Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского), стр. 91
– Каждому опасно, – просто отвечала Марина Ивановна, – не я одна…
Они говорили долго. Потом учительница достала из коричневой сумочки бумажку – на ней крупными печатными буквами значилось: «Ганна Васильевна Федоренко».
Мирониха со вздохом подняла на припечке кирпич, вынула круглую печатку, приложила её к бумажке и тяжело вздохнула:
– Значит, за дочку кулака Федоренко себя выдавать будете? Людей-то наших знаете?.. На полицая не наскочили бы… – Мирониха что-то быстро зашептала, указывая в окно на бывшее помещение клуба, чуть видневшееся из-за деревьев. – Краем села идите. Опасное у вас дело… С детьми-то хоть бы не связывались пока…
Марина Ивановна грустно улыбнулась:
– Вот выполню задание и приду. Учиться они хотят, а я учительница. Как же мне не думать о детях! И если нас окружают враги, то я должна быть с детьми, чтобы воспитывать в них наше, советское, не давать врагу ломать их души.
Учительница вытащила из узелка синий жакетик, потуже завязала платок, низко надвинув его на чёрные брови, и, ласково кивнув девочкам, пошла к двери.
На пороге она оглянулась. Мирониха, опустив руки, смотрела ей вслед.
Валя догнала Марину Ивановну в сенях.
– Я вам всегда, всегда буду помогать! Мы вес трое будем вам помогать! – горячо зашептала она.
Учительница взяла её маленькую руку:
– Спасибо тебе, девочка. Мы всегда будем вместе!
Валя вернулась счастливая. Пересчитала тетрадки, сложила их стопкой. Снова пересчитала, снова сложила.
– Девочки, поймите! Учительница у нас! Учительница!
Девочки со смехом бросились тормошить её:
– Валька, мы просто какие-то именинницы сегодня! Правда?
– Именинницы! Именинницы! – запрыгал Павлик.
Маруська озабоченно поглядела на мать. Мирониха стояла, подперев рукой щёку, и с грустной улыбкой смотрела на девочек.
– А ты чего? – по-отцовски усмехнувшись, спросила Маруська у матери.
– Так, доню, – уклончиво ответила та.
Девочки на минутку примолкли, но, не в силах удержать свою радость, снова заговорили, перебивая друг друга:
– Ребята наши придут, а мы учимся! Вот они удивятся!
– А может, и они сюда придут жить? Может, их дядя Степан у кого-нибудь поселит… ну, хоть пока, для учёбы? Вот бы хорошо было!
– Конечно, мы не должны разлучаться, мы должны быть вместе, – серьёзно сказала Валя и, подумав, добавила: – Я потом попрошу об этом нашу учительницу.
Девочки долго шептались в эту ночь.
Мирониха тоже не спала. Глядя в белый потрескавшийся потолок давно не белённой хаты, она сидела на кровати, крепко сжав обе ладони и к чему-то тревожно прислушиваясь. Перед ней стояло молодое лицо с тёмной родинкой на щеке и лучистыми серыми глазами.
«Молодая дивчина… Не побоялась. В самое логово пошла… Комсомолка… Сохрани её боже!»
На рассвете село дрогнуло от взрыва. Чёрный, густой дым расползался по хатам. Клуб, где стояли эсэсовцы, запылал, как огромный костёр.
Мирониха вскочила, прикрикнула на испуганных ребят, бросилась в сени. На улице метались эсэсовцы – шумело потревоженное осиное гнездо.
Глава 46
В ту страшную ночь
Зарево пожара осталось далеко позади. Ребята в густой тьме шли по берегу. После яркого света вода в реке казалась чёрной; глаза с трудом различали кусты и деревья.
Бобик лизал сухим, шершавым языком Трубачёву лицо и руки. Васёк машинально гладил его.
Ребята молчали. Несчастье, обрушившееся на них, было так неожиданно и так страшно, что даже слово, сказанное шёпотом, заставляло их вздрагивать и оглядываться. Казалось, за каждым кустом притаился враг и вот-вот бросится за ними в погоню. У всех была одна надежда – что на мельнице есть свои люди. Может быть, они помогут найти Митю. А Митя возьмёт их всех в свой отряд. И тогда они ещё покажут фашистам! Они будут выслеживать их всюду и мстить за смерть Матвеича и дедушки Николая Григорьевича. И за деда Михайла отомстят! Пусть только фашисты посмеют что-нибудь сделать старику! А где Генка? Бедный Генка… Вдруг он тоже попался вместе с дедом?
«Где Генка?» – подумал Васёк, с тоской ощущая своё бессилие и утешая себя тем, что, найдя своих людей, он посоветуется с ними, как найти Генку и вообще как быть дальше. Скорей бы мельница.
Васёк нетерпеливо вглядывался в темноту. Останавливался, прислушивался… и снова шёл, осторожно раздвигая кусты. Росистая трава хлестала ребят по ногам. Ноги были мокрые, по спине пробегала дрожь. Позади Трубачёва, согнувшись, как старичок, шёл Сева. Васёк обернулся к нему, с тревогой ощупал мокрые Севины плечи. Сева поднял белое в темноте лицо, тихо пошевелил губами:
– Ни-че-го…
Вдали показалось село.
– Там тоже что-то горит, – прошептал Мазин.
Ребята, затаив дыхание и низко пригнувшись к земле, прошли берегом мимо села. На реке неожиданно вырос силуэт мельницы.
Выбрав мелкое место, ребята сбросили тапки и, засучив штаны, перешли на другой берег. Васёк передал Саше Бобика:
– Мы с Мазиным пойдём узнаем, а вы сидите тут… Мы скоро.
Ребята со страхом и надеждой смотрели им вслед. Страшная мельница! Тёмная, обвалившаяся, с выбитыми стёклами и заколоченной дверью. Из воды торчит обросшее мохом колесо. Но мельница кажется ребятам жилым домом: чёрное небо над головой гораздо хуже позеленевшей мельничной крыши.
– Скорее приходите! – догоняет Мазина и Трубачёва шёпот Петьки.
Мальчики осторожно обходят мельницу со всех сторон, прислушиваются к каждому шороху, подходят к чёрному отверстию. Всё тихо… Мазин протискивается внутрь мельницы и тянет за руку Трубачёва. В темноте они нащупывают шаткие перила лесенки, ведущей на чердак.
– А вдруг нас примут за фашистов и выстрелят? – приходит в голову Ваську. Он наклоняется к уху Мазина: – Крикни филином!
– Ух, ух! – тихонько ухает Мазин, прижимаясь к стене. На мельнице тихо. Но откуда-то из-за мельничного колеса робко, словно недоверчиво, откликается чей-то голос:
– Ух, ух!
Мальчики радостно вздрагивают.
– Свои, свои! – не выдерживая, громким шёпотом говорит Васёк, глядя на тёмный чердак.
В чёрную дыру со двора просовывается голова Игната.
– Кто? – испуганно спрашивает он и, не дождавшись ответа, быстро исчезает в кустах. – Тикайте, если свои! Все ушли. Тикайте! – шепчет он из темноты.
– Игнат! Игнат! – зовёт Мазин. – Игнат! Это мы! Иди сюда!
Заслышав шум, оставшиеся на берегу ребята бегут на голоса. Из кустов вылезает Игнат…
На пустом чердаке мальчики, тесно сдвинувшись вокруг Игната, растерянно спрашивают его:
– И ты не знаешь, куда ушёл Коноплянко? А учительница?
– В лес ушли. Не можно тут быть им. Фашисты про мельницу пронюхали. Пасеку сожгли. Матвеича убили, – шёпотом рассказывает Игнат. – Я остался сторожить: вдруг кто из своих придёт! А тут вы… Зачем вы сюда?
– Мы с пасеки. Нам в селе нельзя оставаться.
Игнат, присев на корточки, степенно, по-взрослому, советует:
– К людям прибивайтесь. Нельзя вам одним. Куда пойдёте? На мельнице опасно…
В Ярыжках, по словам Игната, тоже свирепствуют фашисты; люди оставляют свои хаты и уходят в леса.
– Я с маткой тоже уйду. Мы километров за тридцать, в другой колхоз пойдём. Там тётка у меня есть… Вот и пойдём вместе. Зиму прокормимся, как-никак. А может, и раньше наши придут…
Ребята молча смотрят на Трубачёва. Где-то там, у тётки Игната, наверное, найдётся тёплая постель и горячий борщ с куском хлеба. Хоть бы один раз согреться и поесть! Но Трубачёв качает головой:
– Нам, Игнат, ещё Генку надо найти.
– Да, да, Генку! – вспоминают сразу ребята.
Игнат удручённо разводит руками:
– Нет Генки. Может, в лес ушёл, а может, где с дедом эсэсовцы заперли. Всю ночь мы с Ничипором по селу ходили, искали его. Зря и вы пойдёте. Пойдём лучше до моей матери! Уйдёт она сегодня… Уже все глаза проглядела – меня ждёт.
– Нет. Мы ещё пойдём искать Митю. И Митя нас будет искать, – твёрдо говорит Васёк. – И девочки наши ещё ничего не знают.