Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского), стр. 71
– …Я чую – выстрел… один, другой… Я до Гнедка… А тут… Митя ваш из кущей як выскочит! Рубаха на нём порвана, задохнулся весь. – Генка обвёл ребят затуманившимся взглядом. – Ну и… отдал я ему коня…
– Ускакал он? – живо спросил Одинцов.
– Ускакал…
Малютин обнял Генку за шею:
– Митя хороший, он не обидит Гнедка! Ты не бойся, Генка.
Игнат встал. Растроганная улыбка лишала его обычной степенности, но голос звучал торжественно.
– Товарищи! – Он обвёл всех взглядом и остановился на Генке. – Я так думаю, товарищи: если человек сделал плохой поступок, то его надо наказать, и это будет правильно. Гена Наливайко, наш ученик и пионер, за плохой поступок против дисциплины лишился галстука… Галстук у него отобрали… – Игнат снова обвёл взглядом всех присутствующих. – Верно я говорю?
– Верно… – неохотно подтвердили ребята.
Генка забеспокоился, сжал сухие губы и исподлобья следил за Игнатом. Игнат повысил голос:
– Но Гена Наливайко не такой человек, чтобы на него не можно было надеяться… Он человек верный, и когда подойдёт такая минута, то он так поступит, как другому не поступить. Я то хочу сказать, товарищи, что Генка не испугался выстрелов и не ускакал, а отдал комсомольцу Мите своего коня… Поступок это хороший, пионерский. И, значит, так мы и порешим, что Гена Наливайко свой галстук заслужил! Кто согласен, поднимайте руки!
– Все! Все согласны! – дружно откликнулись ребята.
Саша выглянул из-за кустов:
– Потише, а то слышно очень!
– Добре. Ну, а раз все согласны, так я передаю пионеру Гене Наливайко его галстук.
Игнат торжественно вытащил из-за пазухи красный галстук. Генка вспыхнул.
– Бери, бери, Генка!.. Ну да чего! Бери! – зашумели ребята.
Генка осторожно взял галстук, повязал его на шею. Гузь шлёпнул его по спине:
– Добрый хлопец!
Грицько, протягивая через все головы руку, улыбался:
– Давай свою руку. Гена! Давай сюда!
Васёк был растроган и хотел что-то сказать, но Ничипор вдруг зашевелил в воздухе пальцами и, потоптавшись на коряге, поднялся.
– Я тоже хочу держать речь насчёт нашего Гены и, конечно, про себя скажу… – Он кашлянул в кулак и, переставив свою ногу на ногу Федьки, продолжал, не обращая внимания на то, что Федька Гузь крепко двинул его ногой и стукнул по спине. – Я, конечно, прошлым летом тонул… И, конечно, был я в плохом положении – ухватиться не за кого. Ну, утопленник, да и всё!
– Утопленник, а на ноги лезет! – проворчал Гузь.
У ребят заблестели в глазах насмешливые искорки.
– Ну и что? Выплыл?
Ничипор вытащил из кармана платок, не спеша вытер нос и невозмутимо продолжал:
– Конечно, я давай кричать…
– А что ты кричал? – с интересом спросил Одинцов.
– Караул! – бросил Грицько и, опрокинувшись навзничь, залился смехом.
Ребята тоже расхохотались, даже Генка засмеялся. Васёк рассердился:
– Ребята, не дело!
Все замолчали.
– Ну, так что ты кричал? – побаиваясь Трубачёва, тихо спросил Коля Одинцов.
Ничипор повернулся к нему всем своим нескладным телом и неожиданно сказал:
– А вот полезай под воду, тогда и узнаешь, что кричал!
– Го-го-го! – загоготали опять ребята.
Игнат нахмурился:
– Федька, стукни по шее вон тому тонкому, – ты ближе сидишь.
– Кому? Мне? – вскочил Одинцов.
– Хоть и тебе. Чтоб не гигикал зря!
– Ого… – начал было Одинцов.
Но Васёк возмущённо крикнул:
– Молчи! Что это вам – цирк? Вы на пионерском сборе находитесь! Дайте человеку слово сказать!
– И правда, что вы все напали на него? – заступился Малютин.
– А кого он боится? – усмехнулся Грицько. – Он и в школе так… У одной Марины Ивановны с ним терпения хватает. Каждый день она заставляет его рассказывать. Как идём с уроков, так сейчас и приказывает: «Ничипор, расскажи что-нибудь!»
– Хорошая она у вас… – задумчиво сказал Сева.
– Другой такой нету, – серьёзно подтвердил Грицько.
– Говори, что хотел сказать, – кивнул Ничипору Трубачёв.
– Да не тяни за душу, как кота за хвост! – сердито бросил Игнат. – Говори сразу, как там с тобой дальше было.
– Добре, – согласился Ничипор и, скрестив пальцы, пощёлкал суставами. – Так я, конечно, тонул…
– Опять за своё! – угрожающе вскинул брови Игнат.
Ребята беззвучно тряслись от смеха.
– Я знаю, что он хочет сказать, – вдруг усмехнулся Генка. – Это история в двух словах. Он тонул, а я его вытащил! Верно?
– Верно, – подтвердил Ничипор и с удовлетворением сел на своё место.
– Скажи ты теперь своё слово, – обернулся Игнат к Ваську.
Васёк встал:
– Я скажу за себя и за своих ребят, потому что мы все одно чувствуем… Ты хороший человек, Генка. Ты ведь знаешь, как мы о Мите думали… (Васёк махнул рукой, отвернулся. Ребята насупились.) Спасибо, Генка! Спасибо от нас всех… И если придётся тебе в жизни… ну плохо, что ли… так ты помни: у тебя есть товарищи! – закончил Васёк.
– Спасибо тебе! Спасибо, Гена!.. – потянулись к Генке ребята.
– Ну, чего там… – смущённо и радостно отмахивался Генка.
– Ну, вот и всё… Договорились, значит, – улыбнулся Игнат и тут же, взглянув на обрыв, заторопился: – А теперь давай прячь, Гена, свой галстук, да разойдёмся кто куда, а то чего-то Сашко беспокоится.
Саша действительно делал какие-то таинственные знаки. В один миг коряга опустела. На ржавую поверхность болота ложился оранжевый отблеск заходящего солнца. Какая-то птичка пролетела над болотом, держа в клюве толстого червяка. Огромный жук-рогач с разлёту шлёпнулся на корягу, осмотрелся и с ворчливым гудением полетел дальше.
Глава 28
Дед Михайло и его внуки
Дед Михайло жил теперь в самой гуще событий.
– Як в аду кромешном… С ведьмаками живу! В пекле! – дёргая седую бородку, потихоньку рассказывал он Степану Ильичу. – И двое внуков у меня теперь стало.
– Двор метёшь?
– Мету.
Степан Ильич, усмехаясь, смотрел в лукавые, острые, как буравчики, глаза деда:
– А классы метёшь?
Дед Михайло вытащил из-за пазухи кисет – в нём звякала связка ключей. Наклонившись к Степану Ильичу, он что-то зашептал ему на ухо.
– Осторожней там, – предупредил его Степан Ильич.
– Эге! Осторожному только на печке сидеть, – проворчал дед.
В школе помещался фашистский штаб. По коридору щёлкали офицерские каблуки, у дверей стояли часовые. Толстый, грузный генерал со своим адъютантом жили в двух классах. Там же собирались штабные офицеры. Михайло не понимал ни одного слова из того, что говорили немцы.
– Язык у них тяжёлый! Нияк не изучить! И услышишь, а не поймёшь! – сокрушённо жаловался он. – А моё дело такое – вроде за дворника я у них. Туда-сюда! Передник надел – и готово! Денщики ленивые, як свиньи! Генерал за ворота – они на диваны! Ноги вверх, сигару в зубы! «Батька, фу-фу, грязь… пошоль, уборка делать!»
Степан Ильич задумчиво крутил козью ножку:
– Без языка плохо… Что ты сделаешь?
– А что я сделаю? – подпрыгивал дед. – Ничего я не сделаю! Убить их – другие придут. Что я сделаю?
– Там побачим, что к чему… Ты в доверие входи, угождай… Понял? А то старым дурнем прикидывайся…
– Тьфу! – плевался дед Михайло. – Як бы дело какое, а то зря душу мараешь!
…Сева Малютин считался внуком деда Михайла. В старой Генкиной рубашке и широких штанах он выглядел украинским хлопчиком, только бледное, незагорелое лицо и русская речь отличали его от Генки. Но гитлеровцы не обращали внимания ни на старика Михайла, ни на его внуков. Они сбрасывали около мазанки деда старый хлам, заставляли его чинить солдатам обувь, убирать комнаты, держать в чистоте двор. Генка в это дело не мешался; он, стиснув зубы, не глядя, проходил мимо гитлеровцев и чаще всего, сидя в своей мазанке, думал о Гнедке. Теперь у Генки была одна радость – возвращённый галстук. Ночью, лёжа на нарах, он осторожно вытаскивал галстук из сенника, завязывал его на груди и гладил мягкий узелок.