Инквизитор, стр. 70

Жвачка давно потеряла вкус, но достать сейчас новую пластинку Вика не могла. Ее куртка валялась в нескольких метрах поодаль, а тяжелая туша Кабана, монотонно вдавливающая ее миниатюрное тельце в землю, лишало девушку всякой возможности двигать чем-либо, кроме челюстей. Вот и приходилось жевать опостылевшую жвачку, ожидая, пока эта похотливая скотина насытится и отвалит.

«И чего его пробирает именно в таких местах? На хате может только пиво хлестать да тупые боевики по телику зырить. А здесь никакой „Виагры“ не надо».

В безоблачном ночном небе, куда сейчас был устремлен бездумный взгляд Вики, нервно подрагивали звезды. В холодных лучах восходящей луны ритмично мерцал голый зад Кабана. Почему-то ситуация показалась Вике до невозможности комичной. Видела бы ее мама, как дочка, умница и красавица, проводит свое свободное время. Инфаркт вкупе с инсультом обеспечены.

Наконец, Кабан, стриженный под ноль стодвадцатикилограммовый детина с интеллектом, обратно пропорциональным телу, тяжело задышал, сбился с ритма, вяло дернулся пару раз и замер, удовлетворенно похрюкивая. Вике подумалось, что, наверное, именно поэтому, а не из-за комплекции, парень и получил свое прозвище.

– Класс, – тихонько прогнусавил Кабан спустя минуту, уткнувшись носом меж обнаженных грудей девушки.

– А ты еще раз похрюкай от удовольствия, – с безразличием посоветовала ему Вика.

Лежать на холодной земле было неприятно, а отсутствие какого-либо действия раздражало.

– Че? – не понял парень.

– Ты меня сейчас окончательно раздавишь, – недовольно высказалась девица, но попыток спихнуть с себя здоровенную тушу не предпринимала. Понимала всю бесполезность такой затеи.

– Эй, Кабан, хорош тупить, – вмешался в беседу подошедший Болт, он же Антон Болтов, бывший примерный студент, бывший отличник и бывший спортсмен. Однокурсник Вики и иногда даже ее жених. – Тебе дама ясно дала понять – кончил дело, слезай с тела.

Кабан оторвал, наконец, свою харю от груди девушки, что-то прочавкал слюнявыми губами и нехотя отполз в сторону. Почувствовавшая долгожданную свободу, Вика моментально оказалась на ногах.

– Нет, ты, Кабан, все-таки больной, – рассудила она, шаря взглядом по траве в поисках трусиков. – Возбуждаешься от всякой мерзости.

– Какой еще мерзости? – удивился Кабан, поднимаясь и натягивая штаны.

– Ты считаешь, что заниматься этим посреди ночи на городском кладбище нормально? – уточнила Вика.

Ее трусики обнаружились на соседней могилке, среди пожухлых цветов. Какая сила забросила их туда, было непонятно.

– Но тебе-то понравилось, – скривился Кабан.

– Да иди ты… – отмахнулась девушка, выплевывая жвачку в фото пожилой женщины, с укором взирающей на нее с покосившегося каменного креста.

Белый комочек ткнулся в фотографию, но не прилип, а отскочил, что, впрочем, ничуть не расстроило Вику. По большому счету ей давно было плевать на все. И на себя, и на других. А уж на старушенцию, умершую черт знает сколько лет назад, и подавно. Подобрав трусики, девица натянула их на стройные ножки, оправила едва достающую до колен юбку и огляделась.

– А где Пирс? – застегивая кофточку, спросила она, обращаясь к Болту.

– Понятия не имею, – ответил тот, шаря взглядом по окружающим могилам в поисках их третьего приятеля. – Этого отморозка от его грибков совсем приплюснуло. Теперь долго не выловим. Главное, чтобы на сторожа не нарвался. А то весь пикник испоганит.

– Зря мы его вообще с собой потащили, – решительно заявил Кабан. – Он от своего «кушанья» скоро в совершенного дегенерата превратится. Да еще курит всякое дерьмо. Невозможно смотреть, когда он «косяк» забивает. Руки трясутся, глаза навыкате, едва слюна изо рта не капает. Скоро, наверно, за иглу схватится. Грибков-то будет маловато.

– Зато ты водяру литрами хлещешь!

Из-за раскидистого дуба, растущего возле главной аллеи кладбища, вышел Пирс. Прозвище свое он оправдывал еще лучше, чем Кабан. Несчастное тело парня было просто чудовищно изуродовано всякого рода пирсингом. Брови, губы, подбородок, язык, уши, плечи, грудь и даже половые органы пали жертвами безжалостных экспериментов молодого мазохиста. При взгляде на Пирса становилось ясно только одно – если человек желает себя изуродовать, он может сделать это со вкусом. Впрочем, Вика всегда выражалась иначе: нет предела человеческому идиотизму, возведенному в степень абсурда. По непонятной причине подобная формулировка Пирсу безумно нравилась.

– Снова грибы жрал? – поинтересовался Болт.

– Не, тока пыхнул чуток, – отозвался Пирс, подходя ближе. – Ну а как у вас?

– Отпад, – отозвался Кабан, подмигивая Вике. Девица молча вытянула в его сторону руку, показывая средний палец. Компания и обстановка начали навевать на нее неожиданную тоску. Настроение быстро портилось. И хотя именно она потащила всю свору на кладбище, сейчас это уже не казалось столь интересной затеей, как пару часов назад. Что-то было не так, как обычно. Может, не надо было давать этой толстой скотине? Хотя вроде друг Болта. Как тут откажешь?

Пирс тем временем, дабы не маяться от безделья, присел на ближайшее надгробие, достал из кармана черный маркер и принялся сосредоточенно выводить на лицевой стороне памятника жирную фашистскую свастику. Деяние не прошло незамеченным. Первым отреагировал Кабан, стоящий ближе всех.

– Эй ты, урод! Че творишь?! – возмутился он в полный голос.

– Граффити, – лаконично отозвался Пирс, не отрываясь от работы.

Его привычка писать и рисовать всякую чушь, достойную интеллекта человека, страдающего болезнью Дауна, была известна давно. Но так низко он опустился впервые.

– У меня, кстати, дед воевал, – грозно сообщил Кабан.

– Победил? – осведомился Пирс.

И хотя он ясно понял намек дружка, занятия своего не бросил. Парень считался только со своим мнением, особенно после очередного «косяка». Возможно, именно поэтому он и курил всякую дрянь, утверждая, что в любой момент может «бросить и забыть». Однако на практике, после всяческих безрезультатных попыток, у него снова и снова получалось лишь «забивать и курить». Естественно, как человек гордый и самоуверенный, в своей беспомощности он не признавался даже себе. Вика, например, относила таких, как он, к категории обычных трусов и слабаков. Но вслух своего мнения никогда не выражала.