100 великих женщин, стр. 94

Вот как Серебрякова вспоминала историю создания автопортрета «За туалетом»: «Мой муж Борис Анатольевич… был в командировке… Зима в этот год наступила ранняя, всё было занесено снегом — наш сад, поля вокруг, всюду сугробы, выйти нельзя — но в доме на хуторе тепло и уютно, и я начала рисовать себя в зеркале и забавлялась изобразить всякую мелочь на туалете». Чаще всего художник пишет автопортрет, пользуясь зеркалом. Но оригинальность композиции Серебряковой заключалась в том, что она написала само это зеркало и настолько точно передала взгляд человека, смотрящего на себя, что ни одному зрителю не придёт в голову отрицать наличие зеркала, хотя оно фактически, конечно, нигде не нарисовано. Эта была первая работа художницы, выполненная масляными красками, первая и самая значительная, её камертон. Серебрякова уже никогда не сможет повторить этого успеха.

Вскоре после революции скончался от сыпного тифа Борис Анатольевич. Серебрякова осталась в голодные и страшные годы в Петербурге с четырьмя детьми. В мясорубке революции не спасали ни слава, ни мастерство, ни авторитетные родственники. В отчаянии Зинаида Евгеньевна берётся за первые попавшиеся заказы — портреты, оформление большевистских плакатов, вывески новых учреждений.

От нервного напряжения и страха потерять от голода детей у Серебряковой все валится из рук, она раздражена, зло срывает на близких и по-прежнему по вечерам часами рисует при свече, рисует все подряд — спящих детей, прислугу, мать, виды из окна. Но это уже мало способствует повышению мастерства. Любимый дядюшка советует поступить по-мужски — отбросить заботы о куске хлеба и заняться серьёзной работой. Александр Николаевич считал, что рано или поздно настоящее искусство принесёт свои положительные плоды и создаст условия для нормального существования. Но разве мог понять «дядя Шура» мать, которая не могла видеть глаза голодных своих детей. Тут он оказался плохим учителем.

Отчаявшись, Зинаида Евгеньевна в конце августа 1924 года уехала в Париж искать достойной жизни. Невозможно без боли читать упоминания Татьяны Серебряковой об отъезде матери: «Я сорвалась, помчалась бегом на трамвай и добежала до пристани, когда пароход уже начал отчаливать и мама была недосягаема. Я чуть не упала в воду, меня подхватили знакомые. Мама считала, что уезжает на время, но отчаяние моё было безгранично, я будто чувствовала, что надолго, на десятилетия расстаюсь с матерью».

Почему Серебрякова не вернулась в Россию? В письмах 1930-х годов она высказывала такое пожелание. Во Франции она стала второсортной художницей, которая время от времени устраивала собственные выставки, собиравшие в основном узкий круг соотечественников. Пресса кое-как, тоже по большей части русская, откликалась на эти вернисажи, первое время появились даже меценаты. Барон Броуэр из Бельгии заказал Серебряковой портреты жены и дочерей, оформление его дома, а позже даже организовал художнице поездку в Марокко, где она много и плодотворно работала. Но в целом искусство Серебряковой в Европе было никому не нужным. Зинаида Евгеньевна не могла изменить своим вкусам, она строго держалась реалистической манеры письма, и оказалась далеко на обочине художественной магистрали Европы. Она была слишком горда и нелюдима, чтобы суметь приспособиться к новой жизни, а любимый дядя Шура был слишком занят собственными проблемами, чтобы помочь сестре. Когда-то она подавала большие надежды, но ведь способности есть у многих…

С трудом, не выдержав разлуки, Серебрякова вызывает из России дочь Катю и сына Шуру. С другими детьми она увидится лишь спустя тридцать шесть лет.

Зинаиду Евгеньевну постигла типичная трагедия человека, лишённого родины. Она была уже слишком сформировавшейся личностью, слишком цельным человеком, чтобы менять пристрастия. Она ненавидела непонятное ей «буржуазное искусство», но вернуться домой, вероятно, боялась, напуганная сталинским террором. На долгие годы у неё остались лишь воспоминания о Нескучном да милые видения гостеприимного дома Бенуа.

Правда, заботами её детей, выросших в Советском Союзе, в 1965 году в Москве была устроена выставка её работ. Сама Зинаида Евгеньевна по старости присутствовать, конечно, не могла, но она бесконечно радовалась, что на родине её помнят, что в забытой уже стране её детства и молодости в школьных учебниках печатают её прекрасный автопортрет «За туалетом», что ученики пишут, глядя на него, сочинения, размышляя, о чём могла думать красивая девушка в далёком десятом году в натопленном жарко доме накануне нового времени.

ВЕРА ИГНАТЬЕВНА МУХИНА

Их было не слишком много — художников, переживших сталинский террор, и о каждом их этих «счастливчиков» много сегодня судят да рядят, каждому «благодарные» потомки стремятся раздать «по серьгам». Вера Мухина, официозный скульптор «Великой коммунистической эпохи», славно потрудившаяся для созидания особой мифологии социализма, по-видимому, ещё ждёт своей участи. А пока…

В Москве над забитым машинами, ревущим от напряжения и задыхающимся от дыма проспектом Мира возвышается махина скульптурной группы «Рабочего и колхозницы». Вздыбился в небо символ бывшей страны — серп и молот, плывёт шарф, связавший фигуры «пленённых» скульптур, а внизу, у павильонов бывшей Выставки достижений народного хозяйства, суетятся покупатели телевизоров, магнитофонов, стиральных машин, по большей части заграничных «достижений». Но безумие этого скульптурного «динозавра» не кажется в сегодняшней жизни чем-то несовременным. Отчего-то на редкость органично перетекло это творение Мухиной из абсурда «того» времени в абсурд «этого».

Несказанно повезло нашей героине с дедом, Кузьмой Игнатьевичем Мухиным. Был он отменным купцом и оставил родственникам огромное состояние, которое позволило скрасить не слишком счастливое детство внучки Верочки. Девочка рано потеряла родителей, и лишь богатство деда, да порядочность дядек позволили Вере и её старшей сестре Марии не узнать материальных невзгод сиротства.

Вера Мухина росла смирной, благонравной, на уроках сидела тихо, училась в гимназии примерно. Никаких особенных дарований не проявляла, ну может быть, только неплохо пела, изредка слагала стихи, да с удовольствием рисовала. А кто из милых провинциальных (росла Вера в Курске) барышень с правильным воспитанием не проявлял подобных талантов до замужества. Когда пришла пора, сестры Мухины стали завидными невестами — не блистали красотой, зато были весёлыми, простыми, а главное, с приданым. Они с удовольствием кокетничали на балах, обольщая артиллерийских офицеров, сходивших с ума от скуки в маленьком городке.

Решение переехать в Москву сестры приняли почти случайно. Они и прежде часто наезжали к родственникам в первопрестольную, но, став взрослее, смогли, наконец-то, оценить, что в Москве и развлечений-то больше, и портнихи получше, и балы у Рябушинских поприличней. Благо денег у сестёр Мухиных было вдоволь, почему же не сменить захолустный Курск на вторую столицу?

В Москве и началось созревание личности и таланта будущего скульптора. Неверно было думать, что, не получив должного воспитания и образования, Вера изменилась словно по мановению волшебной палочки. Наша героиня всегда отличалась поразительной самодисциплиной, трудоспособностью, усердием и страстью к чтению, причём выбирала по большей части книги серьёзные, не девические. Это-то глубоко скрытое прежде стремление к самосовершенствованию постепенно стало проявляться у девушки в Москве. Ей бы с такой заурядненькой внешностью поискать себе приличную партию, а она вдруг ищет приличную художественную студию. Ей бы озаботиться личным будущим, а она озабочена творческими порывами Сурикова или Поленова, которые в то время ещё активно работали.