Февраль (СИ), стр. 76
В том, что Габриель Гранье имел редкий талант художника, мне удалось убедиться сразу же после первой увиденной работы. Господи, как они были прекрасны! Как и сам он, наверное. Я подумала, что влюбилась бы в него гораздо раньше, если бы увидела эти потрясающие картины.
Он, действительно, был пейзажист, рисовал акварелью. И у него было потрясающее видение цвета, я никогда прежде не встречала ничего подобного ни у одного из известных мне мастеров! Меня всю охватил какой-то странный трепет, когда я перелистывала страницы альбома одну за другой. Это словно какая-то магия! Право, даже странно, что он до сих пор не прославился на весь мир! С такими-то волшебными работами…
Поверьте, это не пустые слова влюблённой женщины, мнящей предмет своих мечтаний идеалом. Это объективное суждение эксперта, человека, который видел десятки тысяч картин, и превосходно разбирался в искусстве!
Габриель имел редкий дар. И мне невероятно жаль было оставлять эти рисунки здесь! Но с собой такую огромную сумку не унесёшь, это факт. С грустной улыбкой я пролистывала ещё один альбом, то и дело качая головой, и думая о том, насколько же сильно любит он меня, если без раздумий согласился бросить вот так запросто труды всей своей жизни!
Последний его альбом меня позабавил. Манера написания показалась мне уж больно знакомой! Подражал какому-то известному художнику, не иначе. Но даже в этом подражании была какая-то своя изюминка, поразительная уникальность, сразу бросающаяся в глаза! Ах, мой милый Габриель! Вернув альбом в сумку, я убрала её обратно в шкаф, и, поддавшись порыву, провела рукой по пиджакам, развешенным в ровный ряд. И жилеткам. Он всегда носил жилетки. Это было так мило! Улыбнувшись снова, я прижала к себе одну из них, вдыхая её запах – такой родной, такой знакомый. Сентиментальная Жозефина! Тратила драгоценное время на всякие глупости вместо того, чтобы заниматься делом!
Отругав себя за ненужное промедление, я снова огляделась в поисках чемодана. Он обнаружился под кроватью, куда я догадалась заглянуть в последнюю очередь. А время всё шло, шло и шло, я прямо чувствовала, как оно утекает сквозь пальцы! Благо, когда я нашла чемодан, всё пошло как по маслу – за подкладкой отыскался увесистый свёрток, и когда я развернула его, я здорово удивилась внушительной пачке купюр. Похоже, Фальконе и впрямь заплатила Габриелю баснословные деньги за свой портрет! Жаль, что мне так и не довелось его увидеть!
Едва я успела спрятать свёрток под блузку, как в комнату после короткого стука заглянул Арно. До этого я слышала, как они перешёптывались с Робером, видимо, решали, кому из них первому меня потревожить.
– Вы в порядке, мадам? – Спросил он меня, тоже чуть смущаясь.
– Нигде не могу найти свои трусики! – С деланной жалостью отозвалась я, делая ударение на последнем слове, чтобы бедняга ещё больше покраснел, и не думал лезть с вопросами, отчего я так долго копаюсь? – Да ну и чёрт с ними! Не единственные же они у меня! Пойду, надену другие! Благодарю вас за помощь, господа!
И я, пряча улыбку, оставила двух ребят со стыдливыми лицами гадать о том, правда ли мадам Лавиолетт прогуливалась без белья, или же это была одна из её бесстыдных шуток? Я подошла к лестнице и спустилась вниз, чувствуя, как усиливается моё головокружение с каждым новым шагом. Нет, нет, только не сейчас!
На первом этаже, рядом со стойкой Фессельбаума, я приметила Эрнеста и Витгена, которые о чём-то беседовали на пониженных тонах. Я думаю, они просили Ганса (или Фрица?) без промедления сообщать им, если Габриель Гранье вдруг появится. Чтобы они не заметили меня, пришлось быстро свернуть в нишу под лестницей. И, стоя там, я вдруг поняла, что мне вовсе не обязательно ждать, пока они уйдут и освободят проход, чтобы я смогла беспрепятственно выйти из отеля.
Томас упомянул за завтраком, что со стороны северного крыла имеется дверь чёрного хода, а от неё по узкой тропинке, вдали от посторонних глаз, без малейших затруднений можно добраться до леса. А там недалеко и до домика у реки.
Так будет намного лучше, подумала я, выглядывая из своего убежища. Так меня не увидит Фессельбаум, а его же первого спросят, когда станет ясно о моём внезапном исчезновении! И я, приняв решение, шагнула в тёмный коридор западного крыла, очень надеясь, что найду нужную дверь без проблем, и смогу выйти из отеля незамеченной.
У меня получилось с третьей попытки. Первая облюбованная мною дверь вела в прачечную, где я лишь чудом не наткнулась на Эллен, складывающую чистые простыни! – вторая дверь оказалась дверью в кладовку, где, слава богу, никого не было, ну а третья вела во внутренний двор.
Именно сюда тем страшным вечером на телеге, укрытой брезентом, доставили тело Селины Фишер. Я поёжилась от неприятных воспоминаний, а затем поёжилась ещё раз, из-за удивительного холода, охватившего всю меня с головы до пят.
Конец июля, чёрт возьми! Самый разгар лета! А я трясусь, как осиновый лист. Что же мне так не везёт? Вскоре я поняла, что дело вовсе не в погоде. На улице было не жарко, особенно после затяжных дождей, но и не до такой степени свежо, чтобы стучать зубами от холода.
У меня снова начался жар. Я вспоминала свои предыдущие обмороки, случавшиеся неожиданно и всегда в самый неподходящий момент, и искренне боялась, что не дотяну до того момента, когда из-за леса появится знакомая полянка и мост через реку. Я чувствовала, что могу свалиться в любую секунду, прямо в мокрую траву, пахнущую сыростью и влагой. И хорошо ещё, если в траву – упади я на мощёную мелким камешком дорожку, обязательно поцарапаю себе руки, или, не дай бог, лицо! Вон какие они острые, эти камешки…
Нет, так не годится! Уже оказавшись в лесу, уже свернув с парковой аллеи на узкую лестную тропинку, я поняла, что и шагу не смогу сделать больше. Перед глазами всё плыло, кружилось, деревья с тяжёлыми ветвями, поникшими из-за дождевых капель, пускались в пляс вокруг меня, а серое небо грозилось обрушиться на голову в любую секунду.
Единственное, что выручало меня, был свежий запах хвои. Он прогонял головную боль, и кровь не так шумела в висках. Я остановилась, растирая их кончиками пальцев, в надежде, что хоть так мне полегчает. Действительно, полегчало. Сойдя с тропинки, я прижалась спиной к длинной, тонкой сосне, и вдохнула запах смолянистой коры. Ещё легче. Чуточку. Но не настолько, чтобы идти дальше!
Господи, только бы не потерять сознание сейчас! Ну только не теперь, когда до счастья рукой подать! Он ведь ждёт меня там… он же надеется, что я приду, что не брошу его…
Я едва не разрыдалась от досады и отчаяния, а потом вдруг вспомнила про таблетки, что дал мне Хартброук. Они ведь до сих пор у меня! Я быстро опустила руку в карман юбки, и, к своему величайшему облегчению, вытащила ту самую пачку. Ричард, милый Ричард, я люблю тебя!
Не думаю, что это сильно поможет, но всё же лучше, чем ничего! Пожалуй, выпью две. Для верности. И запить-то нечем, как назло! В пору было хлебать воду из лужи, как герои детских сказок. Проглотив две таблетки, я попыталась убрать пачку назад, но, кажется, положила их мимо кармана, и они упали куда-то в траву. Я не стала их поднимать, потому что всерьёз боялась, что если нагнусь сейчас, то голова закружится так сильно, что обратно я уже не поднимусь.
Прижимая правую руку к ноющему виску, левой я придержала юбку, чтобы не запутаться, и решительно зашагала дальше. Вперёд, навстречу к моему счастью, которое ждало меня в домике у реки.
Или, навстречу к собственной гибели.
В этом я отчётливо убедилась, когда на тропинку, прямо передо мной, вышел русский журналист, Арсен Планшетов. Почему-то, взглянув на него, опасливо озирающегося по сторонам, я поняла – это конец.
XXII
– Вы…? – Произнесла я на выдохе, и не узнала собственного голоса. От болезни ли, или же от страха, он меня больше не слушался. Я невольно остановилась, боясь сделать лишний шаг навстречу этому человеку, этому… убийце? И поняла с ужасом, что сбежать у меня не получится. Я едва держалась на ногах, и не была уверена, что убьёт меня раньше: моя болезнь или этот психопат?