Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод), стр. 45

нас?»

— Спасибо, сударь, — поблагодарила она гвардейца с той очаровательной улыбкой, которая погубила Барнава и свела с ума столько мужчин, — спасибо!

Затем повернулась к своей маленькой собачке, которая прыгала возле нее и ходила на задних лапках, потому что по взглядам хозяйки чувствовала, что происходит нечто экстраординарное.

— Пойдем, Блэк, — сказала королева, — пойдем погуляем.

Маленькая собачка принялась прыгать и, посмотрев на гвардейца, поняв, что именно этот человек принес новость, так обрадовавшую хозяйку, подбежала к нему, виляя длинным хвостом, и осмелилась даже лизнуть его.

И этот мужчина, который, может быть, остался бы безразличным к мольбам королевы, разволновался от ласки собаки.

— Вы могли бы чаще гулять с собачкой, гражданка Капет, — сказал он. — Человечность требует заботиться о каждом создании.

— Когда мы сможем выйти, сударь? — спросила королева, — Как вы думаете, сильное солнце нам не повредит?

— Выйдете, когда пожелаете, — ответил охранник, — на сей счет нет никаких особых распоряжений. Но, если вы выйдете в полдень, а это время смены часовых, то в башне будет меньше движений.

— Ну хорошо, в полдень, — сказала королева, прижимая руки к груди, чтобы унять сердцебиение.

И она взглянула на гвардейца, который казался ей не таким суровым, как его собратья. Возможно, из-за уступок желаниям узницы, этот человек лишится жизни в борьбе, что затеяли заговорщики.

Но в этот момент, когда сердце королевы готово было смягчиться от сочувствия, душа ее пробудилась. Она вспомнила 10 августа, трупы своих друзей, разбросанные по коврам дворца. Она вспомнила 2 сентября и голову принцессы де Ламбаль [54], надетую под ее окнами на пику. Она вспомнила 21 января и своего мужа, погибшего на

эшафоте, барабанную дробь, заглушившую его голос. Наконец, она подумала о своем сыне, бедном ребенке, крики которого она не раз слышала и не могла ничем ему помочь. И сердце ее отвердело.

— Увы! — прошептала она, — несчастье, как кровь античной гидры: оно питает массу новых бед!

Глава XXVI

Блэк

Гвардеец вышел, чтобы позвать своих коллег и начать чтение протокола, оставленного предыдущей сменой.

Королева осталась наедине с сестрой и дочерью. Они переглянулись.

Принцесса бросилась к королеве и обняла ее.

— Помолимся Богу тихо, чтобы никто не заподозрил, что мы молимся, — сказала королева.

Есть жестокие времена, когда молитва, этот естественный гимн Богу, живущий в сердце человека, в глазах других становится подозрительным, потому что является актом надежды или признательности. У охранников надежда и признательность вызывали беспокойство, поскольку у королевы была только одна надежда — побег, поскольку королева могла поблагодарить Бога только за то, чтобы он представил ей эту возможность.

Закончив безмолвную молитву, они сидели втроем, не произнося ни слова.

Часы пробили одиннадцать, потом полдень.

Когда раздался последний удар часов, послышалось бряцание оружия сперва на лестнице, а затем уже неподалеку от покоев королевы.

— Это поднимаются часовые, — произнесла королева, — сейчас они будут здесь.

Мария-Антуанетта заметила, что мадам Елизавета и дочь побледнели.

— Мужайтесь, — сказала королева, тоже побледнев.

— Уже полдень, — раздалось снизу. — Пусть узницы спускаются.

— Ну, вот и мы, — ответила королева, окинув последним взглядом, в котором проскальзывало и сожаление, комнату, где жила, темные стены, грубоватую и довольно простую мебель — свидетеля своего заточения.

Открылась первая, выходившая в коридор, дверь. Коридор был темным, его мрак позволил пленницам скрыть свое волнение. Впереди бежал маленький Блэк. Когда проходили мимо помещения, от которого Мария-Антуанетта пыталась отвести взгляд, верный пес мордочкой напоролся на гвоздь и жалобно, протяжно заскулил. Королева быстро прошла вперед, но у нее не было сил позвать собачку, и она прислонилась к стене.

Потом сделала несколько шагов, но ее ноги подкашивались, и она вынуждена была остановиться. Мадам Елизавета и дочь подошли к ней, и на непродолжительное время группа из трех женщин замерла, голова королевы склонилась к голове дочери.

В это время к ним подбежал маленький Блэк.

— Что случилось? — крикнул кто-то. — Она спускается или нет?

— Идем, идем, — сказал сопровождавший их гвардеец, стоявший возле этой скорбной группы, с почтением созерцая ее безмолвную печаль.

— Идем! — сказала королева.

И она первой спустилась к выходу.

Когда узницы оказались перед последней дверью, из-под которой пробивались солнечные лучи, стража еще раз обменялась полученными приказами. Только после этого тяжелая дверь медленно открылась.

У двери на земле сидела или, вернее, лежала какая-то женщина. Это была жена Тизона, которой не было видно уже целые сутки_; что вызывало у узниц недоумение.

Королева взглядом пыталась вобрать окружающее: день, деревья, сад. Она искала глазами крышу заветной хибары, где ее уже несомненно ждали друзья, когда внезапно, услышав шум ее шагов, жена Тизона вскочила и раскинула руки в стороны. Королева увидела ее бледное, помятое лицо, обрамленное седеющими волосами.

В этот момент с медлительностью, характерной для душевнобольных, она стала у двери, закрыв дорогу Марии-Антуанетте.

— Что вам угодно, добрая женщина? — спросила королева.

— Он сказал, что нужно ваше прощение.

— Кто сказал? — не поняла королева.

— Человек в плаще, — ответила жена Тизона.

Королева с удивлением посмотрела на мадам Елизавету и на дочь.

— Иди, иди прочь, — сказал гвардеец. — Пропусти вдову Капета. У нее есть разрешение на прогулку в саду.

— Я это знаю, — ответила жена Тизона, — потому я и пришла Лода: наверх меня не пропустили, а я должна попросить у нее прощения. Вот я и ждала ее здесь.

— Почему же вас не пропустили наверх? — спросила королева.

Жена Тизона захохотала.

— Потому что они утверждают, будто я — сумасшедшая! — ответила она.

Королева посмотрела и увидела в глазах этой несчастной какой-то странный блеск, мутноватый взгляд свидетельствовал об отсутствии мысли.

— Боже мой! — произнесла королева. — Бедная женщина! Что же с вами случилось?

— Со мной случилось… Вы что же, не знаете? — сказала женщина. — Да нет же, знаете, потому что из-за вас ее приговорили…

— Кого?

— Элоизу.

— Вашу дочь?

— Да, ее… Мою бедную дочь!

— Приговорили… Но кто? Как? За что?

— Потому что она продала букет…

— Какой букет?

— Букет гвоздик… Она вовсе не цветочница, — ответила жена Тизона, как будто что-то вспоминая. — Как же она могла продать букет?

Королева вздрогнула. Невидимая нить связала эту сцену с предыдущими событиями. Она поняла, что не следует терять времени на этот бесполезный диалог.

— Добрая женщина, — сказала она, — я прошу вас пропустить меня. Вы мне позже обо всем расскажете.

— Нет, сейчас. Нужно, чтобы вы меня простили. Нужно, чтобы я помогла вам убежать, тогда они спасут мою дочь.

Королева смертельно побледнела.

— Боже мой! — прошептала она, поднимая глаза к небу.

Потом повернулась к гвардейцу:

— Сударь, — попросила она, — будьте так добры, уберите эту женщину, вы же видите, что она не в себе.

— Пойдем, мамаша, — сказал гвардеец, — освободим дорогу.

Но жена Тизона не двигалась с места.

— Нет, — продолжала она, — пусть она простит меня, пусть спасут мою дочь.

— Кто?

— Человек в плаще.

— Сестра, — сказала мадам Елизавета, — утешьте ее несколькими словами.

— Охотно, — ответила королева. — Действительно, так будет быстрее.

Затем она повернулась к душевнобольной:

— Добрая женщина, чего вы желаете? Говорите.

— Я хочу, чтобы вы простили меня за то, что я заставляла вас страдать, за оскорбления, которыми я вас осыпала, за доносы. И потом, когда вы увидите человека в плаще, вы прикажете ему спасти мою дочь, потому что он сделает все, что вы захотите.