Гибель Столыпина, стр. 17

– Начать следует, – тягуче заговорил он, – с подключения главной агентуры к польским, финским, украинским, тюркским, грузинским и еврейским кругам, имеющим выходы на прессу. Последние три года властвования Столыпин дал множество поводов для нападок на себя, в частности в связи с его национальной нетерпимостью. До сей поры его подкусывали, а сейчас приспело время ударить. Я дам вам пару рекомендательных писем в Париж: мои старые друзья подготовят залп против «железного русского диктатора». Мол, всех давит; правит в одиночку; монархия делается чистой фикцией; отринул тех, с кем начинал; уход Гучкова с поста председателя Государственной думы в знак протеста против столыпинского ультиматума свидетельствует о развале думского большинства. Именно развал большинства, делающий Думу неуправляемой, должен быть объектом для удара, который следует обозначить под номером «два». Затем стравить милюковцев с гучковцами, подбросить пару идей Дубровину с Пуришкевичем, поработать с Марковым-вторым, и получится прекрасный удар «русских патриотов», сие пойдет у вас под номером «три». Идеален, конечно, удар номер «четыре»… Это был бы коронный удар… Коли б получилось…

– Ну, не томите, Михаил Иванович, – улыбчиво поторопил Спиридович.

– Я не томлю, а думаю, как ловчей выразить… Словом, коли б вы смогли организовать пару-тройку статей в зарубежных изданиях анархистов или эсеров, кои б Доказывали, что Столыпин теперь выгоден для революции, что он теперь до конца точно, без маскировки, выражает то истинное, о чем мечтает кровавый царь…

– Михаил Иванович! – резко перебил его Спиридович.

Тот снова пожевал синюшными губами, усмехнулся чему-то своему, затаенному, ответил:

– Дорогой мой человек, ну не станут же они писать «наш обожаемый монарх»! Чем они резче будут ударять царя, чем теснее свяжут с ним Столыпина, тем Петру Аркадьевичу труднее будет вертеться… Только таким образом вы сможете добиться желаемого эффекту… То есть еще большей к нему неприязни в том месте, которое вы охраняете… Вы, боюсь, неверно поняли и мой первый удар, связанный с.

национальным вопросом. Коли всякие там Ленины, Черновы, Троцкие его ударят лишний раз – тем ему больше навара станется… Нет, я имею в виду удар совершенно другого рода… И польский магнат, и финский молочный король, и еврейский банкир должны воем вопить, что Столыпин хочет помешать им служить верою и правдою православному государю, хозяину земли русской; они должны криком кричать, что, мол, он хочет вбить клин между ними и их русскими коллегами… Они распинаться должны в преданности царю и недоумевать, отчего Столыпин не дает им свое верноподданничество толком проявить – назло всем Европам?! А уж когда имя Столыпина начнет с м е р д и т ь, тогда – валяйте, решайте все толком, общественность будет подготовлена… Сколько за консультацию уплатите? – усмехнулся Гурович.

– Должностью уплатим, – серьезно ответил Спиридович, – возвращением к деятельности, Михаил Иванович…

– Не доживу, – вздохнул тот, – за грудиною щемит, сердце сорвал, обида даром никому не проходит…

– Это верно, – согласился Спиридович, – это вы в самое яблочко засандалили…

Перед расставанием Гурович дал семь телефонов своих друзей, три адреса и два рекомендательных письма в Париж.

«Ищущему да откроется путь к истине»

3

Последние дни Курлов никого не принимал; занимался лишь тем, что просматривал архивные дела, затребованные из особого отдела департамента полиции.

Он листал папки выборочно; довольно долго сидел над сообщением из «Китай-города»

– так, в пику Уоллстриту, именовал себя центр московских заводчиков и фабрикантов; и Рябушинский, и Гужон, и морозовская группа в беседах между собою выражают недоумение экономической практикой столыпинского кабинета, который ведет такую политику, будто бы рабочего вопроса, как такового, не существует в России. Московские миллионщики, как утверждает наиболее доверенная агентура высшего ранга («сверхагентура»), выражают убеждение, что Столыпина интересует лишь «положение знати, ста семейств»; он хочет сконструировать общество таким образом, чтобы кулаки гарантировали прочность порядка и безопасность самых крупных землевладельцев, взяв на себя практическую работу «экономических жандармов». Но это, как считает Китай-город, есть утопия чистейшей воды, до тех пор пока не признают хоть какие-то права «низших братьев», то есть рабочих.

«Сверхагентура» полагает, что такого рода оппозиция Столыпину есть не что иное, как дань западноевропейской «тенденции» московской заводско-банковской группы.

Попытки Столыпина решить все проблемы России через национальный вопрос, говорил в доверительных беседах заводчик Мамонтов, есть чистейшая химера. «Помоги он нам обрести реальную власть в империи, так мы ловчее его прижмем всех конкурентов, как польских с иудейскими, так и армяно-татарских, включим их в себя, подчиним своим интересам. Понятие „не пущать“ к экономике и банковскому делу неприложимо, допрыгается Петр Аркадьевич».

Курлов написал на листке бумаги: «Вишневый сад»; усмехнулся, поняв, отчего Столыпин три раза смотрел этот спектакль: и в Москве, в Общедоступном художественном московского миллионщика Константина Алексеева, скрывшегося под артистическим псевдонимом Станиславский, и в Петербурге, – силился понять чеховский расклад общества…

С любопытством Курлов ознакомился с документом, прошедшим отчего-то мимо него: агентура сообщала о собрании в Финляндии «Лиги возмездия». Хоть и создана она была в Гельсингфорсе, но членами ее были только русские, в основном левые социалисты-революционеры. Под категорией «насильников, подлежащих физическому уничтожению», члены «Лиги» почитали членов правительства и высших чиновников на местах; «высшие особы» предстоящим актам возмездия не должны подвергаться, ибо это «вызовет такой террор, от которого нам не оправиться». Раздоры в «Лиге» начались, когда крайние потребовали включить в программу террористические акты против ряда общественных деятелей, стоящих на реакционных позициях. После этого из «Лиги» вышли серьезные эсеры, а остались лишь одни «психи».

Курлов прочитал заметку на полях, сделанную против этого места кем-то из руководителей департамента полиции: «Не только „психи“, но наши сотрудники»; поднялся из-за стола, походил по кабинету, вернулся на место написал на листочке: «Нужен человек из крайне левых с неуравновешенной психикой, однако поддающийся влиянию нашего офицера».

С интересом прочитал донос отставного генерала от инфантерии Аренцова про то, что «Общество славянской взаимности» находится в руках «еврейских садистов» и им необходимо объявить борьбу не на жизнь, а на смерть. На доносы, исходившие от патриотов общества «Михаила Архангела» и «Союза русского народа», Столыпиным было предписано отвечать, предварительно разобравшись в существе дела. Спорить с Петром Аркадьевичем было бесполезно, хотя Курлов было пробовал:

– Среди них много больных, они неадекватно относятся к тому, что выеденного яйца не стоит, а нам отрывай сотрудников с важных дел, разводи бюрократическую переписку…

– Павел Григорьевич, – ответил тогда Столыпин, подняв на Курлова свои черные, чуть раскосые глаза, – пусть неуравновешенный друг, только б не педантичный враг.

Донос отставного генерала действительно потребовал месячной работы провокаторов, проверки архивов, посылки депеш в центр зарубежной агентуры в Париж, Красильникову, пока наконец отставному маразматику не ответили, что «Общество славянской взаимности» не ведет никакой противозаконной работы, что его патронируют такие уважаемые люди, как Александр Аркадьевич Столыпин, граф Бобринский, бывший председатель Государственной думы Хомяков, князь Львов.

Однако же в процессе работы по доносу охранка выяснила, что существующее параллельно общество «Славянского научного единения» под председательством академика Бехтерева собирает вокруг себя довольно подозрительную группу профессоров, которые позволяют если не открыто противуправительственные высказывания, то уж, во всяком случае, никак ему не в фавору. Более того, было установлено, что отставной генерал Антон Иванович Череп-Спиридович самовольно провозгласил себя председателем «Франко-славянской лиги», почетным президентом назвал парижского профессора Лори, который про свой титул слыхом не слыхал, и начал под вывеской этой «Лиги» заключать контракты с сомнительными торговыми фирмами, дабы привлечь парижский капитал к истинно русским предприятиям в Вильно и Ковно, где, как выяснилось на поверку, на самом-то деле окопались польские, еврейские и немецкие финансисты.