Собрание сочинений, стр. 91
Элегия
М. Б.
Подруга милая, кабак все тот же.
Все та же дрянь красуется на стенах,
все те же цены. Лучше ли вино?
Не думаю; не лучше и не хуже.
Прогресса нет. И хорошо, что нет.
Пилот почтовой линии, один,
как падший ангел, глушит водку. Скрипки
еще по старой памяти волнуют
мое воображение. В окне
маячат белые, как девство, крыши,
и колокол гудит. Уже темно.
Зачем лгала ты? И зачем мой слух
уже не отличает лжи от правды,
а требует каких-то новых слов,
неведомых тебе – глухих, чужих,
но быть произнесенными могущих,
как прежде, только голосом твоим.
Открытка из города К.
Томасу Венцлова
Развалины есть праздник кислорода
и времени. Новейший Архимед
прибавить мог бы к старому закону,
что тело, помещенное в пространство,
пространством вытесняется.
Вода
дробит в зерцале пасмурном руины
Дворца Курфюрста; и, небось, теперь
пророчествам реки он больше внемлет,
чем в те самоуверенные дни,
когда курфюрст его отгрохал.
Кто-то
среди развалин бродит, вороша
листву запрошлогоднюю. То – ветер,
как блудный сын, вернулся в отчий дом
и сразу получил все письма.
Элегия
А. Г. Найману
Однажды этот южный городок
был местом моего свиданья с другом;
мы оба были молоды и встречу
назначили друг другу на молу,
сооруженном в древности; из книг
мы знали о его существованьи.
Немало волн разбилось с той поры.
Мой друг на суше захлебнулся мелкой,
но горькой ложью собственной; а я
пустился в странствия.
И вот я снова
стою здесь нынче вечером. Никто
меня не встретил. Да и самому
мне некому сказать уже: приди
туда-то и тогда-то.
Вопли чаек.
Плеск разбивающихся волн.
Маяк, чья башня привлекает взор
скорей фотографа, чем морехода.
На древнем камне я стою один,
печаль моя не оскверняет древность -
усугубляет. Видимо, земля
воистину кругла, раз ты приходишь
туда, где нету ничего, помимо
воспоминаний.
Горбунов и Горчаков
I. Горбунов и Горчаков
«Ну, что тебе приснилось, Горбунов?»
«Да, собственно, лисички». «Снова?» «Снова».
«Ха-ха, ты насмешил меня, нет слов».
"А я не вижу ничего смешного.
Врач говорит: основа всех основ -
нормальный сон". "Да ничего дурного
я не хотел... хоть сон того, не нов".
«А что попишешь, если нет иного?»
"Мы, ленинградцы, видим столько снов,
а ты никак из этого, грибного,
не вырвешься". "Скажи мне, Горчаков,
а что вам, ленинградцам, часто снится?"
"Да как когда... Концерты, лес смычков.
Проспекты, переулки. Просто лица.
(Сны состоят как будто из клочков.)
Нева, мосты. А иногда – страница,
и я ее читаю без очков!
(Их отбирает перед сном сестрица.)"
«Да, этот сон сильней моих зрачков!»
«Ну что ты? Часто снится и больница».
"Не нужно жизни. Знай себе смотри.
Вот это сон! И вправду день не нужен.
Такому сну мешает свет зари.
И как, должно быть, злишься ты, разбужен...
Проклятие, Мицкевич! Не ори!..
Держу пари, что я проспал бы ужин".
"Порой мне также снятся снегири.
Порой ребенок прыгает по лужам.
И это – я..." "Ну что ж ты, говори.
Чего ты смолк?" "Я, кажется, простужен.
Тебе зачем все это?" «Просто так».
"Ну вот, я говорю, мне снится детство.
Мы с пацанами лезем на чердак.
И снится старость. Никуда не деться
от старости... Какой-то кавардак:
старик, мальчишка..." «Грустное соседство».
"Ну, Горбунов, какой же ты простак!
Ведь эти сновиденья только средство
ночь провести поинтересней". «Как?!»
«Чтоб ночью дня порастрясти наследство».
"Ты говоришь «наследство»? Вот те на!
Позволь, я обращусь к тебе с вопросом:
а как же старость? Старость не видна.
Когда ж это ты был седоволосым?"
"Зачем хрипит Бабанов у окна?
Зачем Мицкевич вертится под носом?
На что же нам фантазия дана?
И вот воображеньем, как насосом,
я втягиваю старость в царство сна".
"Но, Горчаков, тогда прости, не ты,
не ты себе приснишься". "Истуканов
тебе подобных просто ждут Кресты,
и там не выпускают из стаканов!
А кто ж мне снится? Что молчишь? В кусты?"
«Гор-кевич. В лучшем случае, Гор-банов».
«Ты спятил, Горбунов!» "Твои черты,
их – седина; таких самообманов
полно и наяву до тошноты".
«Ходить тебе в пижаме без карманов».
«Да я и так в пижаме без кальсон».
«Порой мне снится печка, головешки...»
"Да, Горчаков, вот это сон так сон!
Проспекты, разговоры. Просто вещи.
Рояль, поющий скрипке в унисон.
И женщины. И, может, что похлеще".
«Вчера мне снился стол на шесть персон».
"А сны твои – они бывают вещи?
Иль попросту все мчится колесом?"
«Да как сказать; те – вещи, те – зловещи».
«Фрейд говорит, что каждый – пленник снов».
"Мне говорили: каждый – раб привычки.
Ты ничего не спутал, Горбунов?"
«Да нет, я даже помню вид странички».
«А Фрейд не врет?» "Ну, мало ли врунов...
Но вот, допустим, хочется клубнички..."
«То самое, в штанах?» "И без штанов.
А снится, что клюют тебя синички.
Сны откровенней всех говорунов".
«А как же, Горбунов, твои лисички?»
"Мои лисички – те же острова.
(Да и растут лисички островками.)
Проспекты те же, улочки, слова.
Мы говорим, как правило, рывками.
Подобно тишине, меж них – трава.
Но можно прикоснуться к ним руками!
Отсюда их обширные права,
и кажутся они мне поплавками,
которые несет в себе Нева
того, что у меня под башмаками".
"Так, значит, ты одни из рыбаков,
которые способны бесконечно
взирать на положенье поплавков,
не правда ли?" «Пока что безупречно».
"А в сумерках конструкции крючков
прикидывать за ужином беспечно?"
«И прятать по карманам червячков!»
«Боюсь, что ты застрянешь здесь навечно».
«Ты хочешь огорчить меня?» "Конечно.
На то я, как известно, Горчаков".