100 великих женщин, стр. 67

Творчество Ермоловой, как и творчество любого актёра, чей талант не запечатлён на плёнку, — есть тайна, хотя о работе Марии Николаевны, о её маленьких секретах написано много. Некоторые считали её дарование стихийным, отвергающим «алгебру» ремесленных навыков. Действительно, Мария Николаевна потрясала зрителя бурей своих чувств, действительно, она всякий раз плакала настоящими слезами, но она умела и пристально наблюдать жизнь, умела кропотливо собирать материал для той или иной роли. Случалось, что кто-нибудь из знакомых удивлялся, каким образом при в общем-то внешне благополучной жизни Мария Николаевна с такой трагической ясностью обнажает на сцене пороки и страсти. Ермолова обижалась на недальновидность окружающих. К своему таланту Мария Николаевна относилась как к незаслуженному дару. Но она отдала ему всю себя, все силы, личную жизнь.

Ермолова рано вышла замуж и вышла по любви, однако молодые очень рано поняли, насколько они далёкие люди. Однако консервативное воспитание и глубокая порядочность не позволили Ермоловой лишить дочку отца. Её девические слова в дневнике о том, что даже ребёнок не заставил бы её сохранить формы жизни, потерявшие внутренний смысл, на деле оказались всего лишь бравадой. Глубокое и постоянное чувство, упрятанное в самый сокровенный уголок души, связывало Марию Николаевну до конца дней с одним большим, известным в Европе учёным. Но их отношения Ермолова скрывала от всех, и никто, кроме самых близких людей, не знал, каких душевных сил стоила актрисе эта любовь.

Когда дочь выросла, любимый вновь поставил вопрос о перемене её жизни, но так как эту перемену он категорически связывал с уходом из театра, то великая актриса безоговорочно выбрала «свою музу», и, конечно, это не могло не сказаться на её душевном равновесии. Даже гениальная женщина не может безболезненно пожертвовать любимым ради карьеры. Депрессия сказалась, прежде всего, на общении с людьми. И так не богемная, её жизнь стала совсем монашеской — Ермолова предельно ограничила круг знакомых, она уже не в силах была растрачиваться на милое вечернее общение. Она чувствовала страшную усталость, сцена выпила её энергию до дна.

В декабре 1921 года великая Ермолова сыграла свой последний спектакль «Холопы».

МАРИЯ КОНСТАНТИНОВНА БАШКИРЦЕВА

Феномен её очарования ещё долго будет вызывать споры и, по-видимому, так никогда до конца и не будет познан. Действительно, девушка, почти ничего не успевшая в жизни сделать, взволновала души поэтов и художников. Её обаяние незримо присутствовало в русском «серебряном веке», во французском экзистенциализме, воздействует оно и на современный авангардизм. Это таинственное притяжение искусства, возможно, связано с драмой невыраженности её души при необычайном таланте. Мария Башкирцева оставила потомкам всего лишь юношеский дневник, да несколько картин, да гениальную тоску по несбыточному.

Анастасия Цветаева вспоминала, что в 1910 году они с сестрой «…встретили в гостях художника Леви, и эта встреча нас взволновала: он знал — говорил с ней в Париже — Марию Башкирцеву! Как мы расспрашивали его! Как жадно слушали его рассказ!»

Марина Цветаева долго переписывалась с матерью Башкирцевой, и свою первую книгу стихов «Вечерний альбом» она посвятила Марии:

Для счастья здесь, на земле, Мария имела, кажется, все: знатное происхождение, богатство, красоту, заботливых и блестяще образованных родственников. Правда, спустя два года после свадьбы родители Муси (так её звали в детстве) развелись, что было большой редкостью для тех лет, но девочка воспитывалась в семье деда, поклонника Байрона и англомана, окружённая заботой и дружеским участием.

Болезненность Муси послужила причиной того, что Башкирцевы в 1870 году надолго уехали за границу. Они живут в лучших отелях, нанимают самые дорогие виллы, самые роскошные квартиры, но комфорт кажется Марии, которая уже стала вести свой знаменитый дневник, всего лишь золотой клеткой, где особенно остро чувствуется одиночество человека. Не было ни одного музея, ни одной картины в Европе, которые бы Башкирцева не осмотрела, она живёт в каждодневном общении с искусством, его сила одухотворяет любой порыв юной аристократки.

Дневник Башкирцевой с первых же страниц открывает главное желание, поглощавшее её всю без остатка — стать властительницей мира, добиться того, что выражалось в её исповеди одним словом — "прекрасным, звучным и опьяняющим «La Gloire» (слава). Английский критик Гладстон писал: «С её страстью к искусству могла бы соперничать… только её любовь к явному поклонению. Вечер в театре, хотя она смеялась беспрестанно, был для неё потерянным вечером, потому что в этот вечер она не занималась и её не видели».

В шестнадцать лет достижение цели было связано с прекрасным, редким сопрано Башкирцевой. Однако в судьбе Марии просматривается нечто мистическое, словно какой-то заранее предупреждённый рок сопротивляется проявлению её таланта. Как только девушка начинает достигать высоты, её останавливает сила, неподвластная разуму, будто Мария способна была возноситься туда, где непозволительно пребывать человеческому гению. В восемнадцать Башкирцева начинает глохнуть, а в девятнадцать теряет свой уникальный голос.

Но дарования её были блистательны и всесторонни. Языки она усваивала с поразительной лёгкостью, латынь и древнегреческий выучила самостоятельно, память имела уникальную: наизусть знала огромные отрывки из Гомера. Когда читаешь дневник Башкирцевой, то с трудом верится, что перед нами размышления совсем ещё девочки, почти подростка. Способность работать у неё была громадной, притом как будто все окружавшие предметы были пищей для её ума: из-за политики она могла лишиться сна.

В конце 1877 года Башкирцева пришла в частную академию рисования, и это увлечение полностью изменило её, стало одержимостью, чуть ли не сумасшествием, завладевшим сознанием: «Я хочу от всего отказаться ради живописи. Надо твёрдо помнить это, и в этом будет вся жизнь». И этот отказ от внешнего мира был настолько решительным и хладнокровным, что Анатоль Франс позже заметил: «Это было одно из тех внезапных превращений, примеры которых мы встречаем в житиях святых».

Многие исследователи сегодня спорят о картинах Башкирцевой; что это — новое слово в искусстве, наивное отражение девического мира, гениальное озарение? К сожалению, в России сохранилось лишь несколько картин, зато во Франции Башкирцева представлена в музее Ниццы и в Люксембургской галерее. Здесь она добилась кратковременной славы: академические медали после выставок, отзывы Золя и Франса, её просьбы о встрече с Мопассаном. Признают, что её творчество созвучно работам Бастьена-Лепажа, художника с трагической судьбой, но довольно посредственного. Однако сегодня картины Лепажа лишь экспонаты в музее истории живописи, а полотна Башкирцевой продолжают волновать зрителя. Возможно, потому, что есть в них что-то необузданное, тайное, запретное, невысказанное.

Близость смерти Марией ощущалась особенно остро. Её мироощущение напоминает дурное предчувствие перед катастрофой. Собственно, так это и было. В культуру приходило декадентское искусство, в России расцветал терроризм, наступал XX век, век катаклизмов и бурь. По возрасту она могла бы дожить до 1917 года, но по тонкости понимания окружающего она должна была стать только провозвестником, предтечей перемен.