Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод), стр. 61

— Да, я жду кое-кого… А ты?

— Я тоже.

— Как же тебя зовут? Я поговорю о тебе в клубе.

— Меня зовут Теодор.

— А дальше?

— Дальше — все. Тебе недостаточно?

— О! Вполне… Кого же ты ждешь, гражданин Теодор?

— Одного друга, которому хочу сообщить интересную весть.

— Правда! А расскажи мне.

— Есть на примете выводок аристократов…

— Как их зовут?

— Нет, извини, это я могу сообщить только моему другу.

— Ты неправ. А вот и мой друг приближается к нам. Мне кажется, он достаточно хорошо знает, как тотчас уладить твое дело. Ну, так как?

— Фукье-Тэнвилль! — воскликнул первый патриот.

— Именно он, дорогой друг.

— Так, очень хорошо.

— Да, хорошо… Здравствуй, гражданин Фукье.

Фукье-Тэнвилль, бледный, спокойный, по привычке смотрящий широко раскрытыми черными глазами из-под густых бровей, только что открыл боковую дверь зала, держа в руке регистрационную книгу, а под мышкой — пачку бумаг.

— Здравствуй, Симон, — сказал он. — Что нового?

— Новостей много. Прежде всего сообщение гражданина Теодора, который нес голову Ламбаль. Я представляю его тебе.

Фукье обратил свой умный взгляд на патриота, которого этот осмотр явно взволновал, хотя и до этого его нервы были напряжены.

— Теодор, — сказал Фукье. — Кто он такой, этот Теодор?

— Я, — сказал человек в карманьолке.

— И это ты нес голову Ламбаль? — сказал общественный обвинитель с явно выраженным сомнением.

— Я, нес по улице Сент-Антуан.

— Но я уже знаю одного, кто хвастается тем же, — заметил Фукье.

— А я знаю десять таких, — мужественно продолжал гражданин Теодор. — Но обычно те, кто говорит об этом, чего-то требуют. Я же, я не требую ничего, поэтому надеюсь иметь предпочтение.

Это высказывание рассмешило Симона и развеселило Фукье.

— Ты прав, — сказал он, — и если ты его еще не получил, то обязательно добьешься. А теперь я прошу, оставь нас. Симон должен мне кое-что сказать.

Теодор удалился, мало смущенный бесцеремонностью гражданина общественного обвинителя.

— Минуточку, — крикнул Симон, — не отсылай его просто так. Послушай сначала припасенное им сообщение.

— Ах, да! — рассеянно поправился Фукье-Тэнвилль, — сообщение?

— Да, о целом выводке, — добавил Симон.

— Ну, что же, говори. О чем идет речь?

— Ничего важного: о гражданине Мезон-Руже и нескольких его друзьях.

Фукье отпрыгнул назад, Симон поднял руки к нёбу.

— Правда? — воскликнули они вместе.

— Чистая правда. Хотите их взять?

— Немедленно. Где они?

— Я встретил Мезон-Ружа на улице Гранд-Трюандери.

— Ты ошибаешься, его нет в Париже, — возразил Фукье.

— Я видел его, говорю тебе.

— Невозможно. Мы бросили по следу сотню человек. Он не из тех, кто показывается на улицах.

— Он, он, он, — твердил Теодор, — высокий брюнет, сильный, как трое силачей, и бородатый, как медведь.

Фукье с пренебрежением пожал плечами.

— Еще одна глупость, — сказал он. — Мезон-Руж маленького роста, худощав и у него нет и намека на бороду.

С подавленным видом патриот опустил руки.

— Неважно, доброе намерение — тоже поступок. Ну, а теперь, Симон, говори скорее, меня ждут в канцелярии суда.

— Особенно нового ничего нет. Ребенок чувствует себя хорошо.

Патриот так повернулся к ним спиной, чтобы одновременно и не показаться нескромным, но и слышать все то, о чем они говорят.

— Если я вам мешаю, то пойду, — сказал он.

— Прощай, — сказал Симон.

— Привет, — бросил Фукье.

— Скажи своему другу, что ты ошибся, — добавил Симон.

— Да, я подожду его.

И Теодор отошел от них на несколько шагов и оперся на

свою дубинку.

— Значит, малыш поживает хорошо, — заметил Фукье. — А как настроение?

— Я леплю его по своему желанию.

— Он разговаривает?

— Когда я хочу этого.

— Как ты думаешь, мог бы он выступить свидетелем на процессе Антуанетты?

— Мне незачем думать, я в этом уверен.

Теодор облокотился о стойку, уставившись на дверь. Взгляд его был рассеян, тогда как уши под широкой медвежьей шапкой насторожены. Несомненно, он вслушивался в разговор и многое слышал.

— Подумай хорошенько, — настаивал Фукье. — Не соверши промаха перед Комиссией. Уверен, что Капет будет говорить?

— Он скажет все, что я захочу.

— Он рассказал тебе то, о чем мы хотим его расспросить?

— Да, обо всем.

— Это важно, гражданин Симон, то, что ты нам обещаешь. Для матери такие признания ребенка будут смертельны.

— Я надеюсь на это, черт побери!..

— Такого еще не было с тех пор, как Нерон сообщал секретные сведения Нарциссу, — глухо прошептал Фукье. — Еще раз, Симон, взвесь.

— Можно подумать, гражданин, что ты держишь меня за дурака. Каждый раз повторяешь мне одно и то же. Позволь привести сравнение. Если я опущу кожу в воду, она станет мягкой?

— Не знаю, возможно, — растерялся Фукье.

— Она становится мягкой. Так вот, маленький Капет становится в моих руках таким же послушным, как самая мягкая кожа. Для этого у меня есть свои методы.

— Ну, ладно, — пробормотал Фукье. — Это все, о чем ты хотел сказать?

— Все… Впрочем, чуть не забыл: есть у меня сообщение.

— Как всегда! Ты что же, хочешь завалить меня работой?

— Нужно служить родине.

И Симон протянул ему кусок бумаги, такой же грязный, как и кожа, о которой он только что говорил, но, естественно, не такой мягкой. Фукье взял его и прочитал.

— Опять этот гражданин Лорэн. За что ты так ненавидишь его?

— Он всегда враждебно настроен к закону. Слышал, как он вчера заявил женщине, которая помахала ему из окна: «Прощайте, сударыня». Завтра я надеюсь передать тебе несколько слов о другом подозрительном. О Морисе Линдее, который был муниципальным гвардейцем в Тампле до истории с красной гвоздикой.

— Уточни, уточни, — улыбнулся Фукье Симону и протянул ему руку.

Затем он поспешно повернулся к нему спиной, и таким образом, высказал свое отношение к Симону.

— Какого черта еще уточнять? Ведь гильотинировали и за гораздо меньшие преступления, чем совершили эти подозрительные.

— Терпение, — спокойно отпарировал Фукье. — Все сразу не сделаешь.

И он заторопился по своим делам. Симон поискал глазами гражданина Теодора, чтобы в разговоре с ним отвести душу. Но не увидел его.

Стоило только Симону выйти из зала через западную дверь, как Теодор появился в углу одной из каморок, предназначенных для писарей. Его сопровождал обитатель комнатушки.

— Когда закрывают ворота? — спросил Теодор у писаря.

— В пять.

— Что происходит потом?

— Ничего. Зал пуст до следующего дня.

— Никаких обходов, посещений?

— Нет, сударь, наши каморки запираются на ключ.

Слово сударь заставило Теодора нахмурить брови. Он тотчас же недоверчиво огляделся.

— В каморке есть лом и пистолеты?

— Да, под ковриком.

— Возвращайся к нашим… Кстати, покажи-ка мне еще комнату трибунала, в которой есть незарешеченное окно, выходящее во двор неподалеку от площади Дофина.

— Налево, между стойками, под фонарем.

— Хорошо. Уходи и держи лошадей наготове в условленном месте!

— О! Удачи вам, сударь, удачи!.. Рассчитывайте на меня!

— Вот подходящий момент… никто не смотрит… открой каморку.

— Все в порядке, сударь. Я буду молиться за вас!

— Не за меня сейчас нужно молиться! Прощай!

И гражданин Теодор, тщательно осмотревшись, так ловко проскользнул в каморку, что вряд ли можно было заподозрить писаря, закрывшего дверь, в том, что рядом с ним кто-то был еще.

И наш достойный писарь, вынув ключ из замка, взял под мышку свои бумаги и вышел из просторного зала вместе с остальными служащими, которых удар часов, извещавших пять, заставлял дружно, как пчел из улья, покидать канцелярию суда.

Глава VIII

Гражданин Теодор

Своим большим сероватым покрывалом ночь окутала этот огромный зал, в котором несчастным эхом повторялись резкие слова обвинителей и умоляющие — обвиняемых. Со всех концов огромного зала в темноте видна прямая и неподвижная белая колонна, похожая на фантома, защищающего это священное место.