Дипломатический агент, стр. 17
Через час дверь кабинета консула отворилась, и, ни на кого не глядя, Заржецкий быстро прошел через комнату. Вскоре он вернулся и коротко бросил:
— Прошу всех ко мне.
Чиновники переглянулись и гуськом двинулись следом за консулом, наступая друг другу на пятки. Потирая руки, Заржецкий несколько раз прошелся по кабинету. Он был взволнован и поминутно поправлял воротник рубахи, врезавшийся в шею.
— Милостивые государи, — начал консул, — мне поступило сообщение о злодейском революционном заговоре против коронованных особ.
Желая подчеркнуть эффект, Заржецкий поднял палец и повысил голос:
— Мне, господа…
В этот торжественный момент Ванечка Постаев, самый молодой из чиновников, увидел на столе вскрытый фиолетовый пакет и прыснул со смеху. Консул вздрогнул. Постаев натужно закашлялся, стараясь заглушить смех. Заржецкий сурово посмотрел на него и опустил палец. Эффектный жест не вышел.
— Господа, — продолжал он прежним, обычным своим голосом.
Но даже выходка мальчишки-чиновника не смогла испортить прекрасного настроения консула. Еще бы! Всего несколько дней в должности — и раскрытие злодейского заговора! Консул воодушевился снова.
— Итак, господа, мой друг и наш доброжелатель Горовиц в секретной депеше сообщил мне…
И только при этих словах консула все чиновники поняли, наконец, чему смеялся Постаев. Чиновники начали багроветь от сдерживаемого хохота.
— В чем дело, господа? — нахмурился консул.
— Он сумасшедший! — выпалил Постаев и уже в голос захохотал.
— То есть как это? — растерялся Заржецкий.
— Точно так, — подтвердил старший по канцелярии, — он сумасшедший-с…
Заржецкий грузно, опустился в кресло, почувствовав пустоту в желудке. Он расстегнул пуговицу у шеи и жалобно сказал:
— А я уже нарочного послал в Варшаву…
2
Рапорт Заржецкого вызвал в Варшаве переполох. Из Варшавы немедленно отправился гонец в Петербург, к Бенкендорфу.
"Милостивый государь, Александр Христофорович!
Генеральный консул в Кракове уведомляет, что по дошедшим до него сведениям… в Вюрцберге составлено тайное общество, имеющее целью злодейский умысел, угрожающий Коронованным особам. Из числа сих лиц купцу Пабстману поручено проникнуть с сею целию в Австрийские владения, а позументщик Гутброд и часовые мастера Бешль и Майер, а равно некто Амберг назначены для свершения таковых же преступных покушений в других государствах…"
После получения этого рапорта Александр Христофорович повелел разослать во все губернии государства Российского секретные письма, в которых содержался приказ арестовывать всех Пабстманов, Гутбродов, Бешлей, Майеров, а равно Амбергов.
Первым откликнулся генерал-губернатор столицы граф Эссен. Он писал:
"Милостивый государь, Александр Хрисгофорович!
Вследствие отношения Вашего, я предложил С.-Петербургскому гражданскому губернатору и обер-полицмейстеру, дабы употребили деятельные и строжайшие меры к арестованию и представлению иностранцев; купца Пабстмана, позументщика Гутброда и часовых мастеров Бешля и Майера, а равно некоего Амберга в случае нахождения кого-либо из них в столице или губернии, или в случае прибытия в оные.
Поспешая уведомить Вас, милостивый государь, о сем распоряжении, долгом поставляю присовокупить, что так как оные иностранцы могут скрываться под чужими именами, то не излишне было бы иметь приметы их.
С совершенным почтением и истинною преданностью имею честь быть Вашего сиятельства покорнейшим слугою Петр Эссен".
На запрос III отделения о приметах злодеев из Варшавы ответили:
"Милостивый государь, Александр Христофорович!
Действительный статский советник Мордвинов просил меня о сообщении примет вышеозначенных лиц или других вернейших указаний.
Я сносился по сему предмету с генеральным консулом в Кракове, от коего получил первоначальные сведения об означенном обществе, но статский советник Заржецкий уведомил меня, что он получил сведения о таковом заговоре от полицейского агента, пребывающего в Подгурже. И что как это есть единственный источник, из которого он мог почерпать какие-либо пояснения, то он и находится в невозможности доставить требуемые сведения".
После этого письма Бенкендорф потерял интерес к «тайному обществу». Благо своих российских тайных обществ, действовавших, а не мифических хватало. А в III отделение еще много лет спустя время от времени поступали донесения от жандармов российских, арестовывавших всех Пабстманов, Бешлей и прочих злодеев, выдуманных больной фантазией австрийского полоумного полицейского Фрица Горовица.
3
Через год после начала злополучной истории с Манерами, Бешлями, а равно и Амбергами, уже после того, как в Петербурге, в царстве Польском, в Белоруссии и Нижнем Новгороде были взяты под стражу все лица с вышеперечисленными фамилиями, уже после того, как их, подержав в кутузке, наиделикатнейшим образом допросили, а потом, извинившись, отпустили на все четыре стороны, только после всего этого делом Бешля, Пабстмана, Майера и Амберга занялись в Оренбурге.
И — ужас и счастье одновременно — Майер нашелся. Да не какой-нибудь завалящий, а настоящий, польский; солдат, служивший в здешних краях не первый год. За Майером было установлено наблюдение, но поскольку ничего интересного наблюдение не дало, дело решили убыстрить. Однажды, когда Майер вышел за крепостные ворота, он был схвачен и доставлен в Оренбургский тюремный замок по обвинению в «попытке бежать в степи».
Устав молотить кулаками в холодную стену одиночного каземата, Людвиг Майер лег на постель и сразу же уснул, истомленный переживаниями бурного дня. Проснувшись, он увидел над собой лицо жандармского офицера. Офицер неотрывно смотрел на него.
— Господин Майер относится к своему аресту, как истинный стоик.
Майер вскочил на ноги и, путая русские слова с польскими, закричал, размахивая руками:
— За что?! Проклятье! Почему я здесь?!
Кричал он утомительно долго и безалаберно.
Уфимский мещанин Андрей Стариков, сидевший в соседней камере за «обложение гражданского губернатора Дебу взяточником и вымогателем», презрительно скривил губы. «Так ли надо кричать-то? Новичок, видно. Кричать с подвываньем надо, чтоб жалость вызвать». И он завыл тонким голосом, всхлипывая.
Услыхав его вой, Майер замолк. Прислушался. Глаза округлились от ужаса, и он начал беспокойно вертеться по камере. Жандарм сосредоточенно чистил ногти.
— Что это? Что это? — быстрым шепотом спросил Майер. — Это что же?
Жандарм, казалось, не обращал на него никакого внимания. Ногти у него были розовые, формой похожие на круг. Это сердило жандарма, и он спиливал их по краям, стараясь придать форму ромба.
Майер приложился к стене ухом. Рядом кто-то выл так, что, казалось, мучали его невозможно. По спине у Майера поползли холодные, колючие мурашки. Он подбежал к жандарму и заглянул ему в глаза. Тот спрятал в карман пилку для ногтей, еще раз внимательно оглядел свои пальцы и, поднявшись со стула, начал приближаться к Манеру. Он смотрел поверх Майеровых глаз, куда-то в надбровье. Майера объял ужас. Жандарм медленно шел на него. Шаг, еще шаг, еще. Майер отступал, осторожно ощупывая пятками место позади себя. Ему казалось, что он вот-вот должен провалиться в какую-то яму. Потом Майер ударился спиной о стену и остановился.
Остановился и жандарм.
— Нуте-с, милостивый государь, — тихо сказал он, — отвечайте сразу, не думая: где Пабстман?
— Я не знаю, — быстро ответил Майер и сглотнул слюну.
— Где Амберг?
— Не знаю, не знаю, — быстро прошептал Майер, поднимая руки к лицу.
— Отвечай! — рявкнул жандарм. — Отвечай!
Майер почувствовал, как в груди у него что-то оборвалось, он закачался и начал медленно оседать на пол.
Когда по прошествии нескольких месяцев жандармский чин из Оренбурга приехал в столицу и в числе прочего рассказал о задержании Майера, к его сообщению отнеслись весьма сдержанно: Майеры, Мейеры, а равно и Моеры за этот год достаточно надоели чиновникам III отделения. Кто-то даже весьма прозрачно намекнул на то, что. все это дело с Вюрцбергским обществом просто-напросто вымысел, «причуда романтики».