Мичман Изи, стр. 20

— У кого найдётся бушлат? — спросил Биггс у матросов, но погода стояла такой тёплой, что никто из них не подумал захватить его с собой. Боцман огляделся и заметил, что офицеры сидят на банке, покрытой плащом.

— Чей это плащ? — спросил боцман.

— Мой, — ответил Гаскойн.

— Я надеюсь, мистер Гаскойн, вы будете настолько добры, что одолжите мне ваш плащ на время, пока мы не поднимемся на борт.

— И не подумаю, — ответил Гаскойн, который скорее готов был выбросить его в море, нежели потерять возможность насладиться великолепной шуткой. — Помните, я как-то попросил у вас удочку, когда нас застал штиль у мыса Сан-Висенте, а что вы мне ответили? Вы послали меня к чёрту. Так вот, я делаю вам то же самое предложение.

— О, мистер Гаскойн, я дам вам три удочки, как только мы будем на борту судна!

— Да уж вы дадите, только теперь это не пройдёт. Долг платежом красен, уж не взыщите, мистер боцман, — ответил Гаскойн, управляя лодкой, потому что именно ему было поручено доставить офицеров на судно.

Вскоре лодка подошла к корвету. «Эй, на носу, суши вёсла!» — приказал Гаскойн. Шлюпка была подведена к трапу, и как только офицеры встали, неумолимый Гаскойн подхватил плащ, свернул его клубком и, несмотря на жалобные просьбы Биггса, бросил его на грот-руслени матросу, подававшему кормовой швартов. К тому же случилось то, чего мистер Биггс боялся больше всего и что делало его положение просто отчаянным: первый лейтенант стоял у трапа, заглядывая в лодку, а капитан неподалёку расхаживал на шканцах.

— Поторопитесь, мистер Биггс, я ожидал вас на судно с первой шлюпкой! — крикнул мистер Собридж. — Пошевеливайтесь живее, реи ещё не поставлены как должно.

— Так я отправлюсь с матросами в этой шлюпке и поставлю их, сэр.

— В этой шлюпке? Нет, пусть её поднимут на тали, а сами ступайте сюда и спустите ял. Какого чёрта вы сидите там, как неживой, мистер Биггс? Вы меня сильно обяжете, если чуть-чуть пошевелитесь или, чёрт возьми, можете не беспокоить себя просьбами о следующем увольнении на берег. Вы не пьяны, сэр?

Последнее замечание заставило Биггса решиться: он выскочил из лодки в том виде, как был, и подходя к первому лейтенанту, приложил руку к шляпе.

— Совершенно трезв, сэр, но я потерял свои брюки.

— Ах, вот оно что, сэр! — ответил мистер Собридж, оглядывая боцмана, который стоял в проходе трапа с развевающимися от лёгкого бриза фалдами сюртука — под ним не было ничего, кроме рубашки. Но у мистера Собриджа не хватило больше выдержки — он бросился вниз по сходням, ведущим на шканцы, задыхаясь от хохота. Мистер Биггс не мог спуститься раньше первого лейтенанта, и так как их беседа привлекла к себе внимание всех матросов на палубе, они уставились на боцмана во все глаза.

— В чём дело? — недоумённо спросил капитан Вилсон при виде боцмана.

— Служба превыше приличий, — заметил Джек, который вовсю наслаждался успехом своей шутки.

Мистер Биггс вспомнил события вчерашнего вечера и, отдавая честь капитану, метнул на Джека злобный взгляд, затем юркнул в дверь, ведущую на нижнюю палубу.

Его бешенство ещё больше усилилось, когда, войдя в свою каюту, он обнаружил, что его брюки вернулись домой раньше своего хозяина. Боцман понял, что кто-то сыграл с ним шутку и наш герой замешан в ней, но доказать ничего не мог: он не знал, кто спал в одной комнате с ним, так как заснул до прихода Джека и ещё не проснулся, когда Джек ушёл из гостиницы.

Правда скоро стала известной всему кораблю, и присловье «служба превыше приличий» стала притчей во языцех всей команды. Боцману ничего не оставалось, как выместить злобу на бедном юнге, да Джеку и Гаскойну он не давал больше рыболовных снастей.

Поскольку команда корабля ненавидела боцмана не меньше Наглерса, а Джек уложил на лопатки обоих злейших врагов, то Джек стал любимцем всей команды, которая к тому же сочувственно относилась к его взглядам на права человека. И так как, по обычаю матросов, любимцев награждают прозвищами, то и наш герой получил прозвище, и даже не одно, а два: по имени — Джек-Равенство и по фамилии — мистер Тихоня.

ГЛАВА XII,

в которой наш герой предпочитает спускаться, а не подниматься и подаёт надежду, что он сделает обратный выбор в более важном случае

Так как следующий день был воскресный, экипаж корабля выстроили в линейку на палубе по своим отделениям, а в связи с неблагоприятной погодой вместо церковной службы проводилась читка Военно-морского устава, которая проходила с должным почтением к оному, — капитан, офицеры и команда стояли с обнажёнными головами под моросящим дождём в положении смирно, держа в руках головные уборы.

Зная, что статьи этого устава содержат правила и установления, имеющие силу закона, в равной мере обязательного для всех — от капитана до последнего матроса, — Джек слушал их с глубоким вниманием. Он и не предполагал, что устав дополняется ещё пятьюстами указами Адмиралтейства, которые составляют его главную суть, подобно тому, как многочисленные дополнительные параграфы в некоторых завещаниях отменяют его основную часть.

Джек внимательно выслушивал статью за статьёй устава и после каждой отмечал в памяти, что данную статью, по всей вероятности, ему не придётся нарушить. Прослушав статью, накладывающую запрет на божбу и ругань, он подивился, как легко этот запрет обходят на борту их корвета, но и отметил, что здесь можно извлечь кое-какую выгоду для себя. Чтобы удостовериться в этом самому, он, дождавшись сигнала отбоя, попросил у судового писаря экземпляр устава.

У писаря было всего три копии устава, которые полагалось иметь на корабле, вернее, всё, что осталось в его распоряжении, и он категорически отказался расстаться с одной из них, но затем, поколебавшись, заметил, что «какой-то негодяй стащил у него зубную щётку», и если Джек даст ему щётку, то он согласен уступить ему один из экземпляров устава. Джек заявил, что щётка, которой он пользуется, сильно истёрта, а новая у него только одна и он не может без неё обойтись. Подумав, писарь, как очень чистоплотный мужчина, который не мог позволить себе остаться с нечищенными зубами, согласился обменять устав на стёртую зубную щётку. Обмен был совершён, и Джек стал перечитывать устав по нескольку раз, пока не заучил его наизусть.

«Теперь, — думал Джек, — я знаю, что мне можно делать и чего ожидать за нарушение той или иной статьи. Я буду носить этот устав с собой до конца моей службы, если, конечно, он не истреплется к тому времени. Да если и истреплется — не беда, всегда можно выменять устав за старую зубную щётку, каковая, вероятно, служит мерилом его ценности».

«Гарпия» простояла в Гибралтарской бухте две недели, и Джек время от времени совершал вылазки на берег, причём мистер Аспер неизменно сопровождал его, чтобы удержать Джека от шалостей, иначе говоря, не позволял ему тратить деньги на угощение какой-нибудь менее достойной особы, чем он сам.

Однажды Джек спустился в каюту и увидел, что молодой Госсет хнычет, вытирая слёзы.

— Что случилось, дорогой Госсет? — спросил Джек, который был равно вежлив как со старшими, так и с ровесниками.

— Наглерс отстегал меня верёвкой, — ответил Госсет, потирая руки и плечи.

— За что?

— А кто его знает?! За то, что, как он говорит, «служба идёт к чертям», за то, что чины и звания не почитаются, и всяким выскочкам позволено делать всё что угодно только потому, что у них в карманах водятся пятифунтовые бумажки. Он сказал, что наведёт порядок на судне и будет поддерживать дисциплину, потом сбил меня с ног ударом кулака, а когда я поднялся, вытащил линёк и… А ещё он сказал, что собирается объездить норовистого конька, и никакой Джек-Равенство ему не указ.

— Ну?

— А затем он целых полчаса стегал меня линьком, вот и всё.

— Клянусь тушой отца, это всё правта, масса Тихоня, Наглерс его на самом теле здорово взтул из-за какого-то пустяка, чтоп ему пусто пыло! — подтвердил Мести. — У него чертовски плохой память. Ему нато напоминать, кто такой Джек-Равенство!