Февраль (СИ), стр. 59

Смотреть на де Бриньона было жалко. Эдакий образец живейшего раскаяния и сожаления – где ты был семь лет назад, ублюдок?! Где ты был, когда был так нужен мне? А сейчас… на что мне твоё сожаление сейчас? Мне от него ни жарко, ни холодно. И сказала я тебе это вовсе не для того, чтобы ты меня пожалел, а чтобы мучился вместе со мной.

Хотя, быть может, я слишком хорошо о тебе думала, и ты вовсе не будешь мучиться, а забудешь о моих словах через минуту или две? Я улыбнулась ему снисходительной улыбкой, и, стянув с себя мундир, вручила ему, всё такому же растерянному и опустошённому.

– Это была девочка, Эрнест, – сказала я. – И, представь себе, я тоже хотела назвать её Луизой.

А он всё смотрел на меня и не мог подобрать нужных слов. Но какие слова подошли бы к этой ситуации? По-моему, никакие. Уж его лицемерные сожаления точно были бы ни к месту. Так что это даже хорошо, что он молчал.

Я развернулась, и зашагала назад к отелю – неспешно, но уверенно. Пусть не думает, что я от него бегу. Мне вообще на него наплевать.

На него да, но не на это чувство, в ледяных тисках сжавшее моё бедное сердце, которое возникло в тот момент, когда я увидела его дочь – и до сих пор не желало проходить. Я не могла, не могла, не могла спокойно об этом думать! Это была запретная тема! Я ещё в тот страшный день поклялась себе, что никогда больше не стану вспоминать, иначе… Я опустила взгляд на свои запястья, скрытые под длинными рукавами блузки. Я боялась, что я сделаю это в третий раз.

И тогда рядом не окажется ни Луизы, ни Рене – никого, кто вытащит меня из переполненной ванной, в которой кровь смешалась в водой. Третий раз и станет решающим.

Чтобы не возникало таких желаний, то и требовалось, что не думать, не вспоминать то утро, когда я очнулась не в своей комнате, а в больнице, с этой страшной пустотой внутри…

Когда я подходила к ступеням «Коффина», небеса вновь разверзлись, и с неба хлынули ледяные капли. Надеюсь, это именно они текли по моим щекам.

Но почему тогда они были солёными?

XI

– Я не понимаю, почему никто не подозревает Гарденберга! – Вот такую замечательную фразу я услышала, как только переступила порог отеля, за эти несколько шагов успевшая вымокнуть до нитки.

– Жозефина, где ты была?! – Воскликнула Франсуаза возмущённо. – Мы волновались за тебя!

Вся честная компания собралась за одним из столов неподалёку от бара, напротив фойе, и дружно повернули головы в сторону мокрой Жозефины, стряхивающей дождевые капли со своего жакета прямо на пол. Услужливый метрдотель Фессельбаум вышел из-за стойки и протянул мне небольшое махровое полотенце, чтобы я смогла вытереть дождевые капли, и я поблагодарила его за сей любезный жест. Потом, заметив вензель ткацкой фабрики Вермалленов, я расстроилась, вспомнив о насущном, и уже пожалела, что вообще взяла это полотенце в руки.

Лассард, поняв, что объяснений от меня никто не дождётся, продолжил жаловаться Томасу:

– Понимаете, он у них изначально вне подозрений, потому что он какая-то важная шишка! Ну и что, спрашиваю я вас? Мы здесь все важные шишки! – Он бросил полупрезрительный взгляд на Арсена, и поправился: – Ну, или почти все.

Габриель тем временем подошёл ко мне и заботливо спросил, в порядке ли я. Мне стоило больших трудов изобразить непринуждённость, а затем я стала слушать, о чём говорят за столом.

– Я слышал, они даже допрашивать его не стали. – Сообщил нам Ватрушкин. Ему не хватило места рядом с остальными, и он стоял чуть поодаль вместе с доктором Эрикссоном, и, на пару с ним же, уминал толстые сочные виноградины, смачно похрустывая при этом.

– Они и меня не стали допрашивать, – удивил нас Томас. – Я сам вызвался побеседовать с комиссаром, из чистого любопытства, и мне не посмели отказать.

Вот так-то. Некоторых Витген едва ли не силой тащил к себе, а кто-то, как Томас, напрашивался на разговор сам, умоляя: «Ну допросите же и меня, ну допросите!» Как чертовски несправедливо всё это!

– Это Гарденберг убийца, я вам точно говорю! – Воскликнул Лассард пылко. До сих пор был не в себе, никак не мог оправиться от шока, узнав о смерти своей горячо любимой и ненавистной одновременно Фальконе.

– Мсье Лассард, с вашей стороны это некрасиво, по меньшей мере! – Заступилась за своего поклонника Франсуаза.

– Некрасиво?! А как прикажете понимать его неожиданное исчезновение?! – Не унимался венгр, ритмично растирая своё ноющее по случаю дождя плечо.

– Он же сказал, кажется, что повёз свою собаку в город, к ветеринару?

– Это он вам сказал. А как там говорил наш русский художник, тоже, между прочим, бесследно исчезнувший? «А что, если я солгал?» А что, если ваш Гарденберг солгал вам, мадам Морель?

– И вовсе он не мой! – Вспыхнула Франсуаза.

– Да неважно чей! – Раздражённо отмахнулся Лассард. – Он мог убить мадам Фальконе и сбежать, чтобы скрыться от правосудия!

– По-моему, с его связями от правосудия скрыться куда проще в стенах собственного особняка, – не согласился Арсен. – У него же вся Швейцария куплена! О, нет, он не стал сбегать.

– Между прочим, в посёлке за рекой живёт один очень хороший и перспективный ветеринар, – зачем-то сказал Эрикссон. Все повернулись к нему, а он, как ни в чём не бывало, продолжил: – Я это к тому, что вовсе не обязательно было ехать отсюда в сам Берн, и тратить столько времени на дорогу, когда хороший врач под боком, только позови. Это и быстрее, и надёжнее, чем трясти бедного старого пса по ухабам до самой столицы. Что-то здесь не так, господа. Что-то не так с этим Гарденбергом, мсье Лассард совершенно прав.

– Вот! – Получив поддержку от своего вечного оппонента в спорах, лысый венгр просиял и взмахнул здоровой рукой. – Я говорил вам! Говорил!

– И в Париже он бывал, да ещё чаще, чем у себя в Люцерне! – Вещал Лассард, разошедшийся не на шутку. – Я сам его видел на похоронах дочери Себастьяна де Вино!

С Гарденбергом мне более или менее понятно, но сам-то ты что делал на похоронах посольской дочери? – так и хотелось спросить мне. А ещё хотелось вернуться к Эрнесту и спросить, насколько он уверен в том, что плечо было именно правым, а не левым? Не мог ли он перепутать в темноте? Не мог ли Февраль ввести его в заблуждение, нарочно схватившись за здоровое плечо, а не за раненое?

Потому что такому человеку, как Лассард, делать на похоронах Офелии де Вино было совершенно нечего. Они вращались в разных кругах. Разве что, Лассард водил дружбу с её отцом? Возможно такое?

Может, и да, но то, как он изо всех сил стремился очернить Гарденберга выглядело подозрительным. Настолько подозрительным, что я как-то и не подумала подразумевать самого Гарденберга. Ровно до того, пока они не продолжили свою беседу:

– Вы зря клевещите на хорошего человека, мсье Лассард, – сказала Нана Хэдин, защитница обделённых и поборница справедливости. – Мсье Гарденберг гостит в отеле уже больше месяца, и если кто-то и сбегал из Парижа в Берн, то точно не он!

– Я вас умоляю, фрау Хэдин! – Отмахнулся венгр. – Гарденберг частенько отлучается и на день и на два, а поезда у нас до Парижа ходят довольно часто! Ничто не мешало ему съездить во Францию, убить пару-тройку девушек и вернуться назад, как ни в чём не бывало!

Странно, что эта очевидная мысль пришла в голову туповатого Лассарда, а не нам с Томасом, к примеру. Мы с ним переглянулись, как по волшебству, словно прочитав мысли друг друга.

– Слава богу! – Выдохнул Арсен с демонстративной весёлостью. – Это отводит подозрения от меня самого! Мсье Лассард, будете так любезны, намекните об этом полиции невзначай? Я уже устал повторять, что поезда ходят каждый день, чёрт возьми, а они всё равно подозревают меня, потому что я-то уехал из Парижа как раз тем же полночным экспрессом, что и Февраль!

С каждой их фразой, с каждой новой репликой, мне становилось всё хуже и хуже. Сначала я была убеждена, что убийца Лассард, затем, когда он упомянул про поезда, мои подозрения обрушились на Гарденберга, но когда Арсен сказал, что сам приехал тем же поездом… Да ещё ведь во всеуслышание заявил, никого не стесняясь! Я вспомнила их обмен взглядами с Фальконе, и, обняв себя за плечи, сказала Габриелю: