Бульвар под ливнем (Музыканты), стр. 67

В классе у нее стоит хорошее пианино и есть помощница, концертмейстер Зинаида Тимофеевна. Зинаида Тимофеевна была уже на пенсии, когда-то работала в полтавском музыкальном техникуме. Ганка уговорила ее пойти на работу к ней в школу, в ее класс.

— Вы знаете лучше меня, — убеждала Ганка Зинаиду Тимофеевну, — что в музыке нельзя опаздывать. Они не должны опаздывать, — показала она на своих ребят. — Помогите мне в этом.

Зинаида Тимофеевна дрогнула и согласилась. Она жила одиноко, и Ганка вместе со своими ребятами помогала теперь Зинаиде Тимофеевне вести домашнее хозяйство. Это была музыкальная артель, музхозартель.

«Что ж, — думала Ганка, — подрастут мои ребята и соберу из них ансамбль. Первый свой ансамбль. Стасую оркестр, как говорит Яким Опанасович. Может быть, чего-нибудь достигну».

Ганка видит иногда: в дверях ее класса стоит Ладя Брагин в куртке, натянутой поверх свитера, и в джинсах. Спрашивает: «Как дела? Годятся?» Видит, как он потом сидит в классе: положил на футляр со скрипкой руки, на руки положил голову и спит. Никогда ничего не добивался. Скрипка сама его нашла. Только бы хватило у него терпения справиться со своим талантом. Не отвлекли бы его и не внушили, что он уже счастлив, что ему больше ничего не надо. Его любят, и этого достаточно. Он поверит, потому что любовь для него, надо полагать, теперь самое главное явление в жизни; единственное, что достойно внимания. А ему нельзя позволять делать то, что он хочет. Он должен серьезно работать. С ним надо быть беспощадной! Ладька, Ладька… Положил голову и спит. И это было совсем недавно здесь…

Но зачем Ганке это видеть и думать о чужой любви? Не имеет никакого отношения к уроку. И не должно иметь — ни к уроку, ни к ней даже без урока, когда она идет по селу и видит, как на холме стоит ветряк, черный и старый. Одно крыло недавно отпало. Председатель сказал, что скоро пришлет трактор, чтобы развалить ветряк, а на том чистом месте нехай Яким Опанасович копает свой колодец. Председатель дает Якиму Опанасовичу последний шанс с колодцем, потому что слышал о колодце еще в ту пору, когда сам был ребенком. Но Яким Опанасович придумал ответный ход — решил развалить в своей хате печь. Пора, говорит. Печь еще от царизма, развалит и выбросит на улицу. Пусть все смотрят на обломки прошлого. Новую поставит с учетом технической мысли.

Все-таки приятно, когда на селе есть такие деды. Ганка не устает препираться с Якимом Опанасовичем и его приятелями, когда они цепляют ее своими хитрыми словами. Хотя знают, что с Ганкой, как они сами говорят, погані жарти. [16] Но это им особенно и нравится. Они считают, что она достойный соперник для словесных сражений.

Яким Опанасович казак, веселит, забавляет Ганку. Дивчина она самостоятельная, но и самостоятельным требуется внимание и чтоб их как-то люди примечали, веселили, пока они себя в жизни окончательно и самостоятельно устроят. Музыка вещь необходимая, и чтоб там пальцы были развязаны, и вибрация и звук посвежее, и что там еще Ганка требует, но для души человеческой что-то иное тоже требуется. Пока человек этого иного не нашел, не выдан ему окончательный аттестат в жизнь. В пути человек. А путь, он всяким бывает, и с неудобствами. Главное, атмосферу радости вокруг человека создавай, чтоб человек себя весело в жизни чувствовал.

Яким Опанасович создавал такую атмосферу вокруг Ганки. Ганка это понимала и ценила.

Побаливает правая рука. Опять. В детстве Ганка ее сломала, и рука болит. Теперь не страшно, теперь она добилась своего. Все зависит от нее самой. Все. Рука тоже. Будет ее разрабатывать. Ганка играет тогда, когда болит рука. Нарочно. Играет, сжав губы. Кисть — локоть, кисть — локоть… Извечное упражнение скрипача.

Говорят, она похожа на свою бабушку. Бабушка руководила людьми, умела это делать. Что такое быть организатором, Ганка понимает только теперь, потому что она теперь организатор и ей нравится это. Ганка взялась за председателя колхоза, когда доставала пианино. Требовала: «Выделяйте деньги!» Председатель отбивался, говорил: «Погоди, успеется». Говорил о райфо, облпромсоюзе, рыночной торговле, оплате трудодней. Председатель думал, что засыплет Ганку различными финансовыми и хозяйственными словами и она затихнет. Ганка не затихла. Попросила у бухгалтера прошлогодний финансовый отчет и выучила все его статьи, как выучила бы ноты. Вначале несколько механически, но потом поняла внутреннюю структуру отчета, взаимосвязь статей и положений. Когда вновь явилась к председателю, была уже достаточно финансово образованна, чтобы доказать, как, по каким статьям или в каких финансовых остатках можно провести пианино. Хотела достать концертное, большое, марки «Эстония». Поехала в область, в филармонию. В филармонии хотели уступить их собственное, старое. Ганка категорически отказалась. Это что ж такое? Что за отношение к сельским музыкальным силам? Не отступала от директора филармонии, и он позвонил в облторг, чтобы приняли заявку от села Бобринцы на инструмент «Эстония».

Когда пианино прибыло в село и было установлено в Ганкином классе, Яким Опанасович, скинув с головы картуз в знак особого в эту минуту внимания, сказал:

— Правленческий ты человек, Ганна Степановна.

В честь пианино все собрались в хате тетки Феодоры. Пол хаты застелили мягкой травой лепехой. На стол был выставлен порядок блюд: кислое молоко-робленка, студень, яешня, крахмаль [17] молочный и крахмаль вишневый. А потом перед хатой для желающих были выставлены миски с тыквенными семечками, которыми пользуются сельчане в момент окончательных обсуждений жизни.

Ганка очень веселилась и чуть не подпалила хату: пыталась показать цирковые фокусы с огнем. Яким Опанасович расценил это как головокружение от содеянных в кооперативе успехов. Ганка никогда не пила наливки, а тут выпила, и у нее действительно закружилась голова. Тетка Феодора взяла Ганку крепко за руку и сказала:

— Будь ласка, сідай.

Ганка послушно села возле тетки и больше не показывала никаких фокусов.

Глава восемнадцатая

Всю ночь на Эйфелевой башне вращаются два прожектора. Они чертят над Парижем огромный световой круг. Можно стоять и смотреть, как прожектора ритмично проходят над тобой. Франсуаза их знает с тех пор, как живет с мамой в Париже. Странно, она никогда не поднималась на Эйфелеву башню. И подумала об этом только теперь, потому что стояла под башней и, подняв голову, смотрела вверх. Лифты набиты туристами — обязательная программа. Здесь же продаются значки Эйфелевой башни. Можно приколоть и ходить с такой маленькой башенкой на груди.

Почему Франсуаза стоит сейчас здесь? Она не знает. Смотрит на прожектора, которые вращаются над самой головой в ночной вышине. А не почувствовать ли себя в Париже туристом, чтобы уехать? Значок на груди — и все. И это легко, потому что сами французы говорят, что Париж город прежде всего для туристов. Исторически так сложилось. Мама прожила в нем свою жизнь. Но прожила ее в качестве кого? Мама никогда ничего не объясняет.

«Ты можешь продолжать учиться в Москве», — сказала мама. Учиться или жить? Нельзя только учиться и не жить жизнью города, в котором ты учишься так долго. Франсуаза рассказала о школе, о товарищах, о Павлике Тарееве и о себе, задала наконец вопрос: почему она учится в Москве? Почему мама ее туда послала? Мама ответила, что потом. Как-нибудь потом, когда Франсуаза приедет в Прованс, где мама, возможно, будет теперь жить с отцом, и если Франсуазе опять все это нужно будет обязательно знать, она ей и расскажет. Теперь маме надо ехать: у нее срочная и ответственная работа. Франсуаза может вернуться в Москву, закончить школу. Летом они с отцом будут ждать ее в Марселе. Тогда и поговорят окончательно. При этом мама выглядела неестественно озабоченной, как будто спешила уехать от Франсуазы. Но ведь сама она сказала, когда они разговаривали по телефону перед отъездом Франсуазы из Москвы: «Может, у тебя есть что-нибудь важное ко мне? Ты заканчиваешь школу…»