Дипломатический агент, стр. 25

3

В небе повисла дынная долька месяца. Высокие облака то принимались бежать наперегонки, то вдруг останавливались, замирали на месте.

Глядя в черную яму неба, Миротворцев сказал, усмехнувшись:

— Я б сейчас горячего молока с медом выпил.

— Отчего так? — лениво удивился Виткевич.

— Хочется, — снова усмехнувшись, ответил Миротворцев. — Мне всегда чего-либо несбыточного хочется.

Тесно прижавшись друг к другу, они лежали на шинели у костра, сложенного из сухих, трескучих шаров перекати-поля и стеблей полыни, иссушенных нещадным дневным солнцем. Пламя казалось Ивану кошкой. Оно то ластилось к земле, то, побелев, взмахивало вверх, стреляя мелкими искрами.

Миротворцев лежал ближе к костру и часто ворочался с боку на бок. Ночной холод он переносил так же плохо, как и дневную жару, но, несмотря на это, шел со всеми членами экспедиции вровень, ни разу не отстав. Отряд прошел уже больше четырехсот верст. Задерживал всех Иван: с каждым племенем, встречавшимся на пути, он заводил знакомство, подолгу беседовал со стариками, знакомился с юношами, расспрашивал о Сарчермаке, записывал сказки, стихи и, в свою очередь, отвечал на вопросы. Потом все шли на той [11], садились в круг и принимались за барана. К ужасу Миротворцева, Иван, как и кочевники, ковырял пальцами в бараньей голове, разжижая мозг, и пил его с видимым наслаждением, запрокинув голову. Так же аппетитно он поедал бараний язык. Со временем, правда, и полковник пристрастился к киргизским обедам. Ему нравилось, когда старейшина племени протягивал Ивану баранье сердце, чтобы тот стал сильнее, голову, чтобы был умнее, и глаза, чтобы стал зорче. Однажды Миротворцев попросил Виткевича перевести старикам вопрос: как же человек может стать сильнее, умнее и зорче от потрохов бараньих? Животина-то, баран, ни особым мужеством, ни зоркостью, ни силой не отличается. А?

Иван рассердился. Вопроса переводить не стал. Ответил сам:

— У каждого свой символ. Мне их символ ближе, чем ваш.

— Так, так, — быстро согласился Миротворцев, — верно-с, совершенно верно, Иван Викторович. Только сердиться зря изволите. Вопрос не утверждение. На вопрос сердиться не следует.

Виткевича всегда поражало в этом человеке умение хватать главное, отметать личные обиды, сразу же признавать свои промахи и не обижаться, когда умный ответ давали в резкой, подчас даже непочтительной форме. Хотя Иванову непочтительность терпел не только один Миротворцев. Даже губернатор, как говаривали, прощал своему адъютанту многое такое, что никому другому никогда бы не простилось.

Костёр забился, захлопал красными своими крыльями, собираясь потухнуть. Иван поднялся на локтях, но сразу же как подкошенный рухнул на шинель: отлежал левую руку.

— Давайте потру, — предложил Миротворцев.

— Спасибо большое, — ответил Иван и протянул ему руку.

Миротворцев ухватил ее цепкими пальцами у плеча и принялся так старательно тереть, что через минуту все плечо Ивана стало горячим.

— Отошло?

— Спасибо большое, Иван Никодимович, — поблагодарил Виткевич, — совсем отошло.

Он поднялся, шагнул в темноту и, опустившись на корточки, принялся собирать полынь и колючие кружки перекати-поля.

— Иван Викторыч! — негромко откликнул его Миротворцев.

— Да.

— Как это вам не страшно в такую темнотищу ходить? Я, изволите ли видеть, никак бы не решился.

Иван засмеялся.

— Нет, не смейтесь, — возразил Миротворцев, — я вами истинно восторгаюсь. В такую темень…

— Это что, главное достоинство мое? — спросил Иван.

Миротворцев обернулся на его голос.

— Кто темноты не боится, — сказал он, — тот отчаянный. Это я по брату моему сужу. Он лихой у меня, а вот я как ночью иду, так мне все дьяволы какие-то мерещатся. Между нами-то, ведь я трус отчаянный…

Казаки спали. Верблюды, развьюченные на ночь, целовали землю плюшевыми губами. Тишина была осязаема: даже потрескивание костра казалось грохотом. Иван принес охапку полыни и бросил ее подле шинели, на которой лежал Миротворцев. Тот зевнул и укрылся с головой клетчатым английским пледом. Спросил:

— Как думаете, сколько нам еще до дома?

— Дней пять, — ответил Иван, — никак не больше.

— Слава богу, а то я затосковал.

Виткевич подбросил в костер полыни, лег рядом с Миротворцевым и уснул. Полковник еще долго ворочался. Удивлялся: «Виткевич в степи себя чувствует как дома на кровати. Чудно… Молодец он все-таки. Истинный молодец!…»

Потом он еще теснее прижался к Ивану и тоже задремал.

Разбудили их гортанные крики и ржанье коней. Миротворцев открыл глаза в один миг с Иваном. Вокруг потухшего костра в серых предрассветных сумерках они увидели несколько десятков всадников. Те рвали уздечки, осаживая взмыленных коней.

— Чего надо?! — вскочив, закричал Миротворцев, и скулы у него набухли грецкими орехами.

Виткевич больно толкнул его в бок, выступил вперед, склонил голову, прижал руки к груди и сказал:

— Салям, всадники, пусть будут благословенны дни вашей жизни, и пусть дневная жара не мешает вам продолжать свой трудный путь…

Миротворцев понял свою ошибку. Улыбнулся и закивал головой. Казаки стояли чуть поодаль, сбившись в одну кучу. Их ружья лежали в стороне, у вьюков. Видно, киргизы уже успели оттащить их.

В середину круга выехал молодой киргиз. Лицо у него подергивалось тиком. Не отвечая на приветствие, он ударил Ивана нагайкой по лицу. Резкая боль пилой прошла по щеке. Из рассеченного уха закапала кровь.

Миротворцев рванулся вперед, ощерился:

— Сволочь, свинья!

Он выхватил из-за пояса пистолет, вскинул к глазу. Секунда — и свершилось бы непоправимое. Иван выбил у него из рук оружие и улыбнулся тому, кто его ударил.

— Однако, уважаемый всадник, ты плохой мусульманин, как я посмотрю, — сказал он, — ты бьешь, даже не ответив на приветствие. И ты бьешь меня в своем доме, потому что эти степи — твой дом, а не мой. Я здесь гость, а ты хозяин. В середину выехал киргиз постарше.

— Прости его, — сказал он, — но когда уходит вода, не время приветствовать того, кто ее взял.

— Ты говоришь загадкой, — все так же спокойно продолжал Иван.

— У нас в селенье была вода. Она била из земли много лет. А пять дней назад она ушла, как будто ее и не было. Воды нет, и те посевы, которые мы научились растить совсем недавно, сейчас сохнут. Вчера от нас ушли путники из Индии. Они узнали, что в степях вы, и сказали, что вода пропала из-за вас.

— А ну, Иван Викторыч, — быстро сказал Миротворцев, — переведите им, что я верну воду. Я могу им вернуть воду.

— Шутить сейчас не время, Иван Никодимович.

— Не до шуток, сам вижу.

— Может быть, так договоримся.

— Нет, — уверенно возразил Миротворцев, — сейчас никак не договоримся. Перебьют, да и точка.

— Что он говорит?! — закричал молодой, тот, кто ударил Ивана. — Что он говорит?!

Иван медлил, не зная, стоит ли сказать, что Миротворцев обещал найти воду.

Молодой всадник пустил коня на Миротворцева и замахнулся нагайкой.

— Опусти руку, мальчишка! — крикнул Иван. — Не позорь свой народ!

Стало тихо. Все замерли. Потом из толпы всадников кто-то сказал:

— Опусти руку, Селим.

— Мы вернем вам воду, — негромко, спокойно сказал Иван, — сейчас поедем к вам и вернем воду.

Всадники зашумели.

— Иван Никодимович, здесь хитрость негожа, — еще раз предупредил Иван.

— Ах, боже мой, — рассерженно ответил Миротворцев, — при чем тут хитрость? Я ж в этих краях землей обзавожусь. Без воды здешняя землица — ничто. Я родниками и ключами специально интересовался. Песок — он зыбуч, видно, ключ себе второй ход нашел неподалеку где-нибудь. Отыщем, не беспокойтесь.

Когда, окруженные киргизами, они тронулись в путь, Виткевич усмехнулся.

— А вы говорили, что трус. Какой же вы трус, Иван Никодимович? Вы человек храбрый.