Чужестранец, стр. 29

У меня ты не узнаешь,

И тебе я не отвечу.

VI. СААРИМЯКИ

Что было раньше: дом у дороги или сама дорога? Глупый вопрос, ибо нет на земле ни места, ни дома, и только дорога есть всегда. Потому-то и нет на земле ни тепла, ни счастья: счастье уносит с собой дорога, она же и уводит от тепла тех, кто идет по ней за счастьем. И с каждой верстой все более видно, что желтые окошки теплого дома невозвратно остались за поворотом, а счастья нет, сколь ни щедра судьба на любовь и злато. Даже безжалостное время одолимо: стоят непобедимые пирамиды, звучат строки каменной летописи, прозорливый взгляд потомков ловит отблески прошлого во тьме подземелий и догоняет отраженные лучи все видевших звезд – только дорога ускользает, не ведая ни начала, ни конца. И нет нигде места идущему по ней – кто же примет его, чужестранца, без рода и племени? Дорогу осилит идущий? Еще большая глупость. Что значит «осилит»? Награду? Высшая награда – знание – горька, как тысяча цветков полыни. За каждым новым холмом лежит разгадка некой тайны, а дальше встают новые холмы, с вершин которых загадочно улыбаются каменные статуи, и бормочут с полуразрушенных, разбитых плит неведомые письмена, говоря лишь о том, что все твои тайны – малая доля того, что знали прошедшие здесь до тебя. Каждая трещина б сухой земле, каждый камешек в дорожной пыли, каждая капля дождя значит больше, чем все твои наблюдения. Любовь, как птица паря над тобой, сверкает манящим оперением, и ты спешишь за ней, не замечая, как миновал росстань. И вот уже только зловещий вороний крик тает в вышине, приветствуя тебя в неведомом и пустынном краю, и свинцовые воды осенней реки рокочут под древним каменным мостом, и последний приют остался далеко за спиной. Одно бледное дневное светило сквозь плотную пелену сопровождает тебя в еще более далекие и странные земли, полные туманов, марева и мглы…

– Мирко, куда ты подевался? – раздался вдруг звонкий голос Ахти.

– Здесь я! – прокричал мякша в ответ, – Коней веду!

– Добро! Веди! Я сейчас лепешки печь стану! Мирко не стал смотреть знак, высеченный на камне: ему не хотелось подходить ни к валуну, ни к озеру, – вообще приходить в эти края до тех пор, пока не обретет ответа на свой вопрос. Ради этого он готов был исходить вдоль и поперек всю землю и даже те места, что виделись внутри бусины, сколько бы времени на это ни понадобилось, пусть и вся жизнь.

Он вышел к шалашу. Ахти уже умылся в озере и теперь хлопотал вокруг костра.

– Что ходил так далеко? – спросил он, ловко приготовляя ячменные лепешки, вкладывая внутрь съедобные корешки и травы.

– Кони прогуляться захотели. – Мирко похлопал белого и вороного по гладким шеям. Те, будто подтверждая его слова, покивали умными головами, потряхивая гривами. – Экие красавцы! – засмеялся Мирко. – Видишь, кивают?!

– Вижу, – улыбнулся хиитола, и белые волосы его, намоченные на лбу озерной водой, рассыпались туда-сюда, как у внезапно застигнутого домового. – Встретил кого на опушке?

– А то как же, – отвечал мякша, подсаживаясь к Ахти. – Девицу красную видел: волосы черные, долгие, венчик серебряный, понева синяя в клетку, на ногах черевички…

– Постой! – прервал вдруг его Ахти. – Какова, говоришь, девица?

Мирко повторил описание и добавил:

– Очи черны, брови густы, с лица красива, да не полна, нос прям, губы алы, тонки, а ресницы – что крыла у бабочки, кожа бела…– Лицо Рииты неотрывно было теперь перед ним. – Сама стройна, что береза, пояс шерстяной вязаный…

– Ой, это же Хилка! – чуть не закричал Ахти. – Где она? – Парень вскочил, готовый бежать сломя голову, куда покажут.

– Постой! – Мирко растерялся, никак не ожидая столь внезапного поворота событий. – Убежала она, меня испугалась, видно. Только вот платок оборонила. – И он протянул белый платочек.

Ахти схватил его, развернул, осмотрел вышивку и как-то сразу обмяк и вялым жестом отдал платок назад.

– Нет, не она то была. Нет у нее таких, – проговорил он бесцветным голосом и присел на корточки, уронив голову на руки.

Мирко ничего не стал говорить, а только разложил лепешки на горячих угольях.

Теперь-то мякша знал, что творилось в душе у его попутчика, – самому было не легче. Но его хотя бы ревность не мучила, а потому Ахти был достоин сочувствия.

«Надо же, как извелся, – думал Мирко. – В каждой девице ему Хилка мерещится. На вид покладист да ровен, что эти сосны. А как о ней подумает, так хворост подальше убирать нужно».

Немудреная трапеза прошла в молчании: каждый думал о своем, и мысли эти были не радостны.

Шалаш разбирать они не стали, но кострище зарыли и завалили сырым мхом и травой: огонь требовал особого отношения. Оставили и баннику: кусок ржаного хлеба, что остался еще со встречи с Антеро, густо посыпанный крупной солью, да набрали свежей воды в кадушку.

– Пошли, что ли? – спросил Мирко, осматривая место ночлега и мысленно прощаясь с серебристой ивой, мягкой травой и черно блестящим озером.

– Пошли, – кивнул Ахти, и они зашагали прочь по едва заметной стежке.

– Далече ли Сааримяки? – осведомился мякша.

– После полудня придем, – отвечал хиитола.

– Чего ж ты тогда всполошился? Разве пойдет девушка после русальной недели, до света, одна через лес, да еще в такое место? – постарался урезонить парня Мирко.

– Правда, вряд ли, – вздохнул Ахти. – Что же поделаешь, коли мне за каждой сосной видится, будто это ее понева мелькнула?

Ахти посмотрел вокруг грустными васильковыми глазами.

Солнце вставало во всей своей золотой красе, свечи сосен зажигались янтарем, все живое в лесу отзывалось на ласковое касание тепла, и только двое молодых, сильных мужчин шли с угрюмой тяжестью на сердце.

Когда по расчетам Мирко деревня должна уж была вот-вот показаться, тропа и вовсе заглохла.

Вид у его спутника был до того безучастный и потерянный, что Мирко начал беспокоиться, не помутилось ли у парня ненароком в голове от несладких раздумий.

– Мы туда ли идем? – окликнул он Ахти.

Тот обернулся, поглядел куда-то мимо Мирко и ответил:

– Не сомневайся, туда. Этой дорогой мы не ездим. На север вообще из Сааримяки проезжего пути нет.

– То есть как это «нет»? – изумился мякша. – А как же путь вверх по Хойре-реке?

– Это есть, конечно, – Ахти вроде разговорился и вышел ненадолго из любовного оцепенения, – только выходит он сначала на юг, а потом к северо-западу забирает.

– Зачем так? – не понял Мирко. – Деревня ваша, видно, большая, а торная дорога в стороне идет? – Этого толком никто не знает. Говорят, конечно, что дом у дороги ставить к несчастью, но это болтовня все. Мирко про себя подумал: «Скажи кто такое лет двадцать назад, так выпороли бы, отец говорил. А сейчас ничего! Да что там, я ведь и сам таков!» – Что же на деле? – спросил он. – Опять-таки толком никто не ведает, но колдуны такие басни рассказывали, что много-много лет назад, так много, что и представить нельзя, жил в этих местах народ один, и в Чети, и в Мякищах у вас. Кое-где, мол, даже святилища и развалины остались. И воевал тот народ с кем-то, кто с севера шел. Что там в конце концов сталось, никто не помнит, но дорог на север с тех пор никто в четских лесах не ведет, окольным путем схитрить норовят. А ведь не всякий купец крюка давать станет, – подытожил Ахти.

– Да, мудрено прадеды наши придумали, – согласился Мирко. «Святилища, говорит, древние, развалины. Не на того ли народа капище я на кряже наткнулся? – подумал мякша и тут же отмел забрезжившую было догадку. – Нет, такое время ни один камень не выстоит. Верно, позже ту женщину каменную поставили, много позже».

Деревня открылась неожиданно. Кусты бересклета, вытянувшиеся здесь чуть не в два человеческих роста, расступились, открыв неглубокую круглую ложбину с пологими травянистыми склонами, где поля перемежались сенокосами. Посреди ложбины из изумрудной травы, словно спина гигантской древней рыбы, вставал высокий крутой холм. Время, дожди, снега и ветры сделали свое разрушительное дело: холм был уже сильно сточен, оброс жирком – плодородной почвой, покрылся песком, но под этим наносным слоем таилась нерушимая каменная основа, и внимательный взгляд человека не мог этого не заметить. У южного склона лежало озеро, северная же часть холма была пуста – там росла трава да чуть поднимался лес-молодняк. Деревня, конечно, обитала на южном и юго-западном склонах, только на самой вершине можно было разглядеть зеленые травяные крыши полуземлянок.