказал дядя Федя, — нешто гость не понимает?
Потом все подошли к самолету и стали ломиками выбивать рыбу, вмерзшую в лед.
Струмилин тоже взял ломик и начал работать вместе со всеми. Он глубоко вдыхал холодный воздух и весело щурился, потому что в ледяных брызгах, искрой вылетавших из-под ломиков, звонко всплескивалось сине-красное солнце и слепило глаза.
Струмилин работал радостно и споро. Он сделался мокрым, плечи болели хорошей усталостью, а дыхание очистилось от папиросного перекура и стало чистым и глубоким.
«Надо обязательно физически работать, — думал он, — без физической работы человек гибнет лет на тридцать раньше, чем положено. Обязательно начну что-нибудь копать…»
Вдруг Струмилин, слабо охнув, опустил руки с ломиком и замер.
— Что, ушиблись? — спросил Аветисян.
— Нет, — тихо ответил Струмилин и почувствовал, что сильно бледнеет — немного совсем. Чуть-чуть…
Он не ударился. Просто в сердце вошла боль, острая и неожиданная. Так у него было три раза. Он пугался этой неожиданной и страшной боли, но она довольно быстро проходила, а потом оставалась слабость, как после бессонницы.
«Черт возьми, неужели же это настоящее что-нибудь? — думал Струмилин, опускаясь на лед. — Неужели это настоящая болезнь сердца?»
Но прошло несколько минут, и Струмилину показалось, что боль прошла совсем. Он положил под язык таблетку валидола и улыбнулся.
«Нет, ерунда, — решил он, — просто, наверное, устал. Поедем к морю с Жекой, и все пройдет. Это уж точно…»
Никто, кроме Аветисяна, ничего не заметил, потому что и Пьянкову, и Броку, и Богачеву не было еще тридцати. И хотя дяде Феде было за семьдесят, он не знал, в какой стороне груди бьется сердце, потому что всю свою жизнь он занимался только одним: ловил рыбу.
4
— Кто хочет пойти в баню? — спросил Аветисян.
— А где? — удивился Пьянков. — День-то сегодня не банный.
— Ориентировка на местности, милый…
— Где баню сориентировал?
— В подвале электростанции. Вполне приличное помещение.
— Крыс нет?
— Есть, но они сытые и на такого тощего, как ты, не польстятся.
— Тогда я за баню, — сказал Брок и стал доставать из портфеля чистое белье и мыло.
В подвале электростанции было темно и холодно. Летчики шли друг за другом, натыкаясь на какие-то трубы, куски металла и ободья от бочек. Они сдержанно чертыхались. Аветисян пробирался первым и все время приговаривал:
— Ничего, ничего, скоро мы выйдем на цель.
«На цель» они вышли не скоро: Аветисян забыл короткий путь, фонарика они с собой не взяли, светить могли только спичками и поэтому чем дольше шли, тем яростней чертыхались.
— Сейчас, сейчас, — успокаивал Аветисян, — последний отрезок остался.
Когда они пришли в помещение, которое так расхваливал Аветисян, Струмилин присвистнул и сказал:
— Нет, дорогие мои, я в этом спектакле не участвую.
Помещение было темное и грязное. Горячую воду надо было брать из котлов, которые все время глухо урчали и, казалось, должны были с минуты на минуту взорваться. Холодная вода, которой следовало разбавлять кипяток, почему-то из бака не шла.
— Это ничего, — сказал Аветисян, — небольшой перерыв, а потом пойдет. В общем кому не нравится, может отмежеваться. Лично я буду мыться, я уже мылся тут три раза, и очень мне нравилось.
— Я повременю, — сказал Володя и ушел вместе с командиром.
Богачев, Аветисян и Брок остались. Они разделись и только тогда почувствовали, как здесь холодно. Понизу дул сквозняк, и Богачев, как гусь, поджимал пальцы и переваливался с ноги на ногу. Аветисян открыл кран и набрал кипятку в три больших таза. Потом он попробовал долить их холодной водой, но холодной воды до сих пор не было. Где-то рядом работал мотор на плохом топливе, и поэтому через пять минут три товарища стали грязно-серого цвета.
— Скоро будет холодная вода? — сухо осведомился Брок.
— Сейчас, сейчас, — пообещал Аветисян и куда-то ушел.
— Веселая у нас получается баня, — сказал Брок и стал бить себя по спине, чтобы согреться.
Они скакали на месте и били себя по спине и по плечам, чтобы согреться, но им становилось все холоднее, а в довершение ко всему вошел неизвестный дядька в ватнике и закричал:
— Разрешение от Дим Димыча есть?
— Нету.
— А ну, вон отсюда!
— Да что ты, дядя? — взмолился Богачев. — Мы же как негры теперь, дай хоть отмыться.
— Разрешения у вас нету — не могу!
— Потом принесем.
— А почем я знаю, кто вы такие? Электростанция — объект, а не шутки, а вы тут голые бегаете. Одевайтесь, не то за милицией пойду.
В этот критический момент вошел Аветисян.
— Ой, миленький, — застонал он, — а я тебя по всему подвалу ищу, давай холодной воды скорее!
— А разрешение от Дим Димыча есть?
— Есть, есть, — закивал головой Аветисян и вытащил из портфеля, в котором держал белье, два рубля.
Человек в ватнике спрятал деньги и отошел к стене. Там он нажал какую-то кнопку, и сразу же пошла холодная вода.
— Сейчас веников принесу, — сказал он и вышел.
Мылись в молчании, проклиная Аветисяна. Было по-прежнему холодно, а вода отдавала мазутом.
Вернувшись к себе, они сказали Володе Пьянкову:
— Слушай, это не баня, а сказка. Иди, пока не поздно, там и веники есть.
— Давайте, давайте, — сказал Пьянков, — осторожнее на поворотах, здесь пришибленных в детстве нет.