Февраль (СИ), стр. 11

Во дворе цвело лето, ласковое солнце переливалось искристым блеском в каплях воды на изумрудном газоне. С вечера прошёл дождь, трава ещё не успела высохнуть, и я, любуясь этим замечательным зрелищем, на несколько секунд остановилась прямо посреди этой красоты. И, вдыхая полной грудью свежий альпийский воздух, я прикрыла глаза, и, разведя руки в стороны, вскинула голову, подставив лицо тёплым солнечным лучам.

– Она просто прелесть, не так ли? – донёсся до меня чей-то тихий голос. Я почувствовала себя не лучшим образом, из-за того, что меня застали врасплох в минуту моей слабости, и впредь пообещала себе быть сдержаннее. Меня вполне утешило бы то, что фраза эта принадлежала Нане Хэдин, но куда хуже было, что она коротала досуг под сенью лиственниц в компании Габриеля Гранье. Габриэлла Вермаллен, разумеется, тоже была здесь, как и сам Томас, а это уж совсем никуда не годилось. Я смутилась бы, непременно, если бы помнила, как это делается.

– Я просто слишком долго не выбиралась на природу, – попыталась оправдать я свой порыв, наблюдая за их умилёнными улыбками. – Наверное, в последний раз это было ещё до замужества. А уж такой красоты я и подавно нигде не видела! – Подумав немного, я добавила зачем-то: – Извините.

– Ах, милая, здесь не за что извиняться! – Воскликнула Нана. – Я, хоть и сама коренная швейцарка, а всё равно первые два дня ходила, очарованная, никак не могла налюбоваться окрестными пейзажами!

Габриэлла подтвердила её слова, скромно улыбаясь, а Томас сказал, что и его суровое мужское сердце не оставили равнодушным здешние красоты. А Габриель не сказал ничего. Он просто смотрел на меня своим фирменным загадочным взглядом, будто в самую душу пытаясь заглянуть. Напрасно стараешься, красавчик! Душа Жозефины – тайна за семью печатями, которую тебе не разгадать, как не пытайся! Я коротко улыбнулась ему и перевела взгляд на Томаса.

– Кажется, вы обещали прогулку к домику у реки?

Мне хотелось как можно скорее уйти от неприятной темы и уж тем более не заводить ненужных разговоров о моей излишней сентиментальности. Я стыдилась этого, будто и впрямь эта чувствительность была чем-то позорным, чем-то, о чём ни в коем случае не следовало знать посторонним. И мне было неприятно, что у моей секундной слабости были свидетели. Ещё неприятнее казалось то, что одним из них был тот самый Гранье… И что он так на меня смотрит?

Томас тем временем подал одну руку Нане, а другую – мне, чтобы я не оставалась без пары. Сомнений в том, что Габриэлла выберет Гранье, ни у кого не оставалось: её словно клеем к нему приклеили, она ни на шаг не отходила от него, и не то, чтобы сам Габриель был этому рад. А может, я просто льщу себе этим? Возможно, он и не хотел вовсе оказаться именно в моей компании? Как бы там ни было, мы втроём ушли вперёд, оставив эту сладкую парочку чуть позади. Неподалёку от парадных ворот, гостеприимно распахнутых для проезжающих туда-сюда экипажей, нас нагнал Арсен.

Русский журналист появился из ниоткуда, будто из-под земли вырос! Я видела его не далее, чем пять минут назад, в фойе отеля, а сейчас он волшебным образом вышел со стороны сада, и выглядел при этом запыхавшимся, будто натурально спасался от погони. Вспомнив его черноволосую пышнотелую преследовательницу, я невольно улыбнулась, и он принял эту улыбку на свой счёт, растерянно улыбнулся в ответ. И спросил у Томаса осторожно, прежде чем выйти из-за раскидистого куста акации:

– Всё чисто? Её здесь нет?

Томас отрицательно покачал головой, давая ему добро, а Габриель на всякий случай огляделся по сторонам.

– Кажется, пока всё в порядке, – добавил он с безграничным состраданием в голосе.

– Фуф, слава богу! – Выдохнул русский журналист, и, проведя рукой по волосам, наконец-то представился мне: – Арсений Планшетов. Простите ради бога мою невежливость там, на входе. Я, хм, страшно торопился! Совершенно не было времени на любезности, да.

– Жозефина Лавиолетт, – ответила я с располагающей улыбкой.

– Боюсь, мадам Соколица не оставит тебя в покое, Арсен, – сказал Габриель, и меня немного удивило это дружеское и почти запанибратское обращение на «ты». Видимо, они с русским журналистом были добрыми друзьями.

– Боюсь, что так, – согласился с ним Арсений, всё ещё опасливо оглядываясь на тропинку, ведущую к отелю. Похоже, он всё ещё опасался погони.

– Меня она, к примеру, преследовала ровно до тех пор, пока не добилась-таки своего! – Загадочно добавил Гранье.

О чём это они? Я невольно обернулась на Габриеля, а тот, спрятав улыбку, пояснил:

– Мадам Фальконе требовала от меня написать её портрет, как только узнала, что я художник. Я поначалу пытался отказаться, но вовремя сообразил, что отделаться от неё не так-то просто. Эта итальянка на редкость упёртая женщина, и во всём привыкла идти до конца.

– А от вас, Арсен, чего она так старательно добивалась? – Заинтересованно спросила Нана.

– Статью о её фамильном замке в Турине, – вздохнув, пояснил мсье Планшетов. – Я пытался сказать ей, что освещаю только светскую хронику, но уж никак не историческую, но эта упрямая мадам и слушать меня не желала! Господь всемогущий, кому вообще пришла в голову идея сказать ей о том, что я журналист? – Он с подозрением прищурился, глядя на Гранье. – Не тебе, часом?

Габриель прижал руку к груди, изображая неподдельное возмущение, но я уже знала эти его уловки, и невольно засмеялась. И не одна я.

– Думал, таким образом она отстанет от тебя с просьбой о портрете? – Простонал Арсен, взявшись за голову. – Габриель, ну и какой ты друг после этого?!

– Портрет, между прочим, я ей уже написал, – смеясь, ответил Гранье. – Я же не виноват, что она запросила ещё один? Видите ли, в прошлый раз наряд её был слишком скромен, и ныне она захотела что-то более современное, декольтированное и… хм, я, кажется, отвлёкся от темы. Так что твоя статья?

– Я объяснил ей, что история старого туринского замка вряд ли заинтересует парижскую или бернскую газету, но она и слушать меня не стала! – Отозвался Арсений. – Представьте только, поехала за мной в город, и всю дорогу рассказывала о своей родине! Право слово, никогда ещё дорога не казалась мне такой долгой!

– Арсен, вы жестоки! – Воскликнула Габриэлла с укоризной. – Возможно, мадам Фальконе просто хотела вашего общества, а вы совсем не оценили её попыток!

А что, предположение здравое. Учитывая то, как бесконечно красив был русский журналист. Я и сама, вероятно, не отказалась бы от его общества. Блондины меня всегда привлекали куда больше брюнетов. Невольно вспомнился тот самый соседский мальчик, голубоглазый и светловолосый, моя первая любовь… чем-то они с Арсеном были похожи. Наверное.

– Ох, Габби, я прошу вас, не будем об этом! – Закатив глаза, произнёс Планшетов. И, подмигнув мне, спросил: – Вы, кажется, собирались на прогулку? Прошу вас, позвольте составить вам компанию! Спасите меня от общества мадам Соколицы! Боюсь, ещё пару минут с ней я просто не переживу!

Бестактно, конечно, говорить такое о женщине, но Арсен был столь очарователен, что ему простили всё. И не только я: и Нана, и Габриэлла тоже попали под власть его обаяния. И, похоже, обе они искренне сострадали ему, до того испытав на себе, как невыносима порой может быть мадам Фальконе. Поэтому я улыбнулась, и сказала дружелюбно:

– Как вам будет угодно, мсье.

Томас выпустил мою руку, ибо у меня наконец-то появилась пара, и, когда Арсен коснулся моей ладони в кружевной чёрной митенке, я невольно улыбнулась. В самом деле, он был похож на того мальчика, которого я любила когда-то. Правда, глаза у него были не голубые, а карие. Тёмно-карие, почти чёрные, что казалось немного удивительным при таких-то светлых волосах!

Однако, я решила не забивать голову мыслями о красивых мужчинах, и обратилась в слух, когда Томас начал рассказывать печальную историю домика у реки.

VI

– Когда-то давным-давно, около столетия назад, в этом доме жила одна девушка, дочь местной знахарки и травницы, – тихим и печальным голосом начал Томас, – ей не посчастливилось влюбиться в кого-то из предков герра Шустера, хозяина этих земель. Тогда «Коффин» ещё не был известным на всю Швейцарию отелем, тогда это было всего лишь большое поместье неподалёку от столицы.