Мне жаль тебя, герцог!, стр. 40

— Понимаешь ли, как ты уехал, меня взяла такая тоска… то есть не с самого начала, тут мы с Аграфеной Семеновной возились.

— А что такое? — спросил Митька.

— Да поехали мы с француженкой к госпоже Убрусовой, чтобы, значит, выкупить Груню, а та вдруг как вскинулась на дыбы: «Я, — говорит, — эту вашу Груньку двор заставлю мести и за повара замуж выдам!»

— Ах ты мразь! — возбужденно воскликнул Митька. — Попробовала бы только! Уж я-то показал бы тебе!

— Да ты не волнуйся… Все обошлось, все отлично теперь… Грунька теперь при дворце, при принцессе Анне Леопольдовне! Ловко она всю историю разыграла!

— Как же она попала во дворец?

— Через Миниха. Она отправилась к нему под видом дамы благородного происхождения; нарядилась в шелковую робу — у Селины взяла — и такой госпожой прикинулась…

— Что же, она амуры с Минихом завязала?

— Какие там амуры! Ты слушай! Миних стал допытывать ее, кто она, и вдруг сам от себя догадался, что Аграфена Семеновна не кто иная, как наперсница принцессы Елизаветы Петровны… Ну та не опровергла, но держала между тем себя совсем как придворная, так что Миних не мог не утвердиться в своем мнении. Ну вот, когда дворянка Убрусова стала у нас на дыбы, Аграфена Семеновна поехала к Миниху. «Так и так, — говорит, — господин фельдмаршал! Я вам не одну услугу уже оказала, если хотите, чтобы я и дальше была вам полезна, то приблизьте меня к принцессе Анне Леопольдовне!» Миниху это понравилось. «Как же это сделать? — говорит он. — Что вы советуете?» — «Ну — говорит Грунька, — поставьте меня к принцессе в камер-юнгферы!»

— Ну а он?

— Ну а он говорит: «С удовольствием! И тем более, — говорит, — рад это сделать, потому что смогу тогда узнать, кто же вы на самом деле».

— Значит, он теперь знает, кто она?

— В том-то и дело, что ничуть не бывало! Аграфена Семеновна с ним повела такие речи: «Звание, — говорит, — свое я открыть вам не могу, потому что на то есть особые причины, а вы поставьте меня в камер-юнгферы к принцессе под видом, будто я… ну, хоть крепостная девка там, какая-нибудь Аграфена, что ли, какой-нибудь дворянки Урусовой!» — Помилуйте! — стал возражать Миних. — Вы — и вдруг крепостная девка!» Однако разговор их окончился тем, что Миних поставил Аграфену Семеновну во дворец под видом «Груньки, дворовой девки госпожи Убрусовой». Та все бумаги представила… Понимаешь, как тонко все было обделано?

— Понимаю и вижу еще раз: молодец моя Грунька!

— Да уж просто такой молодец, самого Остермана проведет! Министр да и только! И живет она ныне во дворце и ничего не боится, потому что ну-ка, тронь ее оттуда, госпожа Убрусова! Аграфена Семеновна так и сказала про эту старую каргу, что у нее, дескать, руки коротки! Оно и вышло в действительности — коротки, брат!

— Значит, Грунька во всю действует?

— Очевидно, действует. Она водит к принцессе Селину де Пюжи, гадалку якобы, и та предсказывает и всякое такое прочее.

— Ну а что же, Грунька в аресте Бирона значила что-нибудь?

— Да ведь это как узнаешь? Известно только, что арестовал его Миних с преображенцами, а как там все было и какая тут подкладка, я не знаю, потому что рассказывать Аграфене Семеновне было некогда, да и мы не видались. Я, признаюсь, захандрил отчаянно и опять засел дома. Впрочем, должно быть, действовала, потому что взяла у меня обрезок бумаги на всякий случай! Значит, предполагала действовать!

— Какой обрезок?

— Да тот, который от Станислава остался, от Венюжинского.

— Ах, этот Станислав! — рассмеялся Митька. — Ведь он попался нам по дороге из Дрездена и ехал с нами.

— Ну? Значит, он опять в Петербург вернулся? Впрочем, теперь бироновский Иоганн ему ничего не сделает, потому что конец и Иоганну, и самому Бирону!

— Кто его знает? Может, он и вернулся! Но только он, мерзавец, в Пскове меня в острог засадил!

— Да не может быть!

— Представь себе! Хорошо, что тут подоспел указ об аресте Бирона! Только это меня и спасло, а то бы погребли меня навек в псковском остроге!

— Так что, значит, если Аграфена Семеновна как-нибудь участвовала в свержении Бирона, то этим она спасла и тебя? Как это странно!

— Да не одного меня! Многих, вероятно!

— Но тебя, так сказать, непосредственно! Удивительно странно! Что же ты сделал с паном Станиславом?

— Да мне не до него было! Он, разумеется, исчез, как только его гадость не удалась! Но мне судьба на него! Он мне наверное попадется! И знаешь, этот Станислав Венюжинский мне как будто счастье приносит: в первый раз при его появлении меня за границу послали с важными поручениями; во второй раз он явился — стало известно об аресте Бирона; право, он счастье приносит. Но скажи, пожалуйста, как же это с Бироном, с Бироном-то произошло?

19

ГРЕМИН ПРОДОЛЖАЕТ РАССКАЗ

— С Бироном это случилось таким образом! — стал рассказывать дальше Василий Гаврилович шепотом, по которому было ясно, что этот рассказ ему самому доставлял большое удовольствие. — Понимаешь ли, сижу я и ничего не знаю… то есть наоборот, мне казалось тогда, что я знаю, что все отвратительно и что положение безвыходное, потому что Бирон укрепился вовсю, делает что хочет и никто не посмеет против него пойти! Ну и все погибло, значит, и вся Россия насмарку… и все прочее. Словом, я был в таком состоянии, как, помнишь, тогда, когда ты ко мне пришел. Опять я бродил из угла в угол по комнатам; тебя нет, я ничего не знаю, хоть в прорубь бросайся! Сам не знаю, когда ем, когда сплю, все спуталось, все перемешалось! Только раз ночью, перед рассветом, слышу, бьет барабан. «Что, — думаю, — это может быть, и почему бьет барабан?» Прислушиваюсь еще: бьет совсем явственно! Я вскочил… пошел к Григорию. Тот тоже не спит! Сидит слушает. Оделись мы, выскочили на улицу. За воротами, как водится, ночной сторож крепким сном спал, и ничего не слышал, и ничего не знает. С тем смотрим дальше, по улице народ бежит; галдят, толком ничего добиться нельзя: кто говорит, Гостиный двор горит, кто — шведы идут войной, а кто говорит — наводнение. Только бежит шустрый такой паренек и орет во все горло: «Виват правительнице Анне Леопольдовне! Злодей Бирон арестован! Виват!» Мы все было оторопели сначала. Как? Бирон арестован? Ну думаем, если парень бежит по улице и в открытую орет, значит, и в самом деле что-нибудь да случилось. Я, как был, кинулся на Дворцовую площадь, а Григорию велел домой идти, приглядеть на случай, если на радостях начнут грабить. Добрался я до площади, а там уже толпа народа и войска. У дворца кареты, возки и сани, а все экипажи к крыльцу подъезжают. В Зимнем дворце поздравление правительнице шло. Придворные, государственные чиновники и сенаторы тут же ей присягу подписывают. Тут батальоны войск сходились, и каждый под своим знаменем на площади присягал. Суета была несказанная! Когда закончили войска присягу и построились, ка-ак грянут пушки с крепости, салют, что ли, или так, извещение, но только такая пальба поднялась, что в ушах словно пестиком колотило. В упор за этим завопил народ и кинулся ко дворцу. А там, на балконе, в бархатной шубке, накинутой на плечи, появилась принцесса… Ну тут «виват» завопили!

— А ты кричал?

— Ну еще бы! Орал, как бешеный! Понимаешь, я не столько приветствовал, сколько радость свою криком выражал, что Бирона-то больше нет… это ведь действительно было освобождением России. Потом опять еще раз принцесса показалась народу в окне и держала тогда своего сына на руках! Ну опять орали. Гул шел по толпе несмолкаемый! Радовались все — знакомые, незнакомые, баре и простонародье. Заговаривали, поздравляли друг друга, радовались, как в Светлое Воскресенье Христово! Рассказывали, что во дворце у Бирона преображенцы стоят в карауле; Миних явился прямо от Анны Леопольдовны и не только не встретил сопротивления в карауле, а напротив — помощь. Караульные преображенцы примкнули к приведенным Минихом солдатам. Бирона с женой нашли в спальне. Арестовал герцога адъютант Миниха Манштейн, он нашел супругов спящими, отдернул занавес у кровати и сказал, что имеет дело к регенту; герцогская чета сразу же поняла, в чем дело, и заорала благим матом, а Бирон полез под кровать!