Мичман Изи, стр. 49

— Негодяй, я раскрыл твои козни! На колени — пришёл твой смертный час!

Он побледнел, задрожал и упал на колени.

— Так вот, — продолжал я, — предоставляю тебе выбор: или выпей этот бокал вина, или я проткну тебя своей шпагой!

Он колебался, и я приставил к его груди кончик шпаги, уколов его до крови.

— Пей! — крикнул я. — Неужто приказ выпить бокал старого вина так ужасен? Пей или моя шпага сделает своё дело! — Он выпил и хотел выйти из комнаты. — Нет, нет, — сказал я, — ты останешься здесь, пока вино не окажет своё действие. Если я ошибся и ты не виноват, я вознагражу тебя за пережитое, но сейчас ты под подозрением.

Спустя четверть часа, в течение которых я шагал из угла в угол по комнате с обнажённой шпагой в руке, слуга зашатался и упал, умоляя меня позвать к нему священника. Когда пришёл мой духовник, слуга признался, что уже долгое время служит орудием в руках моей матери и дона Игнацио, это с его помощью они пытались взвалить на меня вину за преступления и убийства, совершаемые ими, для того чтобы погубить меня. Сильное рвотное средство, выпитое слугой, отсрочило его смерть — его отвезли в Палермо, где он дал свои показания, прежде чем умереть.

Когда король узнал об этих событиях, он отменил свой приговор, извинился передо мной, и опять вся знать и придворные стали навещать меня и добиваться моей дружбы. Мою мать приказали заточить в монастырь, где она и умерла, надеюсь, примирившись с небом. Отец Игнацио бежал в Италию и, как мне потом сообщили, погиб там.

Избавившись от моих главных врагов, я счёл себя в безопасности. Я женился на даме, которую вы только что видели, и у нас родился старший из сыновей, когда дон Сильвио, таково имя незаконнорождённого брата, достиг совершеннолетия и потребовал своей доли наследства. Если бы он просил у меня материальной поддержки как единоутробный брат, я не отказал бы ему в помощи. Но я не мог допустить, чтобы сын монаха, многократно покушавшегося на мою жизнь и честь, стал наследником титулов и поместий моего отца. Начался судебный процесс, который длился пять или шесть лет. За это время дон Сильвио женился, и у него родился сын, которого назвали тем же именем, и вы слышали, как я обращался к нему, называя его доном Сильвио. После длительных проволочек суд вынес решение в мою пользу, признав притязания дона Сильвио незаконными на основании завещания и исповеди моего отца. Но до сих пор идёт вражда между нашими семьями. Дон Сильвио-отец отказался от всех моих предложений помощи и преследовал меня с упорством, которое несколько раз чуть не стоило мне жизни. Наконец он пал от руки наёмных бандитов, принявших его за меня. Дон Сильвио умер, не оставив своей семье средств к существованию. Я назначил пенсию его вдове и дал хорошее образование его сыну, которому определил щедрое содержание, но, очевидно, в него вселился дух его отца, и никакие проявления доброты с моей стороны не смогли пробудить в нём чувства благодарности.

Недавно я устроил его на службу в армию, где он встретился с моими сыновьями и поссорился с ними по пустячному поводу. Последовали две дуэли, окончившиеся для него печально — он был унесён с поля раненым.

Мои сыновья гостили у меня два последних месяца и уехали только недавно. Сегодня утром дон Сильвио вместе с доном Сципионом явились ко мне в дом и, обвиняя в смерти своих родителей, вынули шпаги, чтобы покончить со мной. Услышав шум, жена и дочь бросились ко мне на помощь — остальное вы знаете».

Часть вторая

ГЛАВА XXI,

в которой корабль Джека, несущийся под всеми парусами к счастью, вдруг остановлен на полном ходу, и наш герой попадает под арест

Джек и Гаскойн провели в доме Рибьеры две недели, но рамки нашего повествования не позволяют нам рассказать о событиях этих дней подробно. Хозяин обращался с гостями так, как если бы они были его сыновьями, а доброта со стороны женской половины семьи была поистине беспредельной. Агнесса, по понятной причине, отдавала предпочтение Джеку, с чем Гаскойн легко примирился, сознавая, что наш герой имеет преимущество более раннего и близкого знакомства с ней. За то время, что наш герой провёл в их доме, между Джеком и Агнессой возникло чувство, которое если и не было любовью, то, во всяком случае, было недалеко от неё, но они были ещё слишком молоды, чтобы помышлять о чём-либо серьёзном. Хотя они вместе гуляли, разговаривали, смеялись и играли, они всегда вовремя являлись к обеду и проводили вечера дома. И всё же Агнессе казалось, что она испытывает к нашему герою чувства более глубокие, чем к своим братьям, а Джек считал Агнессу самой милой и доброй девушкой из всех, кого он когда-либо знал.

По истечении двух недель наши мичманы распрощались с хозяевами и, получив от них рекомендательные письма во многие аристократические дома Палермо, уселись на двух прекрасных мулов, украшенных уздечками с колокольчиками. Старая донна расцеловала их в щёки, старый дон осыпал их благословениями и пожеланиями счастья. Губки донны Агнессы дрожали, произнося слова прощания, и как только гости отъехали, она бросилась в свою комнату и разрыдалась. Лицо Джека также омрачилось, а глаза повлажнели от мысли о долгой разлуке с Агнессой. Никто из них и не предполагал до минуты расставания, как сильно они привязались друг к другу.

Минут пятнадцать-двадцать наши мичманы молча ехали вслед за своим проводником. Джек не хотел, чтобы его отвлекали от грустных мыслей, а Гаскойн чувствовал это.

— Эх, Тихоня, — сказал он наконец, — будь я на твоём месте, я не стал бы расставаться с такой очаровательной девушкой, как Агнесса, ведь она любит тебя без ума.

— Любит меня, Нед? Что это взбрело тебе в голову?

— Потому что я уверен — она только и жила тобой. Разве ты не заметил: стоило тебе выйти из комнаты, так от неё слова нельзя было добиться — она сидела тихая и печальная, как больная обезьянка, а лишь только ты возвращался, она сияла вся, как солнышко, и была воодушевлена и весела.

— Мне казалось, что влюблённые всегда грустны, — возразил Джек.

— Только тогда, когда они в разлуке с тем, кого любят.

— Что ж, если судить по твоим словам, я действительно влюблён, потому что сейчас, когда Агнессы нет рядом, я тоскую по ней. А можно ли любить, не зная об этом?

— Тут, Джек, трудно что-нибудь сказать определённо. Сам я никогда не влюблялся, но не раз видел, как теряют голову от любви другие. Я полагаю, моё время ещё придёт. Как говорится, для каждого мужчины есть своя суженая, только нужно найти её. На мой взгляд, ты свою уже нашёл. Бьюсь об заклад, что она сейчас заливается слезами.

— Ты так на самом деле думаешь, Нед? Поехали назад! Бедняжка Агнесса! Поворачивай мулов, Нед! Я чувствую, что я тоже люблю её и хочу сказать ей об этом.

— Чепуха, Джек, теперь поздно. Нужно было говорить ей о своей любви раньше, когда ты гулял с ней по саду.

— Тогда я не знал, Нед, но если ты говоришь, что возвращаться назад глупо, так я лучше напишу ей о своей любви из Палермо.

Затем последовал спор о любви, который мы не будем здесь приводить — он не отличался глубиной высказываемых мыслей, поскольку обе спорящие стороны не очень-то разбирались в предмете своего спора. Однако спор помог Джеку утвердиться в мысли, что он отчаянно влюблён и должен бросить службу, как только вернётся на Мальту, чтобы жениться на Агнессе. Просто удивительно, на какие жертвы готов идти мичман ради предмета своего обожания!

Наши искатели приключений прибыли в Палермо поздно вечером. Как только они устроились в гостинице, Гаскойн написал письмо дону Рибьере от них двоих, благодаря его за доброту. Он известил его, что они прибыли в Палермо благополучно, и выразил надежду, что им доведётся встретиться ещё раз. Джек тоже взял в руки перо и набросал по-испански письмо Агнессе, в котором он поклялся, что непременно вернётся к ней и ничто не сможет помешать его возвращению — ни буря, ни прибой, ни время, ни небо, ни земля, ни первый лейтенант, ни его отец! Ибо его решение твёрдое — он вернётся и женится на ней, хотя неизвестно когда. Это было превосходное любовное письмо, полное глупостей, которые и делали его превосходным, ибо чем сильнее любовь, тем больше безрассудства.