Мичман Изи, стр. 33
Когда мой отец-король услышал об этом, он послал мне весть: «Довольствуйся пролитой кровью, хватит раздоров», — но я был глух ко всем увещеваниям, ибо я жаждал обладать черепом моего врага. Той же ночью я напал на него, мы встретились в рукопашной схватке, и я убил его. Я принёс домой его череп и был умиротворён.
Но все великие воины были разгневаны, и отец не мог их сдержать. Они собрали своё войско, я созвал своё. У меня было большое войско, ибо моё имя внушало страх, но силы, собранные против меня, были вдвое больше. Когда мы встретились в сражении, я убил многих, и всё-таки мы потерпели поражение — против меня был послан амулет, и сердца моих воинов дрогнули. Наконец я пал на землю, истекая кровью, — она сочилась изо всех моих пор. Я велел своим слугам снять с меня султан из перьев, боевой наряд и сапоги с колокольчиками, чтобы враги не могли узнать меня и овладеть моим черепом. Когда они исполнили моё приказание, я уполз в кусты умирать. Однако я не умер, а оправился от ран, но вскоре меня обнаружили те, кто крадёт людей, чтобы продавать их в рабство. Меня связали и приковали к цепи, соединяющей колонну рабов. Принц и знаменитый воин, обладатель множества черепов, я обещал им груды золота, но они только смеялись надо мной. В своей гордыне я не думал, что когда-нибудь стану рабом, — я знал, что умру, но умру в битве, и мой череп будет дороже, чем всё золото мира, а моя кожа будет набита опилками и выставлена в жилище колдуна как амулет. — И вместо этого я кипячу чай тля молотых джентльменов!»
— И всё-таки, — возразил Джек, — это лучше, чем быть убитым и стать чучелом.
— Может пыть, — ответил Мести, — сейчас я тумаю не так, как раньше, но всё равно, это — рапота женская, и она мне противна!
«Вместе с другими рабами меня поместили в пещеру в ожидании, когда придёт корабль. Потом нас, закованных в кандалы, отправили в трюм, где нельзя было даже сидеть прямо. Я хотел умереть, но не смог, хотя вокруг меня невольники умирали десятками каждый день, а я остался жить. Когда меня сняли с корабля в Америке, я был тощим, кожа да кости. Я был продан дёшево — надо мной просто смеялись, предлагая жалкие гроши. Наконец белый хозяин, купивший меня, отвёз меня на плантацию, где трудились сотни невольников, но я был слишком слаб, чтобы работать, да и не хотел работать. Рабы как-то спросили меня, не колдун ли я, и я ответил, что могу заколдовать любого человека, кого захочу. Кто-то рассмеялся, а я протянул палец в его сторону, потому что был слишком слаб, чтобы подняться, и сказал ему: «Ты умрёшь», — намереваясь убить его после своего выздоровления. Тот ушёл, а через три дня скончался, и не знаю от чего. Все невольники стали бояться меня, даже мой хозяин, который видел, как умер тот человек, и хотя хозяин был белым, он верил в колдовство. Он хотел продать меня, но кто же захочет купить колдуна? Поэтому он подружился со мной. Я ему сказал, что если он вздумает побить меня, он умрёт, и он поверил мне. Он взял меня в дом и сделал своим управляющим. Я не позволял слугам воровать, поэтому он был доволен мной. Он забрал меня с собой в Нью-Йорк, и я пробыл там два года, а когда усвоил английский язык — сбежал. Я спрятался на борту английского судна — уже в открытом море меня обнаружили и велели мне готовить еду, так я стал корабельным коком. Как только корабль прибыл в Англию, я оставил его и попросил работу на другом, но мне ответили, что кок им не требуется. Ещё на одном судне меня спросили, хороший ли я кок. Очевидно, все белые думают, что чёрный негр может быть только коком и никем другим. Долгое время я голодал и наконец решился: поступил на военный корабль. И вот я здесь, после того как побывал принцем и воином, поваром и стюардом и кем угодно. — А теперь кипячу чай тля молотых джентльменов!»
— Ну что ж, — сказал Джек, — это всё-таки лучше, чем быть невольником.
Мести не ответил: всякий, кто знает, какова жизнь мичманского денщика, не удивится его молчанию.
— Скажи, Мести, разве хорошо быть таким мстительным, каким ты был на своей родине?
— Раньше я тумал, что так и нато, та и сейчас иногта тумаю так, когта злоба утаряет мне в голову, а иногта не знаю, что и тумать, — когта человек сильно люпит, тогта он сильно и ненавитит.
— Но сейчас ты христианин, Мести!
— Я слушал всё, что говорят ваши священники, — ответил негр, — и решил, что я, однако, больше не верю в амулеты.
— Наша религия предписывает нам любить своих врагов.
— Та, я слышал от пастора об этом, но что тогта нам телать с нашими трузьями?
— Тоже любить.
— Этого я не понимаю, Тихоня! Я люблю вас потому, что вы добрый и хорошо ко мне относитесь, а мистер Наглерс — мерзавец и часто обижал меня. За что мне любить его? Клянусь непесами, я ненавижу его и хотел пы завладеть его черепом. А как по-вашему, малыш Госсет любит его?
— Нет, — рассмеялся Джек, — боюсь, что он тоже с удовольствием завладел бы его черепом. Но во всяком случае, нужно быть милосердным и прощать обиды тем, кто их наносит.
— Хорошо, масса Тихоня, я буду тумать, как вы. Сильно ненавитеть тоже плохо: ненавитеть легко — прощать трутно. Поэтому тот, кто прощает, щетрее сертцем, а значит, польше тостоин называться человеком.
«В конце концов, — подумал Джек, — многим христианам далеко до Мести, хоть он и африканец».
— Что это?! — воскликнул Мести, выглянув из окна каюты. — Ах, пьяные черти, они подожгли палатку!
Джек тоже посмотрел в окно и увидел, что палатка на берегу охвачена пламенем.
— Похоже, что холотные ночи скоро поупавят им пылу, — заметил Мести. — Вот увитите, масса Тихоня, они скоро запросятся на сутно.
Джек был того же мнения. Он с нетерпением ожидал время, когда наконец можно будет продолжить плавание. Обыскивая как-то рундуки в капитанской каюте, он нашёл карту Средиземного моря и внимательно изучил её: он нашёл Гибралтар и проследил путь «Гарпии» до мыса Гата, а оттуда до Таррагоны. Спустя некоторое время он вызвал Мести на военный совет.
— Посмотри, Мести, я начал разбираться в карте. Вот — Гибралтар, а вот — мыс Гата и Таррагона, где мы захватили судно, и если помнишь, мы прошли мыс Гата за два дня до шторма, который отнёс нас в море. Так что мы прошли около двенадцати дюймов, и нам осталось сделать только четыре.
— Та, масса Тихоня, я всё это вижу.
— Теперь смотри, нас угнал шторм вот в этом направлении, и здесь мы видим три островка, называемые Зифиринскими, и на них нет ни одного кружочка, обозначающего поселение, а значит, они необитаемые. Как раз здесь мы и бросили якорь, так что мы находимся на Зифиринских островах, только в четырёх дюймах от Гибралтара.
— Вижу, масса Тихоня, всё правильно, только какие это чертовски длинные дюймы.
— А помнишь, Мести, на компасе, что на палубе, есть такая закорючка, — она обозначает Северный полюс, а вот это — компас со стрелкой, указывающий на север. Северный румб показывает на испанский берег, а Гибралтар лежит на пять или шесть румбов западнее. Если мы пойдём в эту сторону, мы попадём в Гибралтар.
— Верно, масса Тихоня, — ответил Мести.
Джек действительно был прав, и он учёл всё, кроме девиации, о которой не имел никакого понятия. Чтобы не ошибиться, Джек принёс в каюту ещё один компас и сравнил их, затем он вынул стекло компаса, отсчитал шесть делений к западу и сделал отметку карандашом на картушке компаса на нактоузе.
— Вот, — сказал он, — это курс на Гибралтар, и как только бунт угаснет и поднимется попутный ветер, я отплыву в Гибралтар.
ГЛАВА XVI,
в которой Джек заканчивает своё плавание и возвращается на «Гарпию»
Прошло ещё несколько дней, и их ожидания оправдались — бунтовщики не выдержали. Однажды они так небрежно заткнули втулку последней бочки с вином, что та сама выскочила, и всё вино вылилось на землю, так что его остатков хватило на три-четыре дня; далее, запасы топлива у них давно истощились, и они были вынуждены есть сырую солонину: наконец, после пожара, уничтожившего их палатку по чьей-то небрежности, четверо суток подряд лил непрерывный дождь. Всё их имущество промокло насквозь, они измучились, перемёрзли и изголодались. Их страдания стали настолько невыносимыми, что виселица показалась им милее, чем гибель от голода. И вот, уступая мукам голода, они спустились к морю, там, где берег ближе всего подходил к судну, и упали на колени.